Горожане - Валерий Алексеевич Гейдеко

Он записал вызов, попрощался с парнем. Зоя надулась, не разговаривала, сохраняла дистанцию в несколько шагов. «Ничего, — подумал Сергей Иванович, — ей это полезно, а то приходит в квартиру, как в музей».

Когда Воронин и Зоя подошли к машине, водитель Егорыч читал.

Сначала Зоя подтрунивала над его вкусом — старику нравились второстепенные классики девятнадцатого века: Григорович, Писемский, Мельников-Печерский — и пыталась приобщить его к «Иностранной литературе», которую она прочитывала от корки до корки. Но после двух-трех легких пикировок с Егорычем Зоя махнула на него рукой и каждый остался, как говорится, при своем.

Зоя пришла в бригаду месяца четыре назад. Ее предшественницей была Наташа, флегматичная толстушка; в разговоры Егорыча и Воронина она предпочитала никак не вмешиваться, и, глядя на ее безучастное, равнодушное ко всему лицо, Сергей Иванович подозревал иной раз: не спит ли она с открытыми глазами?

Другое дело — Зоя! Сразу затеяла с Егорычем какой-то спор; поссорилась и тут же помирилась, быстро перешла с ним на «ты»: уверяла, что ей очень приятно называть его так, потому что он как две капли воды похож на ее дедушку. Воронина она попросила показать ей фотографии сына. Шумно восторгалась («славный пацан»), Воронин растаял от удовольствия и не сразу понял, что его подробные рассказы о Ваське, о конфликтах с женой Зоя слушает с преувеличенным интересом. Она садилась в «рафике» напротив Воронина, не отрываясь, пристально смотрела на него, а он не мог долго выдерживать ее взгляд, отводил глаза.

Несколько кварталов проехали молча. Потом Егорыч задал традиционный вопрос:

— Ну как там почки-печенки?

Зоя не откликнулась, Сергей Иванович ответил:

— Ерундово. Интересное, Егорыч, дело: молодые ребята, обеспеченные, квартира двухкомнатная, а вот ребенка не хотят заводить. Ну, девчонка и наглоталась всякой гадости.

Водитель подождал, пока освободится полоса для поворота, вывел машину на проспект и откликнулся:

— Вот отсюда и молодежь растет такая. Балуем ее, трясемся над ней. Нас, к примеру, у матери было пятеро, и каждый с малолетства сам за себя отвечал да еще и по дому что-нибудь делал. А сейчас посмотри какие семьи. Один ребенок, редко — два. Если три, так все пальцами показывают, диковинка! А один он завсегда один и есть. Посмотришь иной раз: ведут из детского сада ребятенка какого-нибудь, так рядом с ним и родители обоя, и бабушки, и дедушки. Словно фон-барон какой. Тьфу ты! Вот и вырастает эгоистом, и садится сразу на шею.

— А по-моему, — запальчиво возразила Зоя, — лучше одного вырастить по-настоящему, внимание ему уделить, чем нарожать беспризорников да хулиганов.

— Ну-ну, — с сомнением покачал головой Егорыч.

С недавних пор в разговорах с Зоей у него обозначилась запретная зона, куда Егорыч не отваживался ступать. Как-то получилось, что старик принялся философствовать: сейчас, мол, подолгу девки замуж не выходят, а вот раньше на селе, если до двадцати одного года для девицы жениха не находилось, родители отрезали ей кусок земли — и живи, сердечная, как знаешь. Зоя почему-то приняла все на свой счет, хотя Егорыч никаких аналогий в виду не имел. Настроение у нее в тот момент было минорное, а здесь невзначай сыпанул Егорыч соли на рану, и оба малость погорячились тогда.

Машина замедлила ход, притормозила. Павел Егорыч надел очки, приоткрыл дверцу, чтобы получше рассмотреть номер дома. Убедился, что ко второму корпусу, куда сейчас был вызов, подъезда нет, подогнал машину поближе к обочине, вытащил «беломорину» и сладко потянулся, предвкушая небольшой перекур.

Больная жила на первом этаже. Перед дверью висела табличка, кому из жильцов сколько раз звонить, но Сергей Иванович не стал вникать в эту хитрую механику, а нажал кнопку как всегда — два длинных требовательных звонка. Открыли сразу же, словно кто-то специально караулил момент, когда позвонят. Девушка лет двадцати, лица ее Сергей Иванович при тусклом свете лампочки не сумел рассмотреть, взяла его за рукав и настойчиво потянула:

— Пойдемте, пойдемте, разденетесь у меня в комнате!

Зоя на ходу стянула свою шинель и теперь оглядывалась, куда бы ее повесить. Девушка показала на причудливые металлические крючки у двери, изображающие если не самого Мефистофеля, то, по крайней мере, каких-то чертей или дьяволят. Пока Зоя с интересом изучала служителей преисподней, Сергей Иванович поискал, куда бы сесть, — остановился на кресле с высокими ножками; у другого кресла, как и у дивана, ножки были зачем-то подпилены, — и еще раз взглянул на листочек вызова: «Сердечные боли, слабость, головокружение».

В комнате, при ярком свете он рассмотрел девушку получше. Здесь она показалась ему значительно старше — ей было за тридцать, хотя стремилась выглядеть на двадцать с небольшим. Есть такой тип — вечно молодой девушки, ну, а косметика всегда помогает скрыть возраст, придает ему неопределенность. Искусственная блондинка, глаза сильно подведены — она показалась Воронину удивительно похожей на кого-то из его знакомых, он принялся мучительно припоминать, на кого именно.

Подсчитал пульс — 82 удара, прерывистый, слабого наполнения.

— Что с вами? — спросил он девушку.

Та вместо ответа показала рукой на грудь, вздохнула:

— Мне кажется, оно перестает биться. Остановится, потом снова начинает работать.

— Так, — бодрым голосом произнес Сергей Иванович («Если бы сердце останавливалось, мы не беседовали бы сейчас»). — Так, а что еще?

— И еще у меня слабость, руки и ноги холодные, и голова кружится.

Сергей Иванович измерил давление: все верно — пониженное, 105 на 70. Потом послушал девушку: аритмия, конечно, есть, но незначительная, не настолько, чтобы тревожиться.

— Сердце у вас как мотор, — жизнерадостным голосом сказал он. — Правда, не к «ТУ-144», этого я не гарантирую, но «ИЛ-18» вполне потянет. Верно?

Девушка недоверчиво улыбнулась, ответила:

— Вы знаете, мне уже лучше. Как только вы приехали, я сразу почувствовала, что мне лучше.

Но он и сам обратил внимание на переменчивость ее состояний: за какие-нибудь пять минут, пока он был здесь, настроение у девушки изменилось. «Скорее всего, — подумал он, — вегетативный невроз, ну, и плюс небольшая гипотония».