Роман без последней страницы - Анна Князева

– Да.

Отец поднялся с кресла и с той же доброжелательностью, которую сохранял на протяжении всего разговора, сказал:

– Минут через тридцать поедем. Пока умойся и – завтракать.

В комнату заглянула Светлана:

– Услышала твой голос, – и тут она заметила Вячеслава Алексеевича. – Ой, здравствуйте!

– Здравствуйте. Не задерживайтесь. Жду вас внизу, будем завтракать.

– Пап…

Он обернулся. Дайнека сообщила:

– Серафима Петровна сказала, что ты уехал в командировку.

– Я передумал.

Дайнека почувствовала себя полной дурой. Таким легкомысленным она не видела отца никогда.

Вячеслав Алексеевич вышел.

– Ты надолго? – спросила Светлана.

– После завтрака уезжаю, – и спросила: – Как ты?

– Хорошо. Здесь я ничего не боюсь.

– Как бабушка?

– Уже лучше, но пока без сознания. Меня к ней не пускают.

– Ясно. Значит, спокойно живи тут.

– Спокойно я не могу.

– Почему?

– Нужно съездить полить цветы.

– Что за цветы?

– Бабушкины. Они стоят у нас по всем подоконникам. Не прощу себе, если засохнут.

– Я полью, – сказала Дайнека. – Давай ключи, я полью.

– Вот спасибо! – Светлана сбегала в комнату, где спала, и принесла ключ. – Налей воды побольше, на недельку им хватит.

– Не боись, налью сколько надо.

С первого этажа донесся голос Серафимы Петровны:

– Де-е-евочки-и-и, завтракать!

Дайнека села в кровати и спустила ноги на пол.

– Идем. Горгона Петровна зовет. Она не отстанет.

За столом собрались все: Вячеслав Алексеевич, Дайнека, Настя, Светлана и сама Серафима Петровна, которая то и дело вскакивала, чтобы принести сахар, конфеты или то, что забыла или не успела поставить на стол. На вышитой скатерти стояли пышные оладьи, взбитая сметана, варенье, компот, сливки, сыр, колбаса. В аппетитной кастрюльке дымилась рисовая молочная каша. Завтрак Серафимы Петровны ничем не уступал завтраку в хорошем европейском отеле.

Такая домовитость чрезвычайно раздражала Дайнеку. И все же она понимала, что отцу живется неплохо. Это мирило ее с существованием Серафимы Петровны и ее дочери.

Настя всячески ластилась к Вячеславу Алексеевичу, оттягивая его внимание от дочери на себя. А Дайнека тешилась мыслью, что всю дорогу до города они с ним проедут только вдвоем.

Так и вышло. Настроение омрачало лишь то, что он больше не спрашивал у нее ни о чем, а значит, за нее не боялся.

Теперь ей этого уже не хватало.

Глава 41

Флешбэк № 9

Муртук – деревня Чистовитое

январь 1947 года

Барак, где жила Манечка, сложили из круглых непокрашенных бревен. Крышу покрыли дранью. Дрань – это когда чурочки из сосны напилят, а потом тонко-тонко наколют и прибьют одну на другую, чтобы дождь сквозь нее не капал. Лето продержится – почернеет, но служит долго, если дети по ней не лазают. Ну, а как залезет кто – точно проломит.

Митенька на крышу не лазал – был еще маленький. Когда Манька решила съездить в Чистовитое, ему исполнилось три года. Отвезти их туда пообещал дядя Коля, но ему не дали коня и с работы не отпустили. Манька сильно расстроилась, ее тянуло в родную деревню.

Как всегда, помог возчик Проня: вызвался на работу в Покосное. Приготовил розвальни и предупредил Манечку, что утром за ней приедет.

Она с вечера увязала подарки: матери – бостоновый отрез, что дали ей за свой труд. Брату и сестрам – сушеной черники. Еще летом ягоду собрала и насушила на печке.

Когда утром Проня приехал, леспромхозовские еще спали. Взял Митеньку на руки, вынес его из барака. Положил на тулуп в розвальни, вернулся и забрал узелок. Манечка легла на солому, радуясь, что поедет как барыня.

Проня тронул коня. Темная дорога впереди сбегалась в точку далеко-далеко. Три года назад она одолела ее пешком, а теперь лежала в розвальнях рядом с сыном. На возчика не глядела, но думала о нем хорошо.

До Покосного доехали – еще не стемнело. Манечка поднялась.

– Вставай, Митенька, нужно идти.

Проня обернулся.

– Пусть лежит. Довезу вас до Чистовитого.

– Так ведь тебе ехать в Покосное.

– Кто знает, когда я приеду, – он поправил тулуп, на котором лежал мальчик, укрыл его свободной полой. – До вашей деревни рукой подать. Обернусь – никто не узнает.

– Спасибо тебе, Проня, – Манька села вполоборота и стала глядеть вперед на дорогу, ждать родную деревню и, как увидела первые крыши, удивилась, какая она маленькая. Отчий дом показался ей жалкой лачугой.

Проня высадил их у ворот и тут же уехал. Манечка стояла у калитки, в одной руке держала узел, в другой – руку сына. Митенька спросил:

– Мам, а кто здесь живет?

– Бабушка твоя, – сказала она и толкнула калитку.

Двор был в снегу, узкая тропинка вела до крыльца. Манечка взяла на руки сына и вошла в сени. Здесь пахло заветренной простоквашей. В кухне не было никого. Из-за печки выглянул брат Ленька. Он испуганно переводил взгляд с Маньки на Митеньку, потом снова на нее, будто не узнавая. После кинулся к ним и обнял обоих. Маньку будто прорвало: заплакала в голос.

– Не плачь, Манечка.

– Не буду, – она вытерла слезы, – мать где?

– На ферме. Скоро придет.

– Нако, – Манечка положила узел на стол, развязала его и подала Леньке мешочек с черникой.

Он осторожно взял, будто бы не поверил.

– Мне?

– Тебе и малым.

– Они у подружки. – Он не решался запустить руку в мешок, хоть и было видно, что очень хотел.

– Ешь, только сестрам оставь.

Не отрывая глаз от мешка, Ленька все же оставил его на лавке и начал раздевать малыша.

– Сынок мой, – сказала Манечка и тоже сняла фуфайку.

– Зовут его как?

– Митя.

– Сколько ж тебе лет? – Ленька погладил Митеньку по белокурой головке.

Мальчишка показал три маленьких пальчика.

– Говорить-то умеешь?

– Маманя сказала, здесь бабуля живет.

– А я – твой дядька.

Митенька потоптался на месте.

– Дядьки большие, а ты маленький.

Ленька объяснил:

– Жрать было нечего – вот и не вырос. В прошлом году картошка не уродилась. Подожди, осенью накопаем, увидишь…

В дом вошла мать: в тонком платке, латаных валенках. Из рукавов телогрейки торчали красные руки. Увидев дочь, она молча перевела глаза на ее сына. Потом спросила:

– Позорить меня явилась?

Манечка прижала к себе Митеньку.

– Не по-человечески так, маманя…

– По-человечески детей родят от мужа, а ты нагуляла.

– Нагуляла – не нагуляла, мальчонка не виноват. Мы ненадолго. Повидаемся – и домой. – Манечка достала из узелка отрез ткани и протянула его матери.

Та забрала.

– Живи, раз приехала, – сказала ей и ушла в комнату.

Вечером прибежали младшие сестры. Они до ночи шептались и ели чернику. Митенька заснул на печке под боком у Леньки.

Как ни сомневалась Манька, стоит ли идти к мужу, наутро все же решилась. Завидев ее на пороге, Кустиха запричитала и кинулась обнимать. Не ожидая такого приема, Манечка растерялась.

Старуха завыла:

– Петрушенька наш по-о-омер!

– Как помер?

– Плакал он за тобой, тоскова-а-ал! Собака во дворе два месяца выла. Влезет на сарай и воет на небо. Я еще тогда соседке сказала, не к добру это – будет покойник. Да разве ж могла подумать, что это окажется сынок мой, Петрушенька. Морозы стояли сильные, а он в штанах и рубашке в лес пошел, на пень завалился, да там и замерз. Нашел его председатель. Привез, бросил во двор и говорит: хорони. А как хоронить? Земля мерзлая, мужика у меня нет… – Кустиха сидела на лавке и, раскачиваясь из стороны в сторону, плакала.

Манечка села подле нее. Сказала:

– Сынок у меня народился.

– Не Петрушенькин он.

– Не его.

– Так что ж мне… Чужой твой сынок.

Манька вытерла слезы.

– Петрушеньку не вернуть.

– Не вернуть, – вздохнула старуха.

– Как же так, в лес ушел не одевшись?

– Стосковался, жить не схотел, – Кустиха оглядела невестку: – Ты-то как? Надолго в деревню?

– Скоро уеду. Маманя сердится, стыдно, говорит, людей.

– Как не стыдно. – Беззлобно подтвердила старуха. – Вон, подружка твоя, Верка, за председателя нашего вышла. Жена его, Нюрка Милкова, на Обмолотках преставилась. Так он вскорости на Верке Ехременковой женился.

– Где ж теперь она живет?

– У Савицкого. Сыночка ему родила. Ты зайди, она будет рада…

И Манька отправилась к Верке, только Митеньку на тот раз в избе не оставила, а с собой повела. Зашла в дом, глянула в кухню, там – Верка.

– Мамань, хлебушком печеным как вкусно пахнет, – тихо сказал Митенька.

Верка обернулась и бросилась к Маньке.

– Маня! Вернулась, – она посмотрела на Митеньку. – Сынок твой?

Мальчик стянул с головки платок и спросил:

– А нам тетенька хлебушка даст?

Манечка посмотрела на сына и, когда перевела взгляд на подругу, не узнала ее. Откуда только злоба появилась у той в глазах.

В кухню забежал мальчик помладше Митеньки. Такой же светловолосый, крепенький, словно грибочек. Прижался к матери, обнял ее за ноги и уставился на гостей.