Время дикой орхидеи - Николь Фосселер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Как только Рахарио вернется.
Прижав ладонь к его груди, она отстранилась:
– Ты опять уезжаешь?
– Через несколько дней. Надо дождаться попутного ветра.
Он подставил лицо морскому бризу, и грудь его стала вибрировать, как будто своим частым и мелким дыханием он вслушивался в погоду.
– Я просто должен. С тем, что я привезу из следующего рейса, я смогу начать строительство нашего дома. – Он посмотрел на нее и опять погрузил пальцы в ее волосы. – Я построю для тебя дворец, Нилам.
– Я хочу с тобой! – Ей хотелось быть храброй, но она чувствовала, что вот-вот заплачет.
Он отрицательно качнул головой:
– Нет. Не так. Не тайком. И ты наверняка понимаешь, что я могу предстать перед твоим отцом только тогда, когда смогу что-то ему предъявить.
Да, это она понимала, и все же на душе у нее было тяжело. И только теперь до нее дошло, что на самом деле означает, когда дитя материка делит жизнь с человеком моря.
– Ты опять уедешь надолго?
Рахарио улыбнулся:
– Нет. Еще не успеет ветер подуть с запада, как я вернусь.
Он взял ее лицо в ладони и поцеловал.
– Это я тебе обещаю.
Он нагнулся к лампе и задул ее.
– Моя жена, – шепнул он и стал освобождать ее от одежды. Одевая ее в ветер, в тропическую ночь и блеск звезд и укутывая ее в тепло своей кожи. – Моя жена.
Сад простирался в темноте перед слабо освещенным домом.
Нежный шорох набегал волнами, и нельзя было различить, то ли это ветер блуждал в листьях деревьев и кустов, то ли море шумело по ту сторону Бич-роуд. Цикады тоже стрекотали присмирев, лишь слегка поцвиркивая поверх лягушачьего урчания, и рассекали темноту светлячки, словно упавшие звезды.
Пол Бигелоу стоял на веранде, выдувая в ночь дым сигары.
Брови Гордона Финдли неодобрительно поднялись, когда Пол Бигелоу еще до десерта распрощался с компанией коммерсантов; его предлог, что у него на этот вечер есть еще одна договоренность, был не совсем надуманным. Его притягивала сюда пара фиалковых глаз.
Тоска стояла в этих глазах после того, как мистер Финдли за завтраком поставил в известность боя Два о том, что оба мужчины сегодня ужинают вне дома, и будет, конечно, очень поздно, когда они вернутся домой. Взгляд как приманка, которому Пол Бигелоу просто обязан был подчиниться – в надежде провести с Георгиной Финдли пару часов наедине.
Однако мисс Финдли не было и следа – ни в гостиной, ни на веранде, и Пол Бигелоу смыл пресный вкус разочарования глотком виски.
На фоне звездного неба чернее, чем сад, выделялся одичавший лесок. Как будто необрезанные деревья, неухоженные кусты притягивали к себе темноту, собирали и сгущали ее между ветвей.
Он держал слово и обходил стороной тайное место мисс Финдли, какого бы труда это ему ни стоило. Правда, благодаря Ах Тонгу он знал, что этот уголок сада был одичавшим уже тогда, когда садовник поступил сюда на работу. Сперва по желанию мэм, потом в память о ней; этот непорядок, очевидно, причинял боль его китайской садовнической душе.
Одна из многих тайн, которые, казалось, хранил в себе Л’Эспуар. Как кости, зарытые под фундамент дома, о которых каждый из здешних насельников догадывался, но никогда не говорил вслух. В том числе и Семпака, глаза которой мрачнели, когда он хотел что-нибудь выпытать о семействе Финдли, а она уходила от ответа, предлагая ему сухим голосом что-нибудь выпить или осведомляясь, есть ли у него рубашки в стирку для доби-валлах.
Л’Эспуар. Надежда.
Так когда-то назвал свой дом Гордон Финдли. В надежде, что его все еще слабенькая жена, чуть не умершая в изнурительной жаре Калькутты, снова оживет в климате Сингапура. В надежде, что в этом доме его брак, может быть, еще будет благословлен ребенком.
То восхищение, то почтение, с каким Ах Тонг рассказывал о своей умершей хозяйке, с которой была связана его любовь ко всему, что зеленело и цвело, больше говорило Полу Бигелоу о самом садовнике. Тем более что о бывшей хозяйке дома он имел лишь смутное представление.
И о ее единственном ребенке.
Он ожидал увидеть маленькую девочку, когда Гордон Финдли отправил его на причал встретить дочку, в лучшем случае неуклюжего подростка. Но никак не юную девушку, почти женщину, гибкую, как ива, невероятно привлекательную в своей яркости. С красивыми глазами, сводящими с ума, и бархатным голосом. Она была неуловима, как вода, утекающая сквозь пальцы, и все же из этих глаз порой вырывался огонь, о который можно было обжечься.
Приличия давно требовали, чтобы он собрал пожитки и съехал, это он понимал и без замечания, которое Гордон Финдли обронил уже довольно давно. Без укоризненных взглядов Семпаки, когда они отправлялись на утреннюю выездку верхом.
А он никак не мог.
С сигарой между пальцами он бродил по балюстраде. Л’Эспуар стал для него домом, и хотя сырые здешние стены были напитаны страданием и горем, а призраки прошлого слонялись по комнатам, здесь все еще чувствовалась любовь, с которой он был когда-то построен. Слабый след надежды, которая дала этому дому имя, была и для него неким обещанием.
Шорох внизу, в саду вырвал его из раздумий. Светлое пятно отделилось от темноты и двигалось по шуршащей траве к дому, приобретая очертания стройной женской фигуры с темными волосами, и сердце Пола Бигелоу забилось.
Он непроизвольно отступил в тень между колонн. И только после того как Георгина Финдли легко взбежала по ступеням и исчезла в доме, он понял, почему это сделал.
Лишь на короткий миг полоска света упала на ее лицо – оно лучилось счастьем, в глазах догорал блаженный огонь чувственности.
Этого мига ему хватило, чтобы понять, каким он был дураком.
Острые языки пламени взвились в нем, и он одним глотком осушил стакан.
7
По привычке обхватив руками колени, Георгина сидела на скале. На лошадиные упряжки и воловьи повозки, катившие туда-сюда по Бич-роуд, она не обращала внимания, она смотрела на волны. На паруса кораблей, которые плыли вдоль туманных берегов вслед за птицами, которые кружили в небе и опять улетали. Ей так хотелось быть одной из них.
Просто расправить крылья, подняться в воздух и полететь далеко-далеко, за море.
Ветер бросал ей в лицо пряди волос, они прилипали к ее мокрым щекам, но она и пальцем не пошевелила, чтобы отвести их назад.
Ветер дул с юга, когда они с Рахарио простились, и как долгожданного друга она приветствовала западный ветер. Западный ветер, пахнущий блаженством счастья, имеющий вкус выполненного обещания и потом разоблаченный как обманщик, потому что не принес с собой Рахарио.
– Где же ты? – шептала она северному ветру, который уже нес в себе тяжелую, парную сырость муссонных дождей, и она немо просила море отпустить ее любимого на свободу и вернуть ей.