Зона воздействия - Евгений Гуляковский

Впервые с момента своего пробуждения Глеб почувствовал гнев. Какое-то электронное устройство, то самое, которым он совсем еще недавно вполне успешно мог управлять, пыталось помешать ему. И прежде чем предпринимать любое следующее действие, необходимо было понять, почему это произошло. И насколько серьезны возможности его нового, неожиданно появившегося врага?

Очевидно, само появление этого врага стало возможно лишь потому, что он своими действиями или намерениями, самим фактом своего независимого от станции антов существования нарушает какие-то ее основополагающие программы.

Станция воспринимает его мозг как что-то инородное, подобное вирусу, проникшему извне. И тогда Танаев, чтобы упростить и локализовать задачу, представил себя таким вирусом. Так что же, на его месте, должен был делать этот самый вирус, чтобы проскользнуть сквозь защиту управляющих блоков?

Танаев хорошо знал основы кибернетики — без этих знаний невозможно управлять современным звездолетом, и представить, каким должен быть вирус, чтобы защита пропустила его сквозь свой барьер, было для него не так уж трудно.

Программа, из которой состоит внешняя оболочка вируса, должна быть для защиты «своей», легко узнаваемой, и лишь глубоко внутри, под несколькими слоями такой «овечьей шкуры», будет скрываться вредоносное ядро. Сейчас это ядро не было ни вредоносным, ни враждебным, но сути дела это не меняло, поскольку его сознание все равно воспринималось станцией как нечто совершенно инородное и недопустимое.

У него была возможность создать необходимую защитную оболочку, ведь она состояла из тех же электронных импульсов, в ней не было ничего материального, а выстраивать логические цепочки компьютерных программ он умел неплохо. И самое главное — создать такую программу, выстроить и скрепить ее электронные логические цепочки он мог, не покидая своего блока.

Первое, что обязана сделать опознающая вирус защита, — определить соответствие информации, заложенной в проверяемой программе, тому значению, которое указано в «паспорте» данной программы, хранящемся в «административном» блоке.

Ну, с этим справиться Глебу было несложно, поскольку его память, отключившись от управляющих блоков станции, продолжала хранить в себе всю необходимую информацию.

Вставив нужное значение в защитную оболочку создаваемой им программы «троянского коня», он продолжал торопливо плести электронную паутину вокруг своего мозга.

Ему хотелось как можно скорее закончить эту работу, пройти контроль и убраться из этого блока, привлекшего к себе внимание всех защитных систем станции, в более безопасное место. В случае необходимости станция имела возможность создавать собственные ремонтные механизмы, и после того как эти механизмы будут созданы и получат приказ ликвидировать аварию, с его индивидуальностью будет покончено раз и навсегда. Теперь Глеб не мог установить, сколько у него осталось времени и как далеко продвинулись работы по созданию таких механизмов. Приходилось спешить и надеяться лишь на то, что он успеет, что работа в области построения логических электронных схем занимает меньше времени, чем их механическое воплощение в реальные объекты.

Если бы он мог сейчас увидеть себя со стороны, то его глазам предстал бы шар холодной голубой плазмы размером с футбольный мяч, в котором в спрессованном виде находились биллионы эргов информации, составляющих основу его личности. Плотность упаковки информации внутри плазменного шара на несколько порядков превышала биологическую генную упаковку, выработанную эволюцией за все века ее развития.

Через какое-то время работа была закончена. Глеба мучила невозможность определить конкретный отрезок времени, ушедший на то или иное действие, и порождаемая этим обстоятельством неопределенность всех событий, происходящих внутри стеклянного мира станции. В то время он еще не понимал, что это обстоятельство от него не зависит, вызванное многократным замедлением физического времени внутри кокона свернутого пространства, оно делало невозможным создание любых часов.

В конце концов, решив, что сделано достаточно, и полагая, что полностью риска ему все равно не удастся избежать, он осторожно двинул свое сознание, упакованное в защитную оболочку, вдоль энерговода, по направлению к барьеру, перекрывавшему выход из его кокона.

Если проверяющая программа обнаружит подделку, его мозг будет мгновенно разложен на фотоны и превратится в короткую вспышку света — не такая уж плохая смерть. Тем более что нечто подобное ему уже пришлось пройти однажды, когда машина считала информацию с его мозга и убила его прежнее тело в момент, когда он решил включиться в борьбу с энтропийным прорывом. Но он сам согласился на это, так что нечего теперь жалеть себя.

Страх смерти тем не менее оставался… Он все время пытался определить, что же еще осталось в нем от прежнего Глеба, но сделать это сейчас было трудно, поскольку отсутствовали почти все внешние рецепторы. Если не считать потока зрительной информации, поступавшей к нему от внешних датчиков станции.

Сейчас это был единственный доступный ему диапазон связи с внешним миром. Даже звуков не было, все происходило в полной тишине. Наверно, такая абсолютная тишина возможна только в загробном мире, и место, в котором он находился, подходило под это определение по всем параметрам. Разве что у грешников, попавших в ад, все же было общество себе подобных — товарищей по несчастью. Глеб был лишен даже этого слабого утешения.

Барьер приближался… Он не знал, откуда у него эта уверенность. Взамен утраченных человеческих чувств и ощущений появились какие-то новые, сейчас, к примеру, он мог ощущать присутствие электрических зарядов большой мощности.

Они вызывали нечто вроде щекотки в отсутствующей верхней части живота, где когда-то находилось солнечное сплетение. Странно, если отсечь от себя поток зрительной информации, закрыв несуществующие глаза, он вновь начинает ощущать собственное тело. Память по-прежнему хранит в своих глубинах утраченные в реальности ощущения — возможно, таким свойством обладает любой мозг живого существа, ведь недаром после ампутации люди продолжают ощущать боль в отсутствующих конечностях. У него ампутировали все тело. «Не такая уж большая разница», — подумал Глеб, чувствуя удовлетворение от того, что, по крайней мере, черный юмор ему не изменяет.

Еще пару метров медленного продвижения к барьеру. Ощущение щекотки перешло во что-то, напоминавшее обработку жесткими щетками. С него словно сдирали кожу, и хотя нервных окончаний у Глеба больше не было, чувство боли осталось в памяти, и сейчас оно выплыло на поверхность сознания, добросовестно предупреждая об опасности.

В этот напряженный, возможно, последний в его жизни момент ему захотелось узнать, каким будет его последнее воспоминание? Что было для него в жизни самым главным? Что запомнилось больше всего? Почему-то он знал, что вспомнить это сейчас чрезвычайно важно.

Вокзал трансконтинентального экспресса? Прощание с Тинкой, несколько раз повторенное обещание дождаться его возвращения? Нет, не это, поскольку оказалось ложью. Сейчас ему нужно воспоминание, на которое можно опереться, что-то вроде спасательного круга.

А ведь в его жизни уже был момент, когда пришлось выбирать между двумя мирами. Вынужденная посадка на Парим. Местная колония отделилась от Земли много лет назад и закрыла для землян свои границы. О жизни на Ларине ходило много разных слухов. Там среди кисельных берегов текли молочные реки. Там не было бюрократии, не было вообще никакого управления, каждый жил сам по себе и, отработав один месяц на шамсытовом руднике, остальное время года мог жить так, как ему заблагорассудится. Колония обеспечивала своих граждан всем необходимым за счет торговли драгоценными шамсытами. Земная федерация не вмешивалась в дела этой далекой богатой колонии, сумевшей подкупить земных чиновников, протолкнувших решение о ее отделении в Совете Федерации.

В то время рана от окончательного разрыва с Тинкой, которая, разумеется, его не дождалась, была еще совсем свежей. Глебу хотелось сжечь за собой все мосты, круто изменить свою жизнь… Но он так и не смог бросить доверенный ему корабль. И, постояв на гребне водораздела, откуда виднелся паримский город, вольно раскинувшийся среди зеленых холмов, вернулся к кораблю и занялся ремонтом, так и не сообщив пассажирам, на какой планете они приземлились. Если бы он этого не сделал, возможно, ему пришлось бы возвращаться на Землю одному. Легенды о Париме обладали слишком большой притягательной силой. Это воспоминание, как и многие другие обрывки, сохранившиеся в его памяти, не имело конца, он не мог вспомнить старта, не знал, сумели ли они вернуться и что случилось во время долгого пути к Земле. Но это было уже не так важно. Он нашел точку опоры, позволившую ему преодолеть страх перед последним решительным рывком сквозь защитный барьер. Чувство долга — вот что им тогда двигало, и это чувство не изменило ему в тот момент, когда он решил помочь станции антов ценой собственной жизни, — не изменит и сейчас, если он останется жив.