Вечный зов (Том 2) - Анатолий Иванов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Старуха совсем разволновалась, последние слова выговорила с трудом. У Наташи стонало сердце, она сидела и думала, что судьба этой Акулины чем-то напоминает ей собственную, только еще горше она и страшнее, что все на свете повторяется не раз и не два. И неужели... неужели такая судьба будет и у Леночки вот, беспомощно лежащей сейчас в кроватке? Зачем тогда на свет ее она родила в муках? Или у другого... такого ребенка? Нет, не должна такая судьба повторяться! Солнышко должно светить людям, правильно бабушка сказала.
- Может, спать, дочушка, ляжем? - спросила старуха. - Ложись седни пораньше.
- Я на почту еще пойду. Я хочу телеграмму отцу...
- А-а, ну что ж... Можа, и надо. Все разъяснилось чтобы. Это конечно...
- Я вот удивляюсь вам... - проговорила Наташа, помедлив. - Такая вот жизнь у вас... тяжелее и не придумаешь. А душа не очерствела. Как это объяснить?
- Э-э, родимая! Не то говоришь-то, - сказала старуха тихо и раздумчиво. Нет, не то, касатушка. Поп Филипп у нас на каторге был... всех каторжанок по очереди в прислуги себе брал. Вдовый он почему-то был. Вдового попа на каторге только и сыщешь. А пьяница-то - не приведи господь! И двое мальчуганов у него было годов по пяти-шести. Вот он и брал к ним каторжанок. Это там просто было. Договорись со смотрителем женской тюрьмы - и все дело. А какая ж не пойдет! Все шли, ждали, не позовет ли поп, перед смотрителем Ободьевым на коленки валилась каждая, чтоб ее направил. Ба-альшой приплод от попа на каторге был... И любил он говаривать, поп Филипп: "Страданиями душа человеческая обчищается". Оно так, может. Да не совсем. Я думаю, не только обчищается... Горе-то, горюшко доброты человеку к людям прибавляет.
- Значит, чтоб душу очистить... чтоб доброты прибавилось, надо через нечеловеческие страдания пройти?
- А что ж, - сказала серьезно старушка. - Не вкусив, не почувствуешь. А почувствуешь, так и врагу не пожелаешь. Хотя кто его хочет, горюшка-то? Да ведь земля под тучею, а туча-то гремучая. Ох, устала я с тобой балакать...
Акулина Тарасовна потыкала высохшей рукой в подушку, прилегла. Голова ее была настолько легкой, невесомой, что на тугой подушке не обозначилось даже вмятинки.
- Ступай на почту, коли уж... А то совсем обночилось.
- И повенчались вы с Филатом Филатычем потом? - спросила Наташа.
- Да что ж, конечно. Документ он мне выправил, к исправнику в Шантару ездил... Да-а, стали жить, стала я в радости купаться, - говорила старуха медленно, глядя в потолок. - "Вишь, - говорил Филат Филатыч, - человек от человека греется..." - "Истинно, говорю, родимый..." Дитев только у меня не было. Год живем, пяток летов - нету, и все. То ли эти, в омшанике, чего нарушили, то ли каторга надорвала. Помыла я золотца на Каре-реке, переворочала песочка мокрого лопатой! Все женское-то внутрях оборвала... И зачал мой Филат по бабам свистеть. Кончилась моя радость, значит. А я что ж? Молчу - чего уж там, куда мне. А он одно с ухмылочкой теперь: человек, дескать, от человека греется. Вот, значит, какой теперь смысл... Ребятенок, слышу, у вдовы одной народился от него. Плачу я только. Потом, слух прошел, в деревушке за Облесьем еще какой-то приплод у него, козла, объявился. Ну, это я все терпела... А тут вскорости, значит, зачалось в мире-то... забродило, как пиво в логушке. Царя скинули. Кафтанов этот, властелин тутошний, рысью зарыскал в круговом огне... Видала, как рысь по деревам мечется, когда лес горит? Нет? Ну конечно, не таежная жительница. Вот так и он... Филат мой от всего этого в стороне, нас, грит, это не касаемо, пущай они дерутся... Да как не касается? Хучь тайга вокруг Облесья немеряная, а и в ней не скроешься. Прискакивают, бывало, партизаны вот теперешнего начальника-то партийного, Кружилина Поликарпа. Он тут партизанами-то верховодил.
- Я знаю, - сказала Наташа.
- Ага... Объявляется и требует у Филата: проведи через белки, через перевал. Филат каждое дерево в тайге знает, каждую тропку. Ну, он за шапку и ведет. А следом, бывало, каратели объявляются. У них тоже был начальник такой, али командир, по-военному... Зубов по фамилии. Большой полковничий чин он уж носил...
Акулина Тарасовна вдруг привстала торопливо, глянула на Наташу почему-то хмуро.
- И его знаешь... Зубова-полковника?
- Нет, откуда же! По рассказам только. Анна Михайловна, мать Семена, мне рассказывала... будто тот Петр Зубов, бандит этот, который у Огородниковой Маньки был, сын того полковника.
- То-то и оно, что сын, - горько произнесла старуха, на несколько мгновений умолкла. Затем, сглотнув тяжелый комок, чуть изменившимся, как-то погрустневшим голосом продолжала: - Ладно, слушай дале, раз я начала... Ну, значит, заявливаются каратели, опять же грозятся: "Где партизаны? Веди!" Берет Филат шапку...
- И их водил?! - воскликнула Наташа. - Карателей?
Акулина Тарасовна неслышно и мягко опять легла, прикрыла плоскую грудь пестрым одеялом.
- Води-ил, а куда денешься? Коли наганом в рыло тычет...
- Но это же... - Наташа не договорила, захлебнулась в гневе.
- А ты ему, как увидишь, это и выскажи, - усмехнулась старуха. - Чего на меня-то?
- И выскажу! И не только ему!
- Поликарпу? - Старуха повернула к Наташе легкую голову. - Да он и сам все знает. Эх ты, горячуха... Жизнь-то человечья речка вековая. Весной, бывает, разольется речка, берега затопит, дома снесет... Громотуха счас обмелела почто-то, а ране, бывало, целые деревни с берегов слизывала. Что же, за это ее надобно запрудить, камнями завалить, под землю схоронить с лица земли?
- Не об том вы говорите! - возразила Наташа. - Это стихия... И вообще при чем тут река? О человеческих поступках речь.
- Ну да, об человеческих, - согласно проговорила старуха.
- А они бывают благородными, а бывают подлыми!
- Это тоже верно, - кивнула старуха. - Вот много подлых-то я поступков от Филата моего перенесла. Взял-то он меня вон какую, от властей прикрыл, ладно уж, все думала... А вот одного дела его не вынесла... И сбежала от него из Облесья. Сюда вот. Сколь годков уж одна тут живу, люди-то и считают меня бобылихой.
- Какого же поступка?
- Петьку-то Зубова, бандита этого, мой Филат, считай, вырастил.
Наташа даже привстала невольно.
- Да ты сядь, чего уж, все по порядку доскажу... Значит, как произошло? Кафтанов-то, отец-то Анны Савельевой, живодером оказался - не приведи господь, тоже свой отряд собрал, за Кружилиным гонялся по лесам вместе с тем полковником Зубовым. А малолетнего сынишку своего Макарку с Лушкой Кашкаровой к нам в тайгу доставил, велел их Филату спрятать в лесных глыбьях и, значит, оберегать. Ну, он и оберегал... И в той избушке, где меня нашел, жила она, и в других. У Филата их много по тайге было. Да и счас есть. Вот, значит... И жил он с Лушкой напропалую. С другими - ладно, помакает в блюдце да бросит. А к этой прикипел. Я-то венчанная и, значит, как бы там ни то, от бога, а с ней так... Две жены, значит, у него стало как бы. Приедет в Облесье, поживет со мной - да в тайгу на неделю... Потом слышу, Зубова-полковника где-то прикончили, я помолилась за упокой... А Кафтанов прислал к Лушке его сына-малолетку, Петьку этого, который в вора-бандита теперь по тюрьмам вырос.
Акулина Тарасовна потихонечку, будто боясь, что услышит Наташа, глотнула воздуху и затихла. Наташа водила пальцем по столу, выписывала какие-то знаки, молчала. Опять вспоминалась, как наяву представилась, ей та кошмарная ночь у Огородниковой и этот Зубов Петр со страшными, какими-то зелеными, кошачьими глазами, пронизывающими насквозь.
- Она, Лушка, и растила их обоих - Макарку да Петьку. С помощью вот моего Филата, - обиженным голосом проговорила старушка. - Все уж кончилось, Кафтанова самого прибили давно, и давно война гражданская притихла, колхозы начались, а Лушка все живет поблизости, все топчется вокруг нее Филат... Сколько я слез выплакала, кто б измерил! Ведра целые... А через край плеснулось, когда первый раз этого Петьку Зубова заарестовали. Магазин он какой-то обчистил. Стали судить его в Шантаре. Поеду-ка я, думаю, в Шантару, гляну на Петьку. Ведь я ни разу не видела его. Походит, мол, нет на отца-то?
Наташа удивленно приподняла голову.
- А что вам с того?
- А вот и что! Глянула - вылитый он отец, Викентий Зубов, который полковником стал...
Наташа, еще ничего не соображая, снова поднялась и застыла столбом.
- Что... вы хотите сказать?!
- Я не хочу, я сказала, дочушка. Жизнь такие петли выписывает... Энтот полковник - тот самый... который меня и ссильничал в омшанике тогда вместе с братом своим Евгением-то. Вот... младший сынок, значит, нашего ярославского барина... Как только он объявился у нас в дому в Облесье, я так и обварилась кипятком: вот она, судьба неминучая! С каторги ушла, в тайге зверем жила, все вынесла, не потушил господь зрачки... А счас момент - и все! Поднимет наган-то, да и... Что ему теперь, суда никакого не надо. Сразу я его узнала. Господи, рвется у меня в мозгу, в такой дыре сошлися, где жизнь свела! И чую туск в глаза наваливается, заплывает все перед взором. И слышу его голос: "Что, дура, уставилась? Ненормальная, что ли, она у тебя?" Это он уж к Филату. А тот: "Болезная, ваше благородие, так точно, пурга в тайге прихватила пять годов назад, три дня под снегом пролежала, мозги-то, видать, и подморозило, с тех пор и маюсь, рад бы избавиться, да баба же, а бог не прибирает... Пошла прочь, дуреха!" Хихикнула я и в самом деле по-идиотскому, да и пошла. Не узнал он меня, на счастье. Ох ты, господи, думаю, есть ли ты, нету ли - спасибо тебе!