Сулейман. Султан Востока - Гарольд Лэмб

Ничто не могло способствовать более провалу замыслов старшего Габсбурга и ярости турок. Но по крайней мере они узнали, что под званием «король Римской империи» скрывается Фердинанд.

Когда посланцы Фердинанда были проведены мимо ряда прирученных рычащих львов и строя полностью экипированных янычар, Ибрагим дал гостям почувствовать силу своего дипломатического искусства.

— Вы утверждаете, — сказал он с улыбкой, — что ваши повелители, король Испании и Фердинанд, помирились с папой. Нам это примирение не кажется искренним, после того как ваши войска подвергли грабежу святой город, а самого папу сделали узником… Что касается Фердинанда, который желает стать королем Венгрии, то мы не нашли его, когда прибыли в Буду. Мы пошли дальше, к Вене. Это замечательный город, достойный быть столицей империи, но и там мы не нашли эрцгерцога. Мой повелитель, султан, оставил отметины на стене города в знак того, что побывал около него. Мы не собирались завоевывать Австрию, просто прошлись по ней. Наши акинджи промчались по территории вашей страны, чтобы все знали, кто является истинным повелителем… Где сейчас Фердинанд? Вы утверждаете, что он вернется в Венгрию, но это мало вероятно в условиях, когда его собственные войска, так же как и баварцы, отказываются следовать за ним туда. Они предпочитают Януша Заполяи в качестве короля. Фердинанд хорошо владеет искусством обмана, но он не показал себя еще в качестве короля. Как может быть королем человек, который не держит своего слова?

Хотя Сулейман весьма желал соглашения с Карлом, он отказался лишить власти Януша Заполяи или отдать Буду. Венгры не принадлежат империи Габсбургов. Он не желает больше слушать тех, кто оспаривает это.

Необычным следствием такого мирного посольства было то, что европейцы стали ждать от Сулеймана слова, гарантирующего мир. А самое существенное состояло в том, что Сулейман и Карл были вовлечены в противостояние, которого оба стремились избежать. Навязанная им дуэль продолжалась до самой смерти Карла, постигшей его в испанском монастыре близ побережья, которое подверглось набегам турок.

Посольство Габсбургов в Константинополь имело лишь один положительный результат. Престиж турецкого султана был восстановлен. Габсбурги после осады Вены попытались заключить мир с турками, в котором им было отказано.

Несомненно, султан был рад вернуться с войны в Европе к своей семье и подданным. Сделав после битвы при Мохаче трехлетний перерыв в войнах, он удивился тому, что и европейцы поступили так же после венской осады. В словах Ибрагима была большая доля истины, когда он говорил нахохлившемуся Хоборданакцу, что «у Господина двух миров есть более важные дела, чем встреча с вами».

В начале лета 1530 года, когда по берегам Босфора пламенели багряник и магнолии, Сулейман устроил второй праздник в Константинополе. На этот раз султан — возможно, вместе с Ибрагимом — придумал представление, которое европейские зрители расценили как вульгарность, но которое очень понравилось туркам. Во время парада вокруг ипподрома демонстрировались трофеи, включая три захваченные в Буде греческие статуи.

Подарки, которые положили к подножию золотого трона султана, были довольно ценными. Все они были произведены в различных краях его огромной империи — египетские изделия из хлопковой ткани, скатерти из Дамаска, одежда из муслина, пошитая в мастерских Мосула и украшенная золотыми и серебряными пластинами, а также драгоценными камнями. С ними соседствовали хрустальные вазы и посуда, покрытая ляпис-лазурью.

Были среди этих вещей и так понравившиеся Сулейману меха из Московии и Крыма, арабские скакуны и туркменские необъезженные кони, рабы-мамелюки из Верхнего Египта, черные подростки из Эфиопии.

Каждый день на ипподром приходили толпы людей наблюдать различные зрелища. Инсценировались штурм условных крепостей, поединки мамелюков и турецких всадников. Акробаты, взобравшись на древний обелиск, демонстрировали искусство ходьбы по натянутому канату. Над ареной неслась музыка, производимая хорватскими волынками и цыганскими флейтами, медными тарелками и бубенцами янычар.

В один из дней оторвали от работ в саду дряхлого Пири-пашу, чтобы он побывал на ипподроме и посидел рядом с султаном, находившимся во цвете лет.

— Не считаешь ли ты, — обратился султан к бывшему визирю, — что надежды, которые ты питал десять лет назад, осуществились?

Старый сановник был несколько ошеломлен обилием людей и роскоши вокруг:

— Ваш отец Селим, да будет над ним благословение всемогущего Аллаха, никогда не располагал таким великолепием. Все замечательно. Вы принимаете здесь дары из окружающего мира и одариваете, в свою очередь, мир сами.

Старый царедворец с ослабевшим зрением мог рассмотреть лишь многоцветье павильонов, трепещущие стяги, золотой блеск подстилки, покрывавшей пол под Пьедесталом счастья, рядом с которым он сидел. Но он видел находившихся поодаль двух иностранцев, в тускло-коричневом облачении, поскольку одежду зеленого цвета — цвета ислама, а также белого — цвета султана, желто-голубого — цвета янычар и красного — цвета шаровар сипахи носить христианам и евреям не разрешалось.

А дело в том, что их было только двое, Гритти и Мосениго! Султан пригласил на праздник Франциска I и дожа Великолепной Синьоры. Однако Франциск уклонился от приезда, пообещав, что в другое время, когда будет совершать паломничество в Святую землю, обязательно посетит дворец великого султана. (Это обещание он не выполнил).

Дож Андреа Гритти, отец Луиджи, прислал со своим чрезвычайным посланником подарки. Сулейман чувствовал раздражение от сознания того, что ни один из правителей Европы, искавших у него помощи или союза, не пожелал стать его гостем. Фактически они не приняли султана в свое сообщество. И Сулейман догадывался, по какой причине. В глазах европейцев он был чужим, язычником. Его, великого турка, они воспринимали как воплощение исламского учения пророка и, соответственно, символ восточного коварства. Султан сомневался, что Франциск или Карл когда-либо разговаривали с мусульманином с глазу на глаз. Между тем сам он постоянно общался со многими мусульманами…

Взглянув за расположение ипподрома, Сулейман заметил, что по голубой поверхности Мраморного моря движутся паруса. Это входили в бухту греческие рыбацкие шхуны. В тех местах, где плавали мальчишки и сновали быстрые каики, стояли на якорях венецианские галеоны. Иностранцы чувствовали себя в его водах как дома. Рядом с Сулейманом муфтий, одетый как подобает религиозному авторитету, слушал, прикрыв глаза, вибрирующий голос чтеца Корана. Голос, произносящий нараспев строки Священной Книги, поднимался в экстазе до самых высоких нот и эхом проносился над ареной ипподрома. Молодой чтец, вспотев от напряжения, поднял вверх сомкнутые руки. Затем схватился за грудь и рухнул на колени, понизив голос.

— Что заставило его упасть? — спросил тихонько Мосениго. — Удар кинжала?

Гритти покачал головой:

— Его собственное усердие. Вероятно, парень постился всю ночь, чтобы подготовиться к чтению. Он ведь читал их «Pater Noster».

Гритти сумел щедро вознаградить себя за службу Ибрагиму, который, в свою очередь, обладал способностью извлекать максимум выгоды из каждой торговой сделки, совершавшейся под его контролем. В то время как Ибрагим приобретал ливрейных слуг, роскошные конюшни, драгоценные камни, инкрустированные золотом седла и одежду, соперничавшую в роскоши с султанской («Сулейман не отказывает ему ни в чем», — заверял Гритти своего собеседника), Луиджи расширил свое имение и увеличил запас прекрасных драгоценных камней, которые можно было поместить в кошелек у пояса и продать на любом рынке. Несмотря на свое нынешнее высокое положение, сына дожа не покидало ощущение того, что с каждым годом он искушает свою судьбу все больше, будучи посредником между турками и венецианцами.

— Их дервиши танцуют и молятся одновременно, — продолжал Гритти. — Для этого нужно, как минимум, внутреннее воодушевление. Вы обратили на это внимание, ваше высочество?

— Меня больше поразило их молчание. В своих мечетях они умолкают, словно отрешаются от мира.

— Молчание может прикрывать интенсивную работу мысли. Пантера беззвучно подкрадывается, прежде чем наброситься на жертву. Болтун же не опаснее ревущего осла. А их новые мечети, одна прекраснее другой, с гигантскими каменными колоннами и золотыми куполами — разве эти молящиеся каменные истуканы не говорят даже слишком громко?..

Пробормотав из вежливости согласие, Мосениго продолжал удивляться. Странно, что эти турки воздвигают колоссальные сооружения лишь для мертвых и молитв. Нет ли у них культа мертвых, которым они поклоняются таким образом? Больше всего Мосениго беспокоило то, что мистические турки ввели десятипроцентную пошлину на импорт из Венеции, потому что сам он, как Гритти, был тесно связан с венецианской торговлей и политикой. Тревожила его также и негативная реакция Гритти на последнюю инициативу Парижа — Франциск призвал Великолепную республику присоединиться к союзу против Габсбургов и обеспечить поддержку союза со стороны турок. Беспокоила его и судьба города Кремоны, которым когда-то владело семейство Мосениго. Кремона и долина реки По от Франции — подходящая цена за это. Очень выгодная и безопасная цена. Однако извращенный ум Гритти почуял опасность во французской инициативе. Турки, сказал он, сейчас не доверяют Франциску, которого раньше хвалили, и уважают Карла, которого раньше презирали. Разумеется, мир между императором и турками был бы катастрофой для союза против Габсбургов…