Повести л-ских писателей - Константин Рудольфович Зарубин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В 14:54, за час до конца смены, Имма поняла, что ошиблась. По крайней мере отчасти. Спору нет, большинство людей вряд ли узнали бы лицо женщины, которая подошла, растерянно озираясь, к её кассе. Но Имма-то видела это лицо тысячу раз, крупным планом. Она видела его на холщовой сумке. В этой сумке два года таскала книги по всей Болонье и прилегающим холмам Серена Легренци, дочка профессора и редактрисы.
На сумке у Серены это лицо было штриховатым и чёрно-белым. За два болонских года оно сильно поистёрлось. Имма хорошо помнила, что раньше всего стёрся тонкий нос. Потом исчез рот с приспущенными уголками. Долго держались глаза и брови крючком, ещё дольше – подбородок, острый, как у героини аниме. До самого отъезда Серены в Монреаль продержались бесформенные волосы, обрезанные на уровне рта.
Вживую, то есть у женщины, которая подошла к Имминой кассе, волосы были волнистыми, мягкими, воздушными. Их цвет оказался каштановым с примесью седины. Подбородок был такой же анимешный, как на сумке. Глаза были ещё больше, чем на сумке, и нереально голубые. Имма не могла вспомнить, когда в последний раз видела настолько голубые глаза.
И рост – в этот раз Имма обратила внимание на рост. Она вдруг поняла, что всегда представляла женщину на сумке у подруги рослой, намного выше всех соратников-мужчин с козлиными бородками. Но женщина у кассы в Ambasciatori была совсем не такая. Маленькая, на полголовы ниже Иммы, она глядела на всех исподлобья и, словно пытаясь быть выше, держала спину и плечи с вызывающей прямотой.
– Buongiorno! – сказала ей Имма.
Она приготовилась услышать в ответ какой-нибудь лозунг, что-нибудь знакомое о равенстве полов и сексуальном раскрепощении, о свободе от кухонного рабства, о нищете буржуазного феминизма. (Серена Легренци много раз цитировала сочинения этой женщины целыми абзацами.)
– Scusi, signorina, – вместо лозунга начала женщина. – Può dirmi se… Può dirmi…[9]
Она не закончила вопрос. Её тяжёлые, уже немолодые веки задёргались. Рука с короткими ногтями без лака протянула Имме книгу. Книга называлась Al termine di una bella lotta: Aleksandra Kollontaj sotto la ruota della storia[10]. Под названием была чёрно-белая фотография. На ней женщина стояла за какой-то кафедрой и произносила речь, гордо задрав лицо к потолку или небу.
Имма взяла книгу и спросила, хочет ли женщина её приобрести.
– …No, – ответила та после недолгого замешательства. – No, volevo solo chiedere… – Её голос стал тише. – Questo libro… – Она снова осеклась. Потом договорила так тихо, что Имма еле расслышала её слова в магазинном шуме: – Questo libro, ce l’avete in francese o tedesco? O forse – forse in inglese?[11]
Договорив, женщина покраснела. Одна её рука сжалась в кулак у груди; другая начала тереть этот кулак.
– Сейчас проверю, – сказала Имма, отводя взгляд. В непонятном смущении женщины было что-то жалкое и жуткое одновременно. Имма положила книгу перед собой и пробила по базе имя, указанное над её названием: Lucrezia D’Agostini. – Нет, – сказала она, не отрываясь от компьютера. – К сожалению, эта книга есть только на итальянском. Может быть, её даже ещё не перевели на другие языки. Она совсем недавно вышла. Девятого октября.
Женщина не ответила сразу, и Имма заставила себя посмотреть на неё. С лица женщины уже сошла краска. Руки расцепились, поднесли к животу чёрную сумочку, висевшую у женщины на плече, и теперь копались в ней. Это действие было настолько обыденным, лишённым всякой театральности, что Имме наконец бросились в глаза важные детали, которые она заметила бы в первое же мгновение, если б не забыла всё на свете, увидев перед собой ожившее лицо с книжного мешка Серены Легренци.
– Я куплю эту книгу, – сказала тем временем женщина. Она нашла в сумочке ворох купюр разного достоинства и теперь разглядывала их. – Этого хватит? – Она протянула купюры Имме. – Я куплю эту книгу на итальянском.
Имма начала пересчитывать разноцветные банкноты, но бросила, не добравшись до половины. Ворох содержал никак не меньше пятисот евро. Имма выбрала из него пятёрку и две десятки. Вернув женщине остальное, она поднесла книгу к сканеру, достала из кассы один евро сдачи и спросила, нужен ли пакетик.
– …Нет-нет, благодарю вас, – ответила женщина после очередного замешательства. – Я покупаю только эту книгу.
Когда Имма размагнитила защитную этикетку и протянула обратно увесистый том в глянцевой обложке, женщина схватила его обеими руками с внезапной жадностью.
– Ещё раз благодарю вас… – пробормотала она, уже не глядя на Имму. – Оставьте сдачу себе. – Она повернулась, чтобы уйти. – Arrivederla, signorina[12].
– Arriveder… Aspetti, signora! – Имма растерянно протянула в никуда одноевровую монету. – Signora![13]
Но женщина уже спешила прочь от кассы.
Судя по чеку, который Имма забыла вложить в книгу, было 14:58. Максимум 14:59. До того, как вниманием Иммы завладел следующий покупатель, она успела отметить, что женщина подошла к эскалатору, ведущему на первый этаж, и ступила на него, робко потоптавшись у края. Потом, до самого конца смены, во время каждой мелкой передышки между покупателями Имма вспоминала странную детскую робость, с которой женщина встала на эскалатор, и поражалась, что не сразу обратила внимание на важные детали, упомянутые выше. Как можно было не заметить возраст женщины (зрелый, совсем не дамсовский возраст)? Или её акцент (настоящий славянский акцент)? Её одежду? Ведь женщина с книжного мешка Серены Легренци была одета совершенно обыкновенно. Короткая тёмно-зелёная куртка на молнии. Чёрные джинсы. Серые ботинки на невысоком каблуке.
Каблук этот, кстати, тоже не лез у Иммы из головы. Она снова и снова ловила себя на мысли: почему маленькая русская революционерка не выбрала каблуки повыше?
Ламповая фантастика с прифигевшей молодой протагонисткой
Хельсинки. Подвальный этаж магазина «Лакония».
Июль 2020 года
В финском оригинале последние слова, которые Даша Кожемякина
