Подари себе рай (Действо 2) - Олесь Бенюх

- Подобный аккомпанемент к вашему празднику, надеюсь, вас вдохновляет.

- Признаться, я ничего подобного не ожидал, - произнес Иван растерянно. - Школа советская и для советских детей. У американцев вроде бы не должно быть поводов для беспокойства.

Трояновский посмотрел на беснующихся людей, заметил, проходя в здание: - Вы будете учить детей тому, что теория Дарвина верна. И делать это в стране, где совсем недавно прошел в штате Теннеси "обезьяний процесс". Вы будете учить детей тому, что если один эксплуатирует труд сотен и тысяч и безмерно на этом богатеет, это безнравственно и противозаконно. И делать это в стране, где именно такой социальный порядок и есть высшая нравственность и высший закон. Вы будете учить детей тому, что все люди от рождения равны, независимо ни от чего. И делать это в стране, где в большинстве южных штатов процветает сегрегация и многие белые считают Юг по-прежнему, как и в 1861-64 годах, в состоянии войны с Севером. И совершенно неважно, что вы будете это делать в советской школе, обучать советских детей. Вы будете это делать в Соединенных Штатах Америки, под самым носом у власть имущих, на глазах у прессы, общественности, внушительной группы тех, кто симпатизирует - и явно, и тайно - нашему социальному эксперименту. Еще раз поздравляю с началом воистину миссионерской, подвижнической деятельности.

Полицейские работали четко, слаженно, без суеты: выстраивали в очередь подъезжавшие машины; определяли места для парковки; беззлобно, иногда даже с откровенно солдатским юморком, переругивались с демонстрантами; вежливо, но неумолимо отправляли прочь тех, кто пытался проникнуть на прием без приглашения. С особой ретивостью и почтением предводимые начальником полиции Манхэттена встречали главных гостей помощника мэра Нью-Йорка, ведавшего вопросами просвещения, и заместителя одного из заместителей Госсекретаря, курировавшего сферы культуры и образования.

- Здесь не поманкируешь, - бросил Иван Жене, преподавателю русского языка и литературы, недавнему выпускнику ИФЛИ, наблюдая за церемонией этих двух встреч. - Сразу вылетишь вон со службы. И без выходного пособия.

- Да, - согласился Женя. И, слегка переиначивая строку Маяковского, добавил: - К таким господам улыбка у рта!

В пионерской комнате гости непременно останавливались у портретов членов ПБ, подолгу их рассматривали. Безошибочно узнавали Сталина, многие особенно те, кто читал недавние высказывания о нем Лиона Фейхтвангера издавали радостные, одобрительные возгласы. Об остальных расспрашивали детально, дотошно, въедливо. Чиновник Госдепа долго, молча созерцал оснащение комнаты. Подошел к правому дальнему углу, в котором на особой пирамиде стояло расчехленное знамя.

- Это знамя какой-нибудь кавалерийской бригады или танкового полка? он прищурился, хотя придерживал левой рукой очень сильные очки, нагнулся, разглядывая вышитые золотом буквы. Обернулся, ожидая ответа, к Валентине, завучу школы, неторопливой, золотоволосой красавице.

- Нет, это знамя школы, - медленно, спокойно ответила она, только васильковые глаза ее заметно потемнели.

- Хм... знамя у школы, - протянул американец с едва ощутимой ехидцей.

- У вас, насколько я помню, свой дом, - вмешался Трояновский.

- Как у каждого среднего американца. Вы же были у меня в гостях, Александр.

- Разумеется, был, Рудольф. Допустим, дом, как у каждого среднего американца. И перед вашим домом мачта и каждый день на ней поднимается то, что вы называете "Звезды и полосы".

- Каждый день.

- И перед каждым домом этой страны совершается тот же достойный уважения ритуал?

- Пожалуй.

- Значит, знамя, принадлежащее одной семье, вас не смущает, а знамя, принадлежащее школе, представляющей сотню семей, вас смущает?

- Ха-ха-ха! - загрохотал внезапно Рудольф, поняв, что Трояновский выиграл этот маленький психологический поединок, и смех - самый достойный выход из создавшейся ситуации. - Ха-ха-ха! Уже не смущает.

Он медленно отошел от знамени, постоял у одного из шахматных столиков, за которым шло нешуточное сражение между гостями - совсем молодым и совсем немолодым, застыл перед щитом, обтянутым красной материей, на которой вытянулись в три ряда портреты членов ПБ.

- Мм... Эээ... Подобная "анфилада"...

И, хотя у него, как и большинства людей, язык несколько опережал мысль, он заставил себя с великим трудом смолчать, хотя и подумал: "У нас так выставляют фото преступников, которых разыскивает закон". Трояновский понял, что хотел сказать госдеповец и потому поспешил уйти от крайне опасной - и для него самого и для едва зарождавшихся советско-американских отношений - аналогии.

- Анфилада власти! - уточнил он.

- Да-да! - воскликнул благодарный за тонкую подсказку Рудольф. Иван махнул рукой официанту, и американец от души чокнулся с Иваном, Трояновским, Женей, Валентиной: "За вашу великолепную школу, господа!"

И стал с наслаждением пить холодное шампанское. Взял еще бокал:

- Французское! Manifique!

- Нееет! - покачал головой Женя. - Советское!

- Со-вет-ское?! Не может быть!

- Может, еще как может! - успокоил его посол.

- Велика... как эта русски... велика... лепна... - И по-английски: Да здравствует "Советское шампанское"!

Помощником мэра была средних лет женщина. Строгий темный костюм, редкие пегие волосы - модная прическа а ля Марлен Дитрих, добрые, светящиеся детским любопытством глаза. Вместе с ней приехал замдекана Учительского колледжа Колумбийского университета. Румяный, широкоплечий, копна черных блестящих волос, ниспадающих до плеч.

- Рут Клайнбух, - представилась она, вложив влажную ладонь-совочек в руку Ивана.

- Рэдьярд Клифф, - широко улыбнулся замдекана. - Можно просто Рэдьярд.

Для Ивана это были из всех пришедших на прием, пожалуй, самые желанные гости. Сразу же завязался разговор об уровнях образования: дошкольном; школьном - начальном, неполном среднем, среднем; высшем университет, аспирантура, докторантура. Иван сразу почувствовал и разницу в структурах, о чем он в общих чертах знал и раньше, когда готовился к поездке, и разнобой в терминологии, и, конечно же, определенные принципиальные расхождения. Трудность в первоначальном восприятии информации усугублялась не только слабым знанием материала. Школа частная и муниципальная, колледж и университет частные и принадлежащие штату - и отсюда все разное: учебники, учителя и профессора, программы и экзаменационные требования. И уровни знаний разные, и общего развития, и профессиональных навыков. И, конечно же, различны условия и возможности устройства на работу по завершению учебы. А такой необъятной темы "воспитание" - они не имели времени коснуться даже поверхностно. А обучение умственно отсталых детей! А обучение детей-инвалидов, глухонемых, слепых! А тема тем - подготовка учителей, как основа успеха или неуспеха всего национального образования! Да мало ли еще тем - мелких, средних, больших и громадных, которые составляют важнейшую сторону социальной жизни любого общества, если оно хочет и имеет потенциал прогрессировать - Образование и Воспитание Будущего Гражданина.

- А ведь мы знаем кое-что о ваших педагогических воззрениях, Рэдьярд посмотрел на Рут, заговорщицки подморгнул Ивану. - Знаем и в известной мере разделяем.

Иван недоверчиво, с некоторой долей иронии посмотрел на Клиффа - мол, давай, заливай, ври дальше.

- Вы убежденный последователь Иоганна Песталоцци. Особенно по душе вам его теория "Развивающего обучения", органичной связи обучения с воспитанием, а также с общим развитием ребенка. Так?

- Верно, - Иван был удивлен беспредельно. О теориях и практике великого швейцарца в сегодняшних беседах он не обмолвился ни единым словом, времени не было. И уж тем более о своем к ним отношении.

- Скажите, откуда вам это известно?

- Ага, заинтригованы, господин директор! - торжествующе воскликнула Клайнбух. - Мы не то еще про вас знаем. Вы до переезда в Москву в Киеве первый в Советском Союзе соединили на практике учебу с производительным трудом, больше того - написали книгу о своем опыте "По пути политехнизации". Так?

- Так, - Иван был совершенно сбит с панталыка.

- А ведь эта идея тоже первоначально принадлежит Песталоцци. Наконец, ваш любимый труд выдающегося альпийского педагога - "Лебединая песня".

Иван переводил теперь поочередно вопрошающий взгляд с Рут на Рэдьярда и вновь на помощника мэра.

- Ладно, - смилостивилась, наконец, она, достала из сумочки сложенный вчетверо газетный лист, развернула его.

- Вот статья, опубликованная в "Чикаго дейли трибюн". Ее написала Элис, которую я носила на руках еще крохой. Я ведь тоже из Чикаго.

- Элис? - Иван вспомнил, что накануне отъезда он и Элис сошлись с открытым забралом в словесной баталии о путях дальнейшего развития мировой педагогики, ее все более тесной и плодотворной связи с психологией. Значит, на основе этой беседы, горячей, откровенной, по многим его высказываниям спорной, даже, пожалуй, рискованной, она написала статью. Ну, Элис! Иван прочитал заголовок, крупным шрифтом пересекавшим всю полосу: "Talented follower of Pestalozzi and Ushinski goes to U.S." И портрет, на котором он, Иван, сидит за столом, заваленном книгами, погруженный в глубокие думы. Не иначе как в думы о судьбах человечества, не меньше. Фото, конечно, ей подсунул Сергей. У Ивана запершило в горле. Он отвернулся. Справившись с волнением, все еще хриплым голосом предложил: "За самую гуманную науку на свете - науку, которая учит: как из человечка сделать Человека!"