Болезнь Китахары - Кристоф Рансмайр

Под бешеную барабанную дробь из пыльных динамиков в изножье постели Беринг уснул, и снился ему вихрь, летящий в какое-то отверстие, снился сток, дыра, где, крутясь, исчезала небесная лазурь. Оставалась только кромешная чернота. Он не проснулся, когда пластинка кончилась и игла адаптера, выскочив из спирали бороздок, стала выписывать беспорядочные круги, сопровождаемые ритмичными щелчками. Между тем ветер снаружи утих. Щелчки иглы звучали в тишине монотонно, как тиканье часового маятника, а Берингу грезились прыгучие шарики, ярко вспыхивавшие в черноте и вновь угасавшие.

Вилла «Флора» была в эти утренние часы обителью тишины и покоя. Собаки дремали в тени веранды, лениво валялись на ступеньках наружной лестницы, что вела в парк, или бродили по коридорам – но ни одна не лаяла. Порой казалось, будто они, навострив уши, прислушиваются к дыханию Беринга. Все было тихо, даже когда на пригорке по ту сторону обросшего плющом заграждения из колючей проволоки, которое по-прежнему окаймляло виллу, появился сборщик хвороста. На таком большом расстоянии этот человек, конечно, не видел, что семь не то восемь собак следили за каждым его движением, и не слышал, что они продолжали глухо ворчать, когда он со своей заплечной ношей, даже не заподозрив об опасности, давным-давно пропал между деревьями. Солнце поднялось высоко над парком. Птичьи голоса слышались все реже и наконец умолкли в полуденном зное. Наступало лето. День перевалил на вторую половину. Беринг спал.

Первое, что он увидел, пробудившись под вечер, было, разумеется, черное пятно. Дыра. Она не исчезла. И как он ни изощрялся: и мигал, и веки тер, даже окунал голову в полный до краев умывальный таз и то открывал, то закрывал глаза под водой, пока от нехватки воздуха взгляд вовсе не помутился, – дыра не исчезла ни в этот вечер,

ни на следующий день,

ни через неделю,

ни через две…

Правда, в размерах она не увеличилась.

Если Амбрас в эти недели спрашивал его о плохо зарастающем порезе на руке, разговаривал с ним или просто смотрел на него, Беринг неизменно опускал голову, опасаясь, как бы Собачий Король не заметил пятна в его глазу. Он начал отвечать на вопрос вопросом и отвлекать внимание хозяина от своей персоны, мимоходом упоминая о поврежденной лапе одной из собак, заводя речь о какой-нибудь запасной части, необходимой для «Вороны», а то и просто показывая на пустую шаланду возле берега, на приближающегося всадника или столб дыма на Слепом берегу: Что там происходит? Вы ждете посетителя? Это не секретарская лодка? Он отвлекал Амбраса так ловко, что при всей недоверчивости тому и в голову не приходило, что Телохранитель прячет от него глаза и своими вопросами старается всего-навсего не допустить его к некой тайне.

Энергичная, зачастую неугомонная бдительность, с какой Беринг охранял свою тайну, в конце концов заставила Амбраса уверовать, что Телохранитель теперь необычайно осмотрителен и проявляет необычайный интерес ко всем делам виллы «Флора». Амбрас относил эту энергичность за счет того, что Беринг полностью свыкся с жизнью Собачьего дома. А говоря по правде, Беринг привыкал к дыре в своем мире, к изъяну, который в иные дни докучал ему больше, в иные – меньше и от которого он не знал лучшего средства, нежели умолчание: шофер с дырявым взглядом! Работник, механик… телохранитель с дырявым взглядом! Слепым в Собачьем доме наверняка места нет.

А Лили… Лили он, возможно, и доверил бы свою тайну, разумеется, доверил бы – но в эти дни и недели она заходила на виллу, как обычно, от случая к случаю, с короткими послеобеденными визитами. Вела с Амбрасом всегдашний обмен, однако же никогда не пыталась остаться с Берингом наедине и делала вид, словно они никогда не обнимались и не целовались. Если он подходил чересчур близко, она улыбалась, вскользь роняла какую-нибудь фразу или трепала его по щеке, как собаку, – и отшатывалась.

Однажды Беринг все-таки ласково дотронулся до нее – они с Амбрасом сидели на веранде, а ему велено было принести из кухни графин с вином, и после он так нагнулся над столом, что одной рукой мог погладить ее по спине, – она хотя и не увернулась от прикосновения, но как ни в чем не бывало продолжала разговаривать с Амбрасом, а в сумерках, на прощание, посмотрела Берингу в глаза таким пустым взглядом, что он поневоле усомнился в своих воспоминаниях. Эту ли женщину он держал в объятиях? Она же сама подошла к нему, обняла за плечи, увлекла туда, где он теперь без сна томился по ней тоскою.

В сравнении с той дырой, которую пробила в его жизни загадочная отчужденность Лили, дыра в глазу утратила всякую важность, и в иные дни он даже ухитрялся, сам того не сознавая, восполнить отсутствующий, затемненный слепым пятном фрагмент своего мира – и тогда видел собачью башку, видел камень, прядь Лилиных волос или вростки в изумруде под Амбрасовой лупой, видел там, где на самом деле была только тьма.

– Она приходит, когда ей хочется, и уходит, куда ей хочется. Пускай приходит и уходит по своей охоте, оставь ее в покое – или ты сделаешься для нее помехой, – сказал Амбрас однажды, когда они с Берингом сидели после обеда на веранде, изучая план каменоломни, а над виллой собиралась гроза. Надвигающееся ненастье заставило их раньше обычного вернуться на «Спящей гречанке» к моорскому берегу. Для понтона с его низкой осадкой волна на озере была уже слишком высока. Амбрас как раз обводил красным контуры участка, где в ближайшие дни будут идти взрывные работы, когда из-за колючей проволоки им помахала Лили; она вела тяжело навьюченного мула к озеру, по тропинке вдоль границы парка. Она приходит, когда ей хочется, и уходит, куда ей хочется. Оставь ее в покое.

Даже на крытой веранде напор предгрозового ветра был так силен, что от сквозняка разложенный на столе план горных работ временами вздувался пузырем, волной и опять опадал. Берингу было велено придавить бумагу стаканом и пустыми бутылками. Но он не слышал распоряжений Амбраса. Он видел только Лили и слышал только шум сосен.

Небо над Каменным Морем налилось чернотой. Во вспышках молний стремительные тучи казались кораблями, маяками, дворцами и сказочными персонажами исполинского театра теней. Лили спешила. Жестом отказалась, когда Амбрас, взмахнув рукой, предложил ей место на веранде. Его жест мог означать бокал вина, приглашение совершить меновую сделку или просто поболтать. Но Лили все это не интересовало. А Беринг так задумался, провожая ее взглядом, что Амбрас даже постучал циркулем по столу и по чертежу, чтобы напомнить ему о пластах породы и шпурах. Оставь ее в покое.

Последний раз Лили заходила к ним четыре-пять дней назад. Наверно, она шла с перевала, с равнины. Из казарм. Первые капли застучали по стеклам веранды. Не было бы града. Блеклая желтизна, проглядывавшая в разрывах черных туч, внушала такие опасения. В камышовых зарослях пылали на двух платформах огни штормового предупреждения, притом, что все шаланды, плоскодонки и плоты – а их-то огонь и должен был отозвать к берегу – давным-давно стояли у причалов. Пустынное озеро шумело как море.

С какой уверенностью Лили вела мула по крутой тропе! Далеко впереди молния ударила в воду, и животное с испугу заартачилось, но тотчас же словно бы кивнуло, когда Лили обернулась и крикнула ему какие-то успокоительные слова. Берингу почудилось, что он услышал ее голос сквозь шум сосен и волн.

Некоторые псы, увидев Лили под грозовым небом, пришли в такое возбуждение, что продрались сквозь ежевичник и сиганули через колючую проволоку, чтобы поздороваться с девушкой и приласкаться. Но Лили продолжала свой путь, не обращая внимания ни на грозу, которая с минуты на минуту обрушится на Моор, ни на бурную радость собак.

Амбрас штриховал окантованные красным участки взрывных работ, снова полностью сосредоточившись на своем карьере, меж тем как мысли Беринга все еще были на тропе, возле собак, возле Лили. Он видел, как она наклонилась к догу и потрепала его по шее, по ушам, и ощутил ее руки на своей шее, в своих волосах, да так живо, что даже мурашки по коже пробежали.

К собаке Лили была нежнее, чем к нему. Она слишком торопилась, чтобы хоть ненадолго свернуть с дороги или по крайней мере поискать на вилле укрытия, – но с собаками говорила, смеялась и что-то шепнула догу. Потом выпрямилась, натянула повод и быстро зашагала дальше. Гроза добралась до моорского берега. Ветер рвал кроны сосен в аллее, многоголосым гулом наполнял лестничную клетку виллы, длинными струями сдувал пыль с набережной на пенные гребни волн. Но град, обещанный по радио армейскими синоптиками, так и не состоялся. Дождь и тот свинцово-серой мглой развеялся высоко над виллой. На белом известняке наружной лестницы бледнели, высыхая, узоры первых капель. Должно быть, град тоже выпал в другом месте.