Подари себе рай (Действо 2) - Олесь Бенюх

Их столик меж тем был заставлен холодными и горячими закусками.

- Прямо как на Маланьину свадьбу, - улыбаясь, Сергей расправил на груди белоснежную хрустящую салфетку.

- Иж чего испужался - обилия еды, - насмешливо бросил Афанасий Петрович. - Знаем мы ваш богатырский аппетитец! - И, разлив по рюмкам армянский пятизвездочный, предложил: - За твою новую работу корреспондента "Известий" в Нью-Йорке!

И, уже закусывая (лобио, сациви, маслины, горячая солянка, расплавленный сулугуни) добавил: "Не знаю, от кого ты едешь, да и знать не хочу - меньше знаешь, крепче спишь, особенно сейчас. Знаю одно - ты сделан из настоящего человеческого материала и никогда не дашь слабины. Судьба не дала мне детей, но если бы у меня был сын, я хотел бы, чтобы он был таким, как ты, Сережа.

Голос его осекся, он отвернулся и какое-то время смотрел на тюлевую занавесь окна. Продолжил глухим, ровным голосом:

- Я никогда тебе не рассказывал, что в четырнадцатом году я по личному заданию Ильича был в Америке. Язык я изучил в тюрьме и ссылке, так что маршрут свой - Нью-Йорк - Питсбург - Чикаго - Сан-Франциско Лос-Анджелес - проделал без особых приключений, а вот на обратном пути агенты Федерального бюро расследования - ребята опытные, небось не сегодня - в тысяча девятьсот восьмом году родились! - не без помощи провокатора схватили меня прямо во время встречи с руководством профсоюза железнодорождников в Линкольне, штат Небраска. Поначалу вежливенько так, обходительно - все-таки иностранец. Паспорт у меня был, конечно, подложный, но настоящий. Пока держали меня в тюрьме (а держали долго, пять месяцев), связались с Третьим отделением, установили личность. Месяца через два решили меня купить. Приодели, и для начала повезли по питейным и увеселительным заведениям. Приставили девицу, Агнесс, смазливенькую, ласковенькую. Прикинулась влюбленной, очень похоже прикинулась. До постели не дошло, но затащить пытылись неоднократно. С нами постоянно следовали два лба Бенни и Ленни. Старались напоить, но я могу выпить и четверть, ты знаешь. Наконец, предложили деньги - двадцать пять тысяч долларов. Появилось их начальство, мистер Бобби Пилавски, шустрый такой бодрячок, глаза большие, голубые, добрые, голос приятный, дружеский: "Вы нам очень подходите, и всего делов-то - регулярно информировать наше посольство о намерениях и планах мистера Ленина". Я продолжаю гнуть свою лдинию: "Помилуйте, господа хорошие! Какой Ленин, какие большевики!? Вы, ей Богу, принимаете меня за кого-то другого. Я коммерсант, приехал к вам, чтобы свое дело наладить". "Вот и налаживайте, - пропел мистер Пилавски. - На двадцать пять тысяч не одно дело наладить можно". Прошло месяца три с половиной. Однажды появляются в моей одиночке, вполне сносной по российским меркам, Агнесс, Бенни и Ленни. Лбы снимают пиджаки, закатывают рукава рубашек. Ага, вот это понятно, начинается кулачная обработка. Ан нет, привязывают они меня за руки и за ноги к койке. И смазливенькая, ласковенькая Агнесс начинает меня охаживать вполне добротной ковбойской плеткой со свинчаткой на конце. С улыбочкой, приговаривая нежно, в такт на удивление умелым ударам: "Russian bastard! Fuck your mother! Fuck your father! Fuck you all! You say you are not the one, for whom we take you? And now! And now! Now you'll tell us who and what exactly you are!"

Афанасий Петрович замолчал и официанты во второй раз утащили на кухню остывшие карские шашлыки. Сергей исподволь разглядывал толстый рубец, который перерезал по центру от волос до переносицы лоб его бывшего начальника. В управлении говорили разное: и что это след от удара казацкой шашки в гражданскую, и что достала Афанасия Петровича бандитская пуля при подавлении антоновского мятежа. А оно вон оказывается что! "Да-да, - поймав взгляд Сергея, беззлобно, благодушно даже как-то сказал он, - поцелуй любви по-американски". Опять долго молчали. Когда пили кофе, Афанасий Петрович, глядя на Сергея по-отечески, как-то отрешенно, чуть не с надрывом сказал:

- Никаких параллелей, никаких аналогий. Просто будь всегда начеку, держи ухо востро со всеми. Особенно с женщинами.

По дороге домой в Сокольники в тот вечер Сергей вспоминал, как Элис устроила обмывание интервью, которое сразу сделало ее известной, даже знаменитой. В отдельном небольшом кабинете ресторана "Савой" собрались временный поверенный американского посольства с женой, политический советник, пресс-атташе, корреспонденты новостных агентств, заведующий третьим отделом Наркоминдела, переводчик Сталина.

- Корреспондент популярной ежедневной газеты "Труд", - представила Элис Сергея поверенному.

- Слышал, знаю. Очень популярная газета! - полноватый, лысоватый дипломат с умными глазами с размаха чокнулся с Сергеем, выпил, отер губы платком и изобразил паровозный гудок: "Уууу!" И заразительно засмеялся. Засмеялся и Сергей:

- Был, был "Гудок". А теперь меня перевели в другую, не менее, а скорее более популярную газету.

- В какую же? - удивленно потребовала Элис. - Мы виделись с тобой третьего дня и ты ничего мне не сказал.

- Именно за эти дни всё и произошло.

- И что это за газета?

- "Известия".

- Поздравляю, - осклабился поверенный.

- Больше того, - проговорил Сергей, внимательно глядя в глаза Элис, я готовлюсь ехать в Нью-Йорк собственным корреспондентом этой газеты.

- Это великолепно! - поверенный постучал вилкой по бокалу. Предлагаю тост за будущего представителя правительственной газеты "Известия" в Нью-Йорке.

Все чокались с Сергеем. Все, кроме Элис, которая, стоя в стороне, напоказ кокетничала с переводчиком. А он млел, он принимал этот флирт за чистую монету. Сергей наблюдал за Элис через плечо поверенного. "Вот чертова девка, - думал он, - обидчива как капризный ребенок. Еще глупость какую-нибудь выкинет". Улучив момент - к переводчику подошел шеф московского бюро "Ассошиейтед пресс", он взял Элис под руку, отвел в сторону.

- Что случилось, Элис, дорогая?

- Дорогая? Что случилось? Я полагала, что имею хоть какое-то право узнавать о столь значительных переменах в жизни моего дорогого Сержа первой. Понимаешь, первой! А не в компании подвыпивших посторонних, которым твоя судьба, да и моя тоже, абсолютно безразлична.

- Эли, милая, все решилось собственно лишь вчера и я не успел...

Вновь подошел переводчик, стал что-то говорить, пытаясь встать между Сергеем и Элис. Девушка взяла его за плечи, повернула к себе спиной, шутливо легонько дала коленкой под зад, сказав при этом со смешком: "Запишитесь ко мне на прием у моего секретаря". Приникла к Сергею всем телом, прошептала:

- Увези меня отсюда, любимый, сию же минуту!

- Обязательно увезу, но позже. Это же твой вечер!

- Славный фуршет, - шеф московского бюро Рейтер долго выбирал тарталетку, наконец остановился на семге. - А этот Сергей симпатяга, не так ли, Шарль? Правда, я что-то не встречал его ни на раутах, ни на пресс-конференциях, ни где-нибудь еще.

- Это вас удивляет? - шеф бюро Франс-пресс отправил в рот бутербродик с анчоусом. - Мм... После водки - манифик! У этих русских сейчас все меняется не с калейдоскопической - с молниеносной быстротой. Вчера я брал интервью у наркома авиационной промышленности. Слава богу, вчера же и передал в Париж. Сегодня - вы читали сегодняшние газеты? - ну да, значит видели, назначен новый нарком. Вы здесь недавно, милый Грэхем, привыкайте ничему не удивляться.

Первым откланялся наркоминделец. Он долго тряс руку поверенному, приговаривая: "Славно, надежно развиваются наши отношения. FDR - великий президент". Обратившись к Элис, доверительно сообщил: "Ваше интервью произвело очень благотворное впечатление на самом верху. Если чем могу помочь в будущем - милости прошу. Вот мой прямой телефон".

Бедняга, он еще не знает, что этой ночью будет препровожден на Лубянку, а через неделю казнен как британский агент. Товарищ к своему несчастью забыл, что около двадцати лет назад на выборах в оргбюро ЦК он выступил с отводом Кобы. И еще - что, будучи меньшевиком, пять лет провел в эмиграции в Лондоне. Скверная штука забывчивость. Впрочем, иногда чрезмерная памятливость еще хуже. Последним, когда оставались уже лишь Элис и Сергей, отбывал Шарль. Серые глаза его стали маленькими, белки налились кровью, веки оставили узкие щелочки. Однако, движения его были тверды и рука, державшая рюмку, не дрожала.

- Это оччень хоррроший русский обычай - пить за удачную дорогу, говорил он, ловко опрокидывая в рот одну за другой уже третью рюмку и каждый раз приговаривая: "На посошок! Я правильно произношу это священное слово? Нет, вы поправьте меня, поправьте. По-со-шок! Так? Скажите, так? Это очень важно. Очччень". Наконец, пошел к выходу из кабинета, но у самого порога обернулся и со вздохом сожаления сказал:

- Всем хороша Москва. Жизнь дешевая, люди гостеприимны, иностранцев обожают. Но вот ночью, ночью, господа, куда деваться? Что делать? Ведь именно так называется одна из книг Ульянова? Все закрывается до полуночи. То ли дело Шанхай, Гонконг, Бомбей, Рио, Гавана! А о Нью-Йорке, о любой западной столице, даже такой крохотной, как Копенгаген или Таллин, я и не говорю.