Записки у изголовья (Полный вариант) - Сэй Сёнагон

Не успели люди из ведомства дворцового обихода скатать циновки, как челядинцы из хозяйственной службы метлами заровняли песок в саду.

Со стороны дворца Дзёкёдэ̀н донеслись напевы флейты и стук барабана. Я не могла дождаться, когда же появятся танцоры. Наконец они показались возле бамбуковой ограды. Шествуя вереницей, танцоры пели старую песню страны А̀дзума[248] «На берегу Удо̀»[249]. Когда же заиграли цитры, я от восторга забыла все на свете.

И вот тогда выступили вперед двое танцоров для первой пляски. Соединив свои рукава, в точности как надлежит, они стали на западной стороне деревянного помоста, лицом к государю. Вслед за ними на помост взошли другие танцоры. Торжественно топнув ногой в такт ударам барабана, главный танцор плавным движением рук справил шнуры своей короткой безрукавки-хампи, воротник верхней одежды и шапочку… А потом началась первая пляска под звуки песни «Маленькие сосны»[250]. Это было волнующе прекрасно!

Я была бы готова целый день без устали смотреть, как широкие рукава кружатся, словно колеса, но, к моему горю, пляска слишком скоро кончилась. Я утешала себя мыслью, что сейчас начнется другая.

Музыканты унесли цитры, и из-за бамбуковой ограды снова появились танцоры. Великолепная картина! Их одежды из блестящего алого шелка в вихре пляски стлались за ними, змеились и перевивались… Но когда я пытаюсь рассказать об этом словами, все — увы! — становится таким бледным и обыкновенным!

«Пляска кончилась, а других, уже верно, не будет», — подумала я с невыразимой грустью. Все зрители; во главе с высшими придворными покинули свои места и я осталась в одиночестве, полная сожалений.

На репетиции плясок для празднества Камо я не томлюсь такой печалью, меня утешает надежда, что танцоры, возвратясь из храма, еще раз исполнят во дворце священные пляски мика̀гура.

Помню один вечер.

Тонкие дымки костров в саду поднимались к небу, тонкой-тонкой трелью уносились ввысь дрожащие чистые звуки флейты, а голоса певцов глубоко трогали сердце. О, это было прекрасно! Я не замечала, что воцарился пронзительный холод, что мои платья из легкого шелка заледенели, а рука, сжимавшая веер, застыла от стужи.

Когда главный танцор вызывал других танцоров, его голос, разносившийся далеко вокруг раскатистым эхом, звучал радостной гордостью. Чудесные минуты!

Если в пору «особых празднеств» я нахожусь у себя дома, то не довольствуюсь тем, чтобы только смотреть, как проходит мимо шествие танцоров. Нет, я нередко еду в храм Камо полюбоваться на священные пляски. Экипаж мой я велю поставить в тени больших деревьев. Дымки от сосновых факелов стелются по земле, и в мерцании огней шнуры на безрукавках танцоров и блестящий глянец их верхних одежд кажутся еще прекрасней, чем при свете дня.

Когда танцоры пляшут под звуки песни и гулкими ударами ног заставляют гудеть доски моста перед храмом, — новое очарование!

Плеск бегущей воды сливается с голосом флейты. Поистине сами небесные боги, должно быть, с радостью внимают этим звукам!

Был среди танцоров один в звании то-но тюдзё. Он каждый год участвовал в плясках, и я особенно им восхищалась. Недавно он умер, и, говорят, дух его появляется под мостом возле верхнего святилища Камо. Мне это показалось до того страшным, что я сначала без особой охоты приготовилась смотреть танцы, но потом снова увлеклась ими до самозабвения.

Как грустно, когда приходит конец празднеству в храме Ивасимидзу, печалилась одна из фрейлин. А почему бы танцорам не повторить представление во дворце, как бывает после праздника Камо? Вот бы хорошо! Танцоры получат награду — и всему конец, ну не обидно?

Услышав это, император соизволил молвить:

— Я прикажу им плясать еще раз.

— Неужели правда, государь? — воскликнула дама. — Какая радость для нас!

Фрейлины окружили императрицу и стали осаждать ее шумными мольбами:

— О, пожалуйста, попросите государя и вы, не то, боимся, он раздумает.

Вот таким путем нам выпало неожиданное счастье: мы снова могли полюбоваться плясками, когда танцоры вернулись из храма Ивасимидзу.

Но фрейлины, по правде говоря, не очень верили что это сбудется. Вдруг нам сообщают: император в самом деле вызвал танцоров для представления! При этой вести дамы просто голову потеряли. В спешке они натыкались на все, что попадалось им на пути, и вели себя, как безумные. Те, которые находились в своих покоях, опрометью бросились во дворец… Вид у них был неописуемый! Не обращая внимания на то, что на них смотрят придворные, гвардейцы, телохранители и прочие люди, они на бегу накинули себе на голову свои длинные подолы. Зрители умирали от смеха, и не мудрено!

143. После того как канцлер Мититака покинул наш мир…

После того как канцлер Мититака покинул наш мир, во дворце произошли большие события и воцарилось смятение. Императрица больше не посещала государя и поселилась в Малом дворце на Втором проспекте.

Мне тоже пришлось безвинно претерпеть много неприятностей… Уже долгое время я находилась у себя дома, но меня так тревожила участь императрицы, что я не знала ни минуты покоя.

Меня посетил второй начальник Правой гвардии Цунэфуса и стал беседовать со мной о том, что делается на свете.

— Сегодня я был у государыни. Все так красиво и как печально у нее во дворце! Придворные дамы прислуживают ей, как в былые дни, в полном придворном одеянии. Шлейфы, китайские накидки — словом, весь наряд — строго соответствуют времени года. Штора с одной стороны была приподнята, и я мог заглянуть в глубину покоев. Восемь или девять фрейлин сидели там в церемониальных позах. На них были накидки цвета увядших листьев, бледно-лиловые шлейфы и платья блеклых оттенков астры-сион[251] и осенних хаги.

Высокие травы заглушали сад перед дворцом. «Почему вы не велите срезать траву?» — спросил я. Кто-то ответил мне (я узнал голос госпожи сайсё): «Государыня желает любоваться на осенние росы…»

«Сколько в этом душевной тонкости!» — подумал я с восхищением.

Многие дамы говорили мне: «Как жаль, что Сёнагон покинула нас в такое время, когда императрица принуждена жить в этом унылом жилище. Государыня думала, что Сёнагон останется верна ей, что бы ни случилось, но, как видно, обманулась в своих надеждах».

Должно быть, они хотели, чтобы я передал вам их слова. Пойдите же туда! Дворец пленяет грустной красотой. Как хороши пионы, посаженные перед верандой!

— Ну нет, все меня там ненавидят[252], и я их терпеть не могу! воскликнула я.

— Не горячитесь так! — усмехнулся Цунэфуса.

«Но правда, что думает обо мне государыня?» — встревожилась я и отправилась к ней во дворец.

Императрица встретила меня по-прежнему благосклонно, но я услышала, как ее приближенные дамы шепчутся между собой:

— Сёнагон — пособница Левого министра, тому есть доказательство…

Стоило мне войти в комнату, как они вдруг прерывали разговор и спешили разойтись в разные стороны. Меня явно избегали. Я не привыкла к такому отношению, и мне стало очень тяжело. Я снова вернулась домой и, хотя императрица не раз призывала меня к себе, долгое время не появлялась пред ее очами. Уж наверно, при дворе государыни рассказывали небылицы, будто я держу руку Левого министра.

Много дней императрица, противно своему обычаю, не посылала мне ни одной весточки. Но однажды, когда я предавалась невеселым мыслям, старшая дворцовая cлужанка принесла мне письмо:

— Вот вам от государыни, — шепнула она. — Императрица посылает вам это письмецо по секрету, через госпожу сайсё.

Даже здесь, в стенах моего дома, служанка будто пряталась от чужих глаз. Это было ужасно!

Похоже, что письмо написала сама государыня своей рукой. Я распечатала его с сильно бьющимся сердцем. Но листок бумаги был чист! В письме лежал лишь лепесток горной розы… На нем начертаны слова: «Я безмолвно люблю».

О, какое облегчение, какая радость после бесконечных дней тоски, когда я напрасно ждала вестей!

Служанка пристально поглядела на меня:

— Все наши дамы удивляются, просто в толк не возьмут, почему вы глаз к нам не кажете… Госпожа наша то и дело вспоминает вас. Отчего же вы не возвращаетесь во дворец? — И добавила: — Мне нужно побывать здесь по соседству. Я скоро приду к вам за ответом.

Я села писать ответ императрице, но никак не могла вспомнить, откуда взят стих: «Я безмолвно люблю».

— Ну не странно ли? — сокрушалась я, — Кто не знает этой старинной песни? Вертится на языке, а вот нет, не припомню…

Молоденькая служаночка, сидевшая передо мной, сказала:

— Это песня «О бегущей под землей воде».

В самом деле! Как же я позабыла? Смешно, что эта девочка, моя служанка, взялась меня учить!

Я послала ответ государыне и вскоре сама отправилась во дворец. Не зная, как императрица примет меня, я смущалась больше обычного и спряталась за церемониальным занавесом.