Корпорации «Винтерленд» - Алан Глинн

Странная история: за несколько дней тема вылезла дважды в абсолютно не связанных между собой контекстах.

Пустое совпадение или что-то происходит?

На это у Марка нет ответа. Он задумывается: ни с кем и никогда он не обсуждал событий, перекроивших всю его жизнь. Ни разу в жизни…

Шагая в сторону Доусон-стрит, он смотрит на часы и нервно предвкушает: вдруг сегодня ситуация изменится?

Джина выходит из офиса и направляется вниз по Харкорт-стрит. Перед перекрестком с Сент-Стивенс-Грин ее обгоняет серебристый гладкий «Люас»[43]. Вслед за трамваем она по светофору переходит дорогу и оказывается на Грин.

В последние годы Дублин сильно преобразился, но этот большой сквер с извилистыми тропками и аккуратными клумбами, слава богу, остался нетронутым. За исключением современной одежды и мобильных телефонов, здесь, думает Джина, все так же, как было двадцать пять, пятьдесят, а то и сто лет назад. И это очень успокаивает. Но к сожалению, не освобождает от ответственностей и планов дня сегодняшнего.

Хотя и не проясняет их.

Посмотрим, что скажет Марк Гриффин. Когда произошел несчастный случай — автокатастрофа, — он ведь был совсем ребенком. Много ли он запомнил? Много ли и правду ли ему рассказывали? Слышал ли он «дискуссии» вокруг аварии? По телефону он показался ей вполне адекватным, но как он поведет себя, когда узнает, что ее теория, и так довольно шаткая, не поддержана покамест ни единым фактом?

А штука в том, что для усиления этой теории, для появления в ней хотя бы подобия логики необходима более ощутимая связь между ее братом и Ларри Болджером. Пока она знает лишь то, что они поигрывали в покер и что силы явно были неравные. О чем это нам говорит? Что Болджер задолжал Ноэлю? Не мог отдать?

Джина вздыхает.

Нет, слабовато.

Потом она вспоминает, что сказал вчера Терри Стэк, и ей становится так противно, что хочется орать.

Она переходит пруд по каменному мостику и направляется к выходу на Доусон-стрит.

Есть кое-что еще, не то чтоб связь, не то, чем можно оперировать, а так, воспоминание… из детства. Оно пришло вчера — после разговора с Джеки Мерриганом, когда она опять вернулась к изучению газет.

Вспомнился их дом в Доланстауне… гостиная со старыми обоями, толстым ковром и разукрашенным камином. Обычная картина: телик включен; мать в кресле — с бокалом в руке и сигаретой в зубах. Джина играет на полу. Вдруг мать как вскрикнет:

— Ах, господи ты боже мой, Матерь Божия, нет!

Джина поворачивается к ней. Мать тычет в экран телевизора:

— Ты только посмотри. Какой кошмар!

И Джина посмотрела.

Сейчас ей вспоминается, скорее, некая абстракция. Как было ей тогда понять, что ей показывают? А показывали, судя по всему, крупный план второй машины, искореженной до полной неузнаваемости. Как было ей тогда понять, что говорят? И все же кое-что она запомнила. Мужчина в форме рассказывал: «Страшная трагедия, мать, отец и их маленькая девочка…»

Но больше всего Джине запомнилось, что мать бесконечно повторяла: «Бедненький мальчик, бедненький малыш… Господи Исусе, бедный, несчастный малыш». Джина удивилась, ей хотелось сказать: «Мамочка, нет, это же маленькая девочка, это же их малышка, мамочка… дядя же сказал…

Но она промолчала.

Со временем Джина научилась обращаться с пьяной матерью, но в те годы она просто опускала голову и сидела тихо. В доме никого, кроме них, не было: все разъехались. Даже Катерина с младенцем.

Или Катерина еще жила с ними? И маленький Ноэль тоже? Может, он спал наверху в люльке?

Таких подробностей она не помнит. В этот момент Джина переходит улицу и направляется вниз по Доусон. Зато уверена: в возрасте шести-семи лет она видела репортаж об автокатастрофе, унесшей жизни брата Ларри Болджера и всей семьи человека, которого она сейчас увидит.

Едва переступив порог, она уже обшаривает взглядом кафе и моментально вычисляет Марка Гриффина. Он сидит в углу. Один. Народу довольно много, но по возрасту подходит только он.

Она направляется к нему не раздумывая.

— Марк?

— Да. Джина?

Он привстает со стула и протягивает руку.

Они обмениваются рукопожатиями; Джина садится спиной к залу.

— Итак, — говорит она, чувствуя при этом дикую неловкость.

На секунду их взгляды встречаются. Потом он отводит глаза.

— Что вы будете? — спрашивает он и поднимает вверх палец. — Кофе, чай, сок?

Джина смотрит, что у него. Вроде бы большой черный кофе.

Мм…

Сбоку подходит молодой китаец, приветствует ее:

— Что будете?

— А… пожалуйста, двойной эспрессо.

Китаец записывает, уходит.

Передышка оказалась очень кстати, жалко только, быстро закончилась. Джина поднимает глаза, улыбается.

Марк Гриффин темненький. У него темные волосы, темные глаза и смуглая кожа. На нем прекрасный темный костюм и темный галстук в тон. Но он небрит и неважно выглядит. Джина не понимает, чего она ждала; наверное, какая-то маленькая иррациональная часть ее натуры ожидала увидеть пятилетнего мальчика в коротких серых штанишках и джемпере с V-образным вырезом.

— Спасибо, что согласились встретиться, — произносит она. — Я понимаю, что вам непросто вспоминать об этом. Я всего лишь хотела, мм… — Она еще не сформулировала то, что хочет донести. — Я лишь хотела…

— Послушайте, — произносит Марк, подаваясь вперед, — мне действительно непросто, это правда. Но я так понял, что и вам нелегко. — Он останавливается. — Для начала расскажите, что произошло с вашим братом.

Джина кивает:

— Хорошо.

Она намеревается выстроить историю — медленно и поступательно, с массой подробностей и описаний. Но когда через несколько минут приносят двойной эспрессо, оказывается, что она уже выплеснула добрую долю рассказа: дошла даже до фраз типа «подстроенная авария» и «работа профессионала».

Слава богу, она успевает схватить себя за язык перед упоминанием Ларри Болджера.

Она наклоняется и отпивает эспрессо. Ищет реакцию Гриффина, но не находит ее.

Через мгновение он берет свою чашку и тоже отпивает кофе.

О чем он задумался?

Джина не знает, но, вероятно, сейчас он разрывается между желанием узнать побольше о ее теории и непониманием, какое отношение эта хренотень имеет к нему.

Он смотрит на нее:

— Вы не сказали, зачем, по вашему мнению, кому-то понадобилось убивать вашего брата.

— Не сказала, потому что не знаю. Это-то я и пытаюсь выяснить. Видите ли, — тут она смотрит ему прямо в глаза, — дело в том, что он периодически работал с Ларри Болджером… и я…

Гриффин бледнеет:

— Простите… вы сказали — с Ларри Болджером?

— Да.

— Так вот в чем дело? Это связано с Ларри Болджером?

— Возможно. Я не знаю.

— О боже! — выдыхает он. — Боже!

— Простите. Я не хотела..

— Да нет… не беспокойтесь. — Он опять выдыхает. — Но я не понимаю. Что вы пытаетесь сказать?

У Джины душа уходит в пятки. Как лучше ответить на этот вопрос?

— Понимаете, — начинает она, — я, конечно, рискую показаться сумасшедшей и, поверьте, меньше всего хочу расстраивать вас и будить тяжелые воспоминания. Просто я вчера разговаривала с человеком, который помнит эту аварию; он помнит, что случилось двадцать пять лет назад. Он полицейский. Он говорит, что, по официальной версии, виновным был признан… — здесь она запинается и обдумывает дальнейшее, — ваш отец. Потому что он якобы выпил, перед тем как сесть за руль. Но что… это было спорно. Он говорит, что вроде бы на определенном этапе выяснилось, что ваш отец был трезвенником. Получалось, пьяным был Фрэнк Болджер. Значит, официальная версия могла быть сфабрикована как прикрытие для спасения репутации Фрэнка… а выгадал от этого Ларри Болджер…

Никто никогда не смотрел на Джину так, как смотрит сейчас Марк Гриффин. В его глазах — чудовищный коктейль неверия, обиды, растерянности и ярости. Он кладет руку на край стола. Наверное, пытается остыть.

— Это безумие, — шепчет он.

— Я не хотела! восклицает Джина. — Извините.

Теперь он смотрит в сторону, куда-то мимо нее; качает головой.

Ей продолжать или уже заткнуться?

— Я не знаю, — продолжает она через секунду: тишина для нее невыносима, — просто мне показалось, что схемы этих двух аварий похожи… выдвигаются обвинения в пьяном вождении, такие грубые и безапелляционные, очевидно, чтобы…

Тут голос ее замирает.

Между этими событиями — двадцать пять лет; они произошли при разных обстоятельствах; привязка к Болджеру в лучшем случае неубедительна, а может, и вовсе случайна. Разве можно назвать это схемой? Джина вдруг видит, что ее теория хромает на обе ноги, и ужасается собственной безответственности: как она могла вывалить этакую чушь на человека, так глубоко переживающего эти события?