Семья Буссардель - Филипп Эриа

- Все уже свершилось! - возвестил отец, войдя в комнату.

Его засыпали вопросами. Что происходит? Правда ли, что на площади Людовика XV, в конце улицы Комартен и на бульваре стоят заряженные пушки? Стреляли из них или еще нет? Почему под окном три раза проходил патруль?

Верно ли, что в Пале-Рояле по вине жандармов произошло сражение? Много ли убито? С чьей стороны?

- Да совсем не тут разыгрывается партия, - заявил Буссардель, - вернее, разыгрывалась. Я же сказал вам: все свершилось.

Рамело, сидевшая за шитьем, только пожала плечами; она уже несколько дней хранила холодное молчание.

Фердинанд спросил, где происходило сражение; по мнению швейцара, который доходил до бульвара, драться будут во всех районах, и притом не один день. Верно это? Маклер махнул рукой: не в этом, мол, суть дела.

- Должен сообщить вам новость: жалоба, которую мы подали в суд по поводу запрещения "Коммерс", принесла плоды. Есть еще в Париже честные судьи! Да будет вам известно, что председатель Дебелейм только что вынес решение, согласно которому типограф может продолжать печатать газету, ввиду того что ордонанс от 24 июля не был обнародован в законных формах.

Буссардель ждал, что известие произведет потрясающее впечатление. Но все молчали, только Аделина заахала. Близнецы, разинув рот, уставились на своего родителя. Событие, представленное им в таком свете, очевидно, было выше их понимания, утратило реальность, приобрело некое отвлеченное величие. У Рамело, склонившейся над шитьем, губы сложились в презрительную улыбку.

- А теперь поверьте, - сказал Буссардель, - поверьте мне, лучше нам из дому не выходить.

XI

В последующие дни Буссардель и не думал насмехаться над Рамело, не хвастался, что он все предвидел, не заявлял: "Вот видите! Разве я вам не говорил?" Несмотря на сознание своего превосходства над нею, он все же питал к Рамело, как к старому своему другу, уважение, к которому примешивались и признательность, и привычка, и столько воспоминаний! Ведь она знала Лидию, на знала прежнего Флорана; и когда Рамело, насупив густые брови, устремляла на него строгий взгляд, он всегда испытывал чувство доверия и надежной дружбы и вместе с тем смутою неловкость, не ослабевавшую с годами и имевшую в себе , какую-то прелесть, даже усиливавшую их душевную близость. Впрочем, у Рамело было достаточно здравого смысла, она сама прекрасно понимала, что эта буржуазная революция, почти уже достигшая своих целей, не имела ничего общего с другой революцией, которую Рамело считала своей и которую История вынашивала десять лет, прежде чем она родилась. Для нынешнего восстания Залой для игры в мяч послужил частный особняк на улице д'Артуа, а некий банкир был ее Мирабо. Этот переворот нового типа произвел на Рамело лишь то впечатление, что по закону противоположности в памяти ее стали события сорокалетней давности и образы их участников. Нередко на нее нападала задумчивость - настроение сосем ей не свойственное, и тогда, сложив на коленях праздные руки, она сидела в молчании, устремив куда-то неподвижный взгляд; быть может, ей виделась в эти минуты стройная девушка в платье с высокой талией, в косынке, перекрещенной им упругой груди, в чепце "шарлотка", который был тогда в большой моде. Заметив, что кто-нибудь из домашних удивленно смотрит на нее, старуха, улыбнувшись, говорила:

- Устала я немножко за последние дни. Не обращайте на меня внимания.

Буссардель не мог удержаться и однажды дал ей прочесть письмо, с которым новый король обратился к генералу Лафайету после смотра 29 августа, - копия этого письма циркулировала в правящих кругах. Не выражая никаких чувств, она прочла, что в глазах бывшего участника сражения при Вальми национальная гвардия в 1830 году была даже более героична, чем в I году

Республики.

- Что же я могу сказать против? - произнесла Рамело, возвращая маклеру письмо: - Если герцог Орлеанский так говорит (она нарочно называла "короля французов" герцогом Орлеанским), приходится верить. Ему лучше знать. Да и вам тоже, Буссардель; ведь вы опять поступили в национальную гвардию.

Вернее, Буссардель не поступил, а возобновил службу в том же самом чине.

И все же больше всего в нем торжествовал биржевой маклер. В мир буржуазии волной хлынуло благоденствие. Тогда как на левом берегу Сены аристократическое предместье Сен-Жермен дулось на "короля-гражданина", население правого берега - чиновники, адвокаты, литераторы, художники и даже актеры, а главное, коммерсанты, биржевики и банкиры - словом, буржуазия, которая возвела Луи-Филиппа на трон, чувствовала, что настал ее час, ее время, ее золотой век.

Деловая жизнь, притихшая в июльские дни, сразу оживилась и пошла бойче прежнего. Меньше чем за год значительно возросло денежное обращение. "Капиталы уплывают в другие руки", - сказал Буссардель. Они действительно уплывали в другие руки, проходя при этом через его собственные руки. Внимание, которое он уделял политике всего несколько недель и по мотивам не политическим, он теперь целиком отдавал своей конторе и кое-каким финансовым операциям, совершавшимся вокруг нее более или менее в тени. Дела шли успешно, маклер от других не отставал; возбуждение в обществе еще не улеглось, но волнения происходили теперь больше в мастерских и клубах, чем в гостиных. Рабочие требовали изгнания землекопов-иностранцев, увеличения заработной платы, сокращения многочасового рабочего дня, а главное уничтожения машин как нечестной конкуренции с человеческой рабочей силой; усилились выступления тайных обществ, число коих увеличилось; на Гревской площади, на том самом месте, где гильотина отрубила головы четырем сержантам из Ла-Рошель, парижские масонские ложи открыли сбор подписей под петицией об отмене смертной казни. В Париже на улицах собирались толпы людей, грозными криками и грозными надписями на плакатах они требовали смерти министров Карла X; а когда стало известно, что министров все же пощадили, снова вспыхнул бунт, разгневанное полчище двинулось к Венсенскому замку, добиваясь, чтобы ему выдали заключенных. Тем временем контора биржевого маклера на улице Сент-Круа стала одной из первых в Париже, дела у нее шли полным ходом.

Буссардель задумал купить имение. Ведь теперь ему необходимо было устраивать охоту для своих знакомых, принимать их в загородной резиденции летом, во время мертвого сезона. Многие из его приятелей обзавелись имениями. Буссардель каждый год ездил охотиться к Альбаре в Юрпуа. Он брал с собою Аделину, а затем и обоих близнецов, когда они подросли и уже могли получить охотничий билет; две эти недели были сплошным удовольствием: охота, облавы, сигналы сбора, балы, шарады, поездки по гостям в соседние имения. За все это следовало отплатить равной монетой. Сколько ни тратиться на приемы в зимние месяцы, все равно останешься в долгу; а кроме того, какую бесподобную выгодную сторону имеет это гостеприимство на несколько дней, которое оказываешь у себя в имении: устанавливается более тесная близость с нужными людьми, узнаешь личную жизнь своих гостей, удобно бывает как бы невзначай поговорить о делах, и притом не один раз, обсудить их на свежую голову, в спокойной обстановке.

В начале 1832 года Буссардель составил список из шести имений, намереваясь остановить выбор на одном из них. Согласно полученным сведениям, каждое из этих владений представляло особый интерес. Но ехать в зимнее время осматривать их было трудно, и маклер пока еще не принял решения; впрочем, спешить было не к чему.

Он не поделился с детьми своими замыслами, боясь, что этот нетерпеливый народ будет приставать к нему, упрашивать, надоедать до тех пор, пока он не повезет их посмотреть, что он покупает. А ведь это мешает разумному выбору. Гораздо лучше выбрать без них. Дети потом привыкнут к любому имению, и зачем им показывать, например, усадьбу, в которой есть пруд с островом посредине, если в конечном счете придется купить другое имение, где есть только речка. Отеческая любовь никогда не заставила бы Буссарделя натворить глупостей в деловой операции, а ведь это, в сущности, было деловой операцией. Взвесив все обстоятельства, Буссардель, который до лета не мог отлучиться из Парижа, отправил в поездку для осмотра всех шести усадеб самого толкового, самого осмотрительного из своих клерков. Этот доверенный вернулся в мальпосте через две недели, проделав в общей сложности сто тридцать лье, и привез в портфеле материал для шести докладов. Тотчас же составив эти доклады, он в день карнавала с утра до вечера их перечитывал и подчищал: Буссардель заявил, что ему срочно нужно с ними ознакомиться.

В этот день Аделина и оба мальчика в сопровождении Рамело отправились к "сестрице Жюли". Госпожа Миньон младшая устроила в своем доме утренник-маскарад для развлечения своих детей - четырехлетнего сына и дочки, которой еще не было двух лет. Мальчик изображал Геркулеса, а девочка, восседавшая на руках у няни, - бенгальскую розу. Как и подобало старшеклассникам, близнецы, уже изучающие риторику, не пожелали облачаться в маскарадные костюмы, а при всем известной строгости нравов мадемуазель Аделины не могло быть и речи о ее участии в такой затее.