Не в силах забыть - Шерри Томас

Брайони заметила его взгляд. Щеки ее запылали. Мечты Лео рассыпались в прах.

— Возьмите. — Она вложила ему в ладонь кусочек кекса. — Вам нужно больше есть.

Глава 11

— Вы собираетесь задержаться в Индии? — спросила Брайони, выведя из игры ферзевую ладью Лео.

Он ответил ударом на удар, взяв ее королевского слона.

— Пожалуй, нет. Думаю вернуться в Кембридж.

Путешественники подошли к слиянию рек Дир и Панджкора. День выдался долгий и утомительный, но когда после ужина Брайони задержалась за столом, Лео предложил ей сыграть в шахматы. Приятно удивленная (обычно, проиграв, мужчины никогда не решались снова вступить с ней в единоборство), Брайони с готовностью согласилась.

Она подняла глаза. Лео, в одной рубашке, без сюртука, вытянулся на складном стуле. Даже на этом неудобном сиденье ему удавалось на удивление прямо держать спину. Золотой круг света от лампы, за которым плотной стеной сгущалась тьма, создавал странное ощущение интимности, отделенное от остального мира. Из темноты ночи слышалось лишь тихое журчание реки; кули успели вымыть посуду, накормить мулов и улечься спать.

— Я слышала, у вас есть дом в Кембридже?

— Крестный подарил мне его давным-давно, еще до нашей свадьбы. Но я никогда там не жил. Им пользовались Уилл с Лиззи, пока та училась в Гертоне[12]. Теперь, когда они переехали в Лондон, дом снова пустует.

— Как он выглядит?

— Он меньше, чем наш лондонский дом, но уютнее. Лужайка позади него спускается к берегу реки Кем. Его окружают вишневые деревья. Сад особенно красив весной, в пору цветения.

— Вы говорите о нем с любовью.

— Было бы славно вернуться в Кембридж. Я слишком долго пробыл вдали от него. Но мне не слишком хочется заново обставлять еще один дом.

Вот и еще одно напоминание о том, чего Брайони не ценила: Лео полностью обустроил их дом в Белгрейвии, взяв на себя все хлопоты.

— Вам больше не придется колесить по всему миру?

— Метания юности должны когда-то закончиться. — Лео коснулся слона кончиком пальца, однако, немного подумав, сделал ход ферзевым конем. — Когда я стану старым, убеленным сединами профессором Кембриджа и не смогу больше взбираться на кафедру, чтобы прочесть лекцию, я буду вспоминать пограничную провинцию Индии и странные пути, которые привели меня сюда, ведь именно здесь подошли к концу мои странствия.

Лео не отрывал взгляда от доски. В дрожащем свете лампы Брайони украдкой разглядывала его лицо, густые волосы цвета кофе, почти всегда казавшиеся черными и лишь при ярком солнечном свете отливавшие каштановым, его прямой нос и изящно очерченный рот.

— Вы всегда хотели стать профессором Кембриджа? — Брайони выдвинула вперед пешку. «Как много вопросов», — подумалось ей. Слишком многого она не знала о Лео.

— Не просто профессором, а лукасианским профессором математики. — Лео подпер ладонью подбородок. — Я думал произвести на вас впечатление.

Сердце Брайони сделало резкий скачок.

— Значит, вы задумали это не так давно?

— Нет, я мечтал об этом всю жизнь.

Брайони растерянно моргнула:

— Но мне показалось, вы сказали…

Пламя лампы дрогнуло. Но точеным скулам Лео пробежали тени. Застывшее, неподвижное лицо его казалось отрешенным. Сердце Брайони сжалось. На губах-Лео мелькнула улыбка:

— Я хотел стать лукасианским профессором математики с одиннадцати лет. Тогда я думал, что вас это поразит.

Брайони смущенно рассмеялась:

— Разве в одиннадцать лет вас заботило, что я подумаю или кем вы станете, когда вырастете?

— Еще как заботило. И в двенадцать, и в тринадцать, и в четырнадцать, и в пятнадцать, и в шестнадцать, и, возможно, даже в семнадцать. — Лео переставил королевскую пешку на одну клетку вперед.

— Что вы этим хотите сказать?

— Ничего, — пожал он плечами. — Просто я любил вас, даже когда ничего для вас не значил, когда вы не знали моего имени и едва ли вообще меня замечали.

Брайони непонимающе уставилась на него. Сама мысль о том, что когда-то этот человек ничего для нее не значил, показалась ей нелепостью, так давно поселилось в ее сердце чувство к нему.

Долговязый мальчишка присел рядом с ней на каменный мостик. Достав завязанный узелком носовой платок, он высыпал на ладонь горсть ярко-красных вишен, кисло-сладких, прохладных, как утренний ветерок.

— Рыба клюет?

— Нет.

— Вы уже думали, что станете делать, если отец не позволит вам изучать медицину?

— Позволит, или пусть отправляется к дьяволу.

— Вы странная девочка. Хотите еще вишен?

— Да, спасибо.

Брайони тряхнула головой.

Откуда эти воспоминания? Она почти не помнила себя в юности. Длинные унылые годы, похожие один на другой, прошли в нетерпеливом ожидании того дня, когда она сможет наконец покинуть Торнвуд и оставить семью.

В долгожданный день отъезда в медицинскую школу карета Брайони остановилась на полпути к вокзалу.

Высокий мальчик, подойдя к окну, протянул ей охапку полевых цветов.

— Удачи вам в Цюрихе.

— Спасибо, сэр, — озадаченно отозвалась Брайони, пытаясь припомнить, кто это.

Когда экипаж снова тронулся, она повернулась к Каллисте:

— Это был малыш Марзден? Какой странный ребенок.

Что же она сделала с теми цветами? Брайони так и не вспомнила.

Музыка, яркие огни. Леди Уайден устраивает загородный святочный бал. Брайони неохотно вернулась домой из медицинской школы в Цюрихе и скрепя сердце отправилась в гости к соседям. Лео был ее кавалером в кадрили, открывавшей бал. Пятнадцатилетний, он не уступал ей в росте.

— Октавий, верно?

— Нет, Квентин.

— Извините.

— Не важно. Кстати, вы чудесно выглядите. По-моему, вы самая прелестная дама на сегодняшнем балу.

Лео любил ее в те годы, когда она считала его едва ли не эмбрионом.

— Но вы были ребенком, — медленно произнесла Брайони, не в силах оправиться от потрясения. — Маленьким мальчиком.

— Достаточно взрослым, чтобы впасть в отчаяние оттого, что навсегда останусь для вас слишком юным.

— Это не извиняет вашей измены с миссис Хедли.

— Нет, — тихо согласился Лео. — Это делает все еще ужаснее.

В наступившем молчании Брайони с горечью задумалась о том, как многого лишилась.

— Если бы вы только сказали мне… — прошептала она.

О, она не стала бы так поспешно разрывать брачный союз, словно желая сбежать с горящего корабля.

— Я мог бы повторить вам те же слова. Если бы вы тоже только сказали мне.

Брайони вдруг представила себе морщинистую старуху, которой она когда-нибудь станет. Скрюченные артритом руки уже не смогут держать скальпель, а слезящиеся глаза способны будут различить разве что сыпь от кори или ветрянки. Эта дряхлая докторша с удовольствием пила бы чай в компании старого, убеленного сединами профессора. Вместе они тихонько посмеивались бы над безрассудствами своей далекой юности, а затем прогуливались бы рука об руку вдоль берега реки Кем, высохшие, с тонкой как бумага кожей, усыпанной старческой гречкой.