Охота за наследством Роузвудов - Маккензи Рид

– Тогда все понятно, – заключает Лео. – Нам всем нужны деньги, чтобы оплатить учебу в университете… ну или что-то вроде того. Мы считаем, что именно поэтому бабушка и свела нас вместе.

– Я пришел еще и потому, что без меня вам не обойтись, – говорит Калеб медленно и осторожно.

Я щурюсь. Мы уже въехали в город.

– Кажется, вчера ты так не думал.

– «Три цветка» – известная картина. – Он не обращает внимания на мой выпад, а достает из рюкзака довольно большой ноутбук и кладет себе на колени. – В 1950 году Амели Ла Фрамбуа – знаменитая французская художница – написала ее в качестве подарка Гиацинте в честь рождения Айрис. Это очень дорогое полотно, потому что оно стало последней работой Амели. Через пять дней после того, как закончила его, она умерла.

– Жесть, – бормочет Лео.

– Имя этой художницы кажется мне знакомым. – Я пытаюсь вспомнить, откуда оно может быть мне известно.

– Конечно. Амели также написала портреты Гиацинты и Петунии, которые висят в Роузвуд-Мэнор, – объясняет Калеб.

Я представляю эти портреты и вижу их так ясно, как если бы сейчас стояла в коридоре перед дверью кабинета бабушки.

– «Три цветка» – одна из лучших картин в музее, – продолжает Калеб. – Поэтому она находится на третьем этаже, где собраны самые ценные работы.

– Похоже, есть какой-то подвох, – замечаю я.

Лицо Калеба, и без того угрюмое, становится еще мрачнее.

– Да, есть. На третьем этаже экспонаты отделены от посетителей бархатными канатами, чтобы нельзя было подойти к ним слишком близко. Но главное не это, а система невидимых инфракрасных лучей, которая подает охране неслышный сигнал тревоги. Вы не успеете оглянуться, как вас схватят.

– Выходит, если бы ты сегодня не появился, мы бы активировали сигнализацию и нарвались на неприятности, – говорю я.

Он виновато сглатывает.

– Скорее всего. – В ответ на наши возмущенные взгляды он вскидывает руки, словно защищаясь. – Послушайте, я боялся. Но теперь я здесь, так что никого не поймают. Наверное.

– Нам что, придется заниматься гимнастикой, чтобы избежать лазерных лучей? – Куинн явно не восторге.

– Нет, из этого бы ничего не вышло. Надо отключить инфракрасные лучи.

– И ты можешь это сделать? – Я не могу скрыть сомнение в голосе.

– Да. Но у вас будет только шестьдесят секунд, чтобы обыскать картину, прежде чем система перезапустится. Так что вам придется действовать быстро.

Я обдумываю его слова. Шестьдесят секунд – это все равно что ничего. Что, если нам придется снять ее со стены? Может, нам надо купить дрель?

Мой взгляд снова падает на газету – напоминание о том, что у нас есть конкуренты. У нас нет времени на дрель. У нас нет денег на дрель. Если надо, я стащу эту картину со стены голыми руками.

– Но что именно мы ищем? – спрашивает Куинн, глядя на меня.

– Я не знаю, – признаюсь я. – Бабушка всегда оставляла короткие записки. Но обычно их было только одна или две, чтобы, например, объяснить дорогу. Возможно, там находится еще одна записка? Или чек, если речь действительно идет об оплате нашего обучения в университетах?

– Все проще простого, – говорит Лео. – Вчетвером мы точно справимся.

– Я останусь здесь, – твердо говорит Калеб. – Меня не должны видеть.

Да, он рассказал про отца, но за этим явно скрывается нечто большее. Я чувствую это по тому, что он почти не смотрит мне в глаза.

– Откуда ты все это знаешь? Почему твой отец ненавидит Роузтаун?

Он бросает на меня раздраженный взгляд:

– Ты такая настырная, как я и ожидал.

Я улыбаюсь:

– И даже хуже.

– Я часто бывал здесь в детстве. – Он смягчается. – Я никогда не жил в Роузтауне, но мать всегда хотела переехать сюда, потому что выросла здесь. Она ездила сюда на работу, пока не погибла в ДТП. Думаю, отец до сих пор считает, что если бы она не была так привязана к этому городу, мы могли бы уехать подальше, и тогда она, возможно, и сейчас была бы жива.

– Я тоже часто думаю в режиме «если бы», – говорю я. – Что, если бы я не устроила сцену на дне рождения бабушки? Что, если бы я осталась в особняке и вызвала «Скорую», когда у нее случился инфаркт? Была бы она сейчас жива? Проблема в том, что если начать играть в эту игру, то уже не сможешь остановиться.

– Но это все равно не объясняет, откуда ты столько всего знаешь об этой картине и об установленной в музее охранной системе, – замечает Куинн.

– Пару лет назад я увлекся программированием и всякими компьютерными штучками. Это я и хочу изучать в университете. Прошлым летом я проходил стажировку в музее и помог директрисе установить охранную систему. Ну, сами понимаете, работа в музее изобразительного искусства может помочь при зачислении в университет.

Куинн присвистывает.

– Ты проходил стажировку у Анджелины Мэрфи? Черт возьми, я слышала, что она еще более психованная, чем моя мать.

– Наверняка она не может быть хуже моего отца, – замечает Лео.

– Погоди, – говорю я, изучая глубоко посаженные глаза Калеба и его высокие скулы, и фрагменты пазла наконец складываются воедино. Он казался мне смутно знакомым, потому что я видела его в музее. Но это было задолго до прошлого лета. – Анджелина Мэрфи – твоя тетя, не так ли?

Он сглатывает.

– Да, она моя тетя.

– Она сестра твоей матери? – осмеливаюсь предположить я. – Я помню, что видела тебя там, когда была маленькой и вместе с бабушкой приезжала посмотреть на новые поступления. В то время Анджелина руководила музеем вместе с твоей матерью – ее звали Ева, да? Но после того ДТП им руководит одна Анджелина.

– Да, – подтверждает Калеб. – И прежде чем ты начнешь задавать еще вопросы, это вторая половина причины, по которой я не могу пойти туда вместе с вами. Я не разговаривал с тетей с прошлого лета, последнего дня моей стажировки. Они с отцом крупно повздорили, поэтому мне и нельзя появляться в музее. И вообще нигде в Роузтауне, потому что она знает в этом городе всех. И потому, что она ужасная болтушка и сплетница.

– Ладно, тогда пойдем втроем. – Куинн возвращает разговор в прежнее русло.

– Мы напишем тебе эсэмэску, когда найдем эту картину, – добавляет Лео. – Когда мы будем готовы, ты отключишь систему, и мы все обыщем. Просто туда и обратно, никакого напряга.

Я не так в этом уверена, но времени на споры нет – мы уже на месте.

Музей изобразительного искусства Роузтауна великолепен – он построен из белого кирпича с черной декоративной отделкой, в нем