Пустыня жизни - Дмитрий Биленкин

- Четвертая в левом подлокотнике.

- Крайняя, - уточнил конструктор. - Не подействует?

- Даю реверс.

- Не успели, потеряли сознание. Тогда?

- Тогда сработает автоматика.

- Опишите, каким образом.

Я начал описывать. На лицах всех троих возникла внимательная скука.

Однако долго им скучать не пришлось. Не потому что у конструктора был наготове очередной подвох, а потому что в помещении возник Горзах.

Сам. У меня екнуло сердце. От входа до места, где мы стояли, было метров пятьдесят, он мх пересек с проворством хорошо смазанной шаровой молнии.

- Извините, что вмешиваюсь. Вы разрешите? - Его улыбка осветила всех, точно прожектор.

- Да, пожалуйста, - слегка недоуменно сказал главный.

- У меня к кандидату в хронавты всего лишь один вопрос. Вы привели к себе девушку из прошлого, некую Эю? Это был не столько вопрос, сколько утверждение.

- Да, - сказал я.

- Тем самым нарушив приказ.

- Какой приказ? - удивился конструктор. - Впервые слышу.

- Вы и не могли слышать, вас он не касался.

- Мне он известен, - вмешался Алексей. - Я...

- С вами все обсудим потом, вы не из числа тех, кто отдает и отменяет приказы. - Горзах говорил спокойно и неторопливо, но его слова как будто отодвинули присутствующих. --Итак, - он снова обратился ко мне, - вы нарушили приказ.

- Дело в том, что...

- Знаю. Я это учел, но принять и оправдать не могу. Вы отстранены и исключены, можете быть свободным. А вы, - он повернулся к членам комиссии, готовьте к отправке дублера.

Все, я больше для него не существовал. Кто-то, оказалось улыбчивый, вовремя схватил меня за руку.

- Послушайте, вы! - крикнул я бешено. - Значит, по-вашему, надо было оставить эту женщину погибать... Значит, я должен был...

- Вы обязаны были делать то, что обязаны делать все, - неожиданно мягко сказал Горзах. - Приказы либо выполняются, либо нет, и тогда наступает развал. Третьего, увы, не дано. Вы поступили благородно, но противообщественно, иного мнения быть не может. И, пожалуйста, не задерживайте нас. Дублер, полагаю, подготовлен не хуже? Его зовут, если не ошибаюсь, Нгомо? ,

Он повернулся к членам комиссии, я снова перестал для него существовать. На щеках Алексея выступили красные пятна, брови генерального конструктора как поползли вверх, так и застыли в недоумении. Лицо третьего члена комиссии ничего не выражало. В зале, казалось, стало тише, к нашему разговору явно прислушивались.

- Дублер, разумеется, подготовлен, - медленно проговорил конструктор. Его фамилия, вы не ошиблись, Нгомо. Все же я хотел бы уяснить причину столь необычного отстранения. Меня как-никак это касается, а я почему-то не в курсе.

Алексей делал мне отчаянные знаки: молчи!

- Мне известна эта история, - заговорил он, опережая Горзаха. - Вот она вкратце...

Он уложился в минуту. Только факты, но каждое его слово молотом рубило воздух, и брови конструктора поднялись еще выше, хотя казалось, они и так уже были вскинуты до предела.

- Таким образом, - закончил Алексей, - данный поступок дал нам ценную информацию и повысил шансы на успех. О моральной стороне дела не говорю, она и так ясна. Настаиваю на пересмотре решения.

- Да, так тоже нельзя, - внезапно сказал улыбчивый ученый, которому теперь, впрочем, было явно не до улыбок. - Проступок налицо, но есть смягчающие обстоятельства. Весьма и весьма смягчающие.

- И что же вы предлагаете? - быстро спросил Горзах, но при этом почему-то посмотрел на генерального конструктора. - Простить и вдобавок увенчать его лаврами первопроходца?

- О чем вы говорите? - не выдержал Алексей. - Какими лаврами? Человек рискует собой, а вы... Даже в старину солдату давали возможность искупить свой проступок кровью!

- Именно потому, что сейчас иное время, я и принял решение отстранить, отчеканил Горзах. - Скажите, - он снова посмотрел на генерального, - если в своей машине вы поставите всего одну ответственную деталь, в надежности которой вы не уверены, чем это может обернуться?

- Это риторический вопрос, - сказал тот. - Если бы я заложил в конструкцию ненадежный элемент, то тут же бы дал себе пинка за ворота.

- Я нахожусь в точно таком же положении, - кивнул Горзах. - Только моя машина, не сочтите за хвастовство, еще огромней, и от ее работы, это опять же факт, зависит судьба всего человечества.

А что касается моральной стороны дела, - он метнул взгляд на Алексея, то ваш пример работает против вас. С тех пор, как право рисковать собой во имя человечества стало высшей наградой, он, повторяю, работает против вас! Такую награду еще надо заслужить. Я подтверждаю свое распоряжение.

- А я его обжалую!

- Когда угодно и сколько угодно. Уверен, тут выяснятся любопытные моральные нюансы, если, конечно, у Всемирного совета, тем более у человечества, сейчас нет более срочных дел, чем это.

Самое ужасное, что Горзах был прав, убийственно прав. Спор еще продолжался, но мне уже стало все равно. Я побрел к выходу. Все прыгало и двоилось, как тогда, в подбитом эмиттере. Перед глазами расплывался свет ламп, возможно, виной тому были слезы. Стук хлопнувшей двери отрезал меня от прошлого.

Так я шел, сам не зная куда. Когда ко мне вернулась способность оценивать окружающее, то я обнаружил себя на берегу пруда сидящим с пучком весенней травы в руках. На темной воде, как и тогда, когда мы лихо взмывали в небо, чтобы схватиться с огневиками, желтели палые осенние листья, только их теперь прибило к берегу, они покачивались на мелкой волне, чуть слышно скреблись о тростник. Ветер шорохом пробегал по ивам и ветлам, космы ветвей слабо рябили неподвижную и черную у их корневищ воду, небо было мглистым и таким спокойным, словно на земле никогда ничего не происходило, не происходит и произойти не может, а будет все тот же вечный круговорот дня и ночи, весны и осени, жизни и смерти. По зажатой в пальцах травинке ползла крапчатая букашка, она упорно спешила к ее игольному острию, не ведая, что дальше никакого пути нет.

Не знаю, долго ли я так сидел. Время потеряло значение, боли не было, только глухо саднила обида, что никто в целом мире даже не поинтересовался, где я, что со мной, в какой пустыне я нахожусь. Впрочем, и это было правильно, кто же сейчас располагал свободной минутой, уж во всяком случае, не мой дублер Нгомо, тем более не Алексей. Все было правильно, только от этой правильности ни на что не хотелось глядеть, а хотелось не жить, не думать, не чувствовать, как вот эта букашка, еще лучше травинка. Так я и сидел, безразлично следя за колыханием желтых листьев, то путано думая сразу о многом, то вообще ни о чем не думая, с тоской в душе, которую ничем нельзя было унять, да и не стоило унимать, потому что я был не первым, для кого все вот так рухнуло, и, конечно же, не последним, так уж заведено в этом мире, что человек - вселенная лишь для самого себя, для природы же - он пыль, а для других людей может быть вещью, Деталью, годной или, наоборот, бракованной. Во мне оказался дефект, меня отбросили, тоже закономерно, а жить все равно как-то надо, это же не конец, будет еще много всего, разного, только уже без прошлого, с которым покончено. И что же? Ничего. Снежке, еще миллионам таких же, как я, сейчас хуже, гораздо хуже, их-то вовсе ни за что пришибло.