Сыновья - Николай Чергинец

— Бог мой, — вскинул руки вверх старик, — значит, революция не зачеркнула все, что было до нее в России.

Его слова «бог мой», а не «аллах велик» и руки, по-мусульмански взметнувшиеся к небу, вызвали короткую усмешку у парня.

— Да-да, я имею отношение к роду князя Потемкина, и не стоит удивляться, что революцию в России я воспринял враждебно. Не скрою, я долго воевал против нее. Более десяти лет после революции я не складывал оружия. Вел борьбу с красными. Потом пришлось навсегда уйти за границу, и я обосновался в Афганистане. Даже принял мусульманскую веру. Поселился сначала в Кандагаре, но затем перебрался в Герат. Оттуда недалеко до Ирана. Открыл свое дело, стал торговцем, женился. У меня четверо сыновей. Двое жили в Иране. Я говорю жили, потому что их сейчас уже нет в живых, погибли на ирано-иракском фронте. Третий сын должен быть где-то в Пакистане, но никаких вестей от него вот уже восемь лет не получаю. Четвертый живет в. Соединенных Штатах Америки. Обещал после смерти матери забрать меня к себе, но, увы, эти обещания тянутся уже более пяти лет. Я уже третий месяц живу здесь и торгую. Вот сегодня отыскали меня и представили американцу. Я ведь не забыл, как видите, русский язык и неплохо знаю английский. И, поверьте мне, не желание помочь американцу привело меня сюда. Сообщение о том, что в кишлаке появился русский, всколыхнуло все мои чувства к родной земле. И мне нестерпимо захотелось увидеть соотечественника.

— А в Герате вы не видели русских?

— Нет. Я боялся встречи с ними. Мне постоянно казалось, что, увидев меня, они потребуют моего ареста и казни. Но, просидев в этих горах немало времени, я все чаще стал задавать себе вопрос: чего мне в свои восемьдесят четыре года бояться? Жизнь прожита, и, к сожалению, большая ее часть вдали от Родины…

«Странный старик, — думал, глядя на него, Леонов. — То ли сказки мне рассказывает, чтобы в доверие войти, то ли действительно решил передо мной исповедоваться. А что, может, это у него и впрямь последний шанс в жизни с русским поговорить?»

— Да, Россия… — задумчиво глядя куда-то в угол слезящимися глазами, говорил старик. — Для нее я что? Просто брошенный в воду камень. И вот ведь как в жизни бывает: брошенный камень уже давно покоится на дне, а круги по воде продолжают расходиться. Этими кругами для меня продолжают быть моя память, моя совесть… Не дают мне покоя души тех, кто погиб от моей руки. Память требует от моей совести, чтобы я сказал о себе правду. Кажется, будь у меня чуть больше сил да лет поменьше, уехал бы в Россию. Пусть бы меня судили, пусть расстреляли, но зато остался бы я навсегда в своей, русской земле… дома и смерть не страшна.

У Леонова мелькнула мысль: «А что, если попытаться выяснить у этого старика, где я сейчас нахожусь? Заодно посмотрю, насколько он искренен со мной». Антон выждал удобный момент и спросил:

— А как вы сюда добирались из Герата?

— До Газни в общем-то проблем не было. Доехал на попутных машинах, из Газни до Майданшахра — центра провинции Вардак — тоже на попутных добирался, ну а сюда, до Джалеза, шел пешком.

— Сколько километров от Майданшахра?

— Двадцать — двадцать пять километров.

Леонов хорошо помнил эти места, несколько раз их рота оказывала помощь афганской армии на этой территории. Вспомнился десантнику и тот случай, когда их подразделение, пройдя напрямую через горы, преодолело заснеженные вершины и неожиданно вышло к кишлаку, на который напали душманы. Бандиты там устроили кровавую резню. Только стремительный бросок десантников спас тогда жителей кишлака от мучительной смерти. Этот кишлак — Леонов хорошо помнил — находился недалеко от Джалеза. Именно через Джалез прорвался тогда на помощь подразделению афганский батальон. Вместе они и разгромили противника.

«Так вот где я оказался, — думал Леонов. — До границы еще далековато, значит, есть у меня еще шанс убежать».

— А как же вам удалось беспрепятственно пройти через все кордоны, если ваша внешность сразу же выдает в вас европейца?

— Да-да, вы правы… Меня выручало письмо, которое дали мне на руки друзья. Письмо написал один из руководителей контрреволюции.

— Кишлак полностью занят душманами или они захватили только несколько крепостей?

— Нет. Они здесь хозяева. В их руках не только Джалез, но и рядом расположенные кишлаки. Душманы требуют, чтобы население безропотно подчинялось только им. Взымают с жителей налоги, пытаются внедрить свои законы, они уверены, что власть в их руках здесь навсегда.

— Ну, а вы как считаете?

— В каком смысле?

— Оправдаются их надежды?

— Лично я в их мероприятия не верю. Их главари дурачат простых, темных и забитых жителей гор, которые испокон веку привыкли верить словам. Взбудоражили народ, обманули, втянули в эту никому не нужную войну, а теперь для многих жителей назад возврата нет, сожжены все мосты.

— Это почему же? — запальчиво воскликнул Леонов. — А закон, который приняло правительство? Ведь он же освобождает от ответственности каждого, кто откажется от борьбы с революцией и добровольно сложит оружие.

— Да-да, это конечно. Но ведь бай, мулла, главарь банды — рядом, и говорят они совсем другое, а тех, кто не хочет им верить, казнят. Вы ведь знаете это не хуже меня, юноша.

— И что же вы скажете американцу?

— Скажу, что не следует пытать и допрашивать вас. Самое благоразумное, посоветую я, это дать вам время убедиться в безысходности вашего положения, после чего попытаться уговорить вас не возвращаться на Родину. — Старик горько улыбнулся. — Я уверен, что это бесполезно и вы никогда не пойдете на предательство. Я просто буду рад, что не допущу издевательства над вами и таким образом принесу хоть маленькую пользу России.

— Вы бы принесли еще большую пользу России, если бы помогли мне бежать.

— Увы, — низко склонил голову старик. — Я не смогу, к моему глубочайшему сожалению, помочь вам. Вы слишком наивны, полагая, что я могу здесь свободно перемещаться. Хотя я и принял мусульманскую веру, все равно я для них — чужой человек. Поверьте мне: вы не сможете бежать, только подвергнете себя избиениям, а может быть, и смерти.

— Я не боюсь смерти! — непроизвольно воскликнул Леонов. — Только для меня важно принять ее в бою.

Старик хотел сказать еще что-то, но в дверях появился душман и стал торопить его. Старик кивнул головой.

— Прощайте, молодой человек. Дай вам бог…

И он удалился.

Леонову сделалось легче на душе. Беседа с раскаявшимся бывшим белогвардейцем внесла хоть какую-то ясность в обстановку. Он подошел к выходу, но один из охранников встал и закрыл перед его носом дверь. Леонов не унывал. Теперь пусть через щели, но он сможет осмотреть двор. Но сначала Леонов пристально пригляделся к охранникам. Оба молодые, лет до тридцати, с небольшими усами и давно не чесанными бородами. Одеты почти одинаково, только у того, что был чуть повыше, безрукавка-кафтан зеленого, а у его друга коричневого цвета. У обоих автоматы, которых Антону раньше видеть не приходилось. По внешнему виду они, скорее всего, походили на западногерманские: металлические, черного цвета, с деталями округлой формы.

Через весь двор тянулся дувал, в нем — большая калитка. Она открыта, а рядом закрытые деревянные, с большими металлическими заклепками ворота. У калитки двое вооруженных мужчин., За калиткой была улица, тихая и неширокая. Это Леонов понял потому, что сразу же за калиткой, через дорогу торчит глиняный дувал. Между калиткой и дувалом изредка проходили люди, что-то тащили на своих тощих спинах ишаки.

Через двор, прямо к двери, за которой находился Леонов, шел душман. Он нес чайник и пиалу. Антон видел его и раньше, он приносил ему еду и питье. Антон быстро отошел на прежнее место и сел. И вовремя! Душман вошел. Он принес чай. Есть не хотелось, а вот пить… Его все время мучала сильнейшая жажда. Леонов тут же, не обращая внимания на душмана, часто дуя на пиалу, начал жадно пить. Вскоре он почувствовал, что снова впадает в глубокое забытье: не осознавал и не воспринимал того, что с ним делали душманы.

А произошло вот что.

В помещение вошло четверо и с ними американский советник, который, показывая на одежду Леонова, через переводчика что-то сказал и тут же удалился. А душманы, вооружившись иголками и нитками, начали приводить в порядок одежду своего пленника, которая была изодрана в лоскутки. После того как ремонт одежды был закончен, душманы подняли Леонова на ноги и, поддерживая с обеих сторон, вывели во двор. Один из душманов повесил ему на грудь автомат с магазином без патронов, надел ремень с подсумком, где также лежали пустые магазины. И вот тут появились американцы, которые начали снимать «вооруженного» советского солдата. Американцы старались снимать его на фото-, видео- и кинопленку издали или же сбоку, чтобы камеры не засняли лицо десантника крупным планом, ибо было бы хорошо видно, что стоит он с закрытыми глазами, а держится на ногах только благодаря тому, что приставлен к стене дома.