Поединок над Пухотью - Александр Коноплин

— Санька! — позвал он. — Сержант Стрекалов! Глаша!

Скользя коленками и локтями о камни, Драганов поднялся на четвереньки, потом встал во весь рост. Ему крикнули что-то, наверное, приказали поднять руки, но он не понял и продолжал стоять, пошатываясь, с трудом удерживая равновесие. Тогда чей-то голос, резкий и властный, повторил то же по-русски. Семен сделал попытку переступить правой ногой — мешали валявшиеся кругом стреляные гильзы, — но едва не упал. Сквозь пелену наплывающих на глаза сумерек он разглядел шеренгу людей в рогатых касках, с автоматами, направленными ему в живот и в ноги. От этой шеренги отделился кто-то высокий и широкоплечий в расстегнутой офицерской шинели и не спеша двинулся к Семену. Собрав силы, Драганов сделал шаг вперед, вытащил из кармана гранату. В ту же секунду в его шею, чуть выше ключицы, податливо, но со страшной болью вошел стальной клинок. Он хотел напоследок вздохнуть поглубже, но захлебнулся густой, соленой влагой и упал — сразу всем телом — на твердый и горячий, как раскаленное железо, снег.

СПЕЦДОНЕСЕНИЕ

«Весьма срочно!

Командиру 201-й с. д. генерал-майору Пугачеву

Начальнику штаба полковнику Покровскому

Командиру кав. части особого назначения подполковнику Дузю

Выступление окруженной группировки генерала Шлауберга состоится (предположительно) в ночь с 13 на 14 декабря. Район сосредоточения основных сил — правый берег р. Пухоти напротив д. Переходы. Возможен также прорыв вспомогательными силами в районе старого моста севернее деревни Мзга. Прорыв со стороны Алексичей маловероятен из-за сравнительно небольшого количества здесь у противника техники и особенно горючего и боеприпасов. Приказываю:

1) сосредоточить основные силы дивизии, включая всю артиллерию, к востоку и западу от деревни Переходы;

2) командиру кавалерийской части особого назначения занять оборону на правом берегу реки Пухоть напротив Алексичей;

3) ему же: выделить один эскадрон для контроля за противником в районе Мзги.

Командующий армией генерал-лейтенант Белозеров».

Глава пятая. Прорыв

Из бойцов нового пополнения больше других страдал от недостатка сна рядовой Кашин. Сонная болезнь настигала его повсюду — на посту, у орудия, за рытьем ровика, даже за колкой дров.

— Симулянт он у вас, — сказал полковой врач, выслушав жалобы командира расчета, — такой болезни нет. То есть, конечно, имеется подобная, но та совсем другое дело. При ней человек засыпает где попало, а ваш солдат спит, заметьте, когда ему выгодно. Во время приема пищи не спит ведь, нет?

— Не замечал, — признался Уткин.

Во время приема пищи Кашин действительно не спал…

Кашинская спячка наводила уныние на весь орудийный расчет: Вася мог уснуть и на посту. В то же время устраивать ему курорт резона не было.

В половине второго ночи Осокин — он стоял на посту с двенадцати — отвязал от орудийного чехла веревочку, спустился в землянку и, приоткрыв для света дверцу печки, собрался искать ноги Кашина среди шести пар точно таких же ног. Кашину заступать в два, но Осокин знал, что скоро Васю не разбудишь.

Временное укрытие — обыкновенная яма в земле. Со всех сторон промерзшая глина, над головой кое-как набросаны доски, лапник. Хорошо еще печку удалось поставить. Контрабандой, конечно, если увидят — отберут, потому что демаскирует, но пока есть — греться можно. С дровами хуже. Сухие остались на старой огневой, здесь одно сырье: дыму много, толку мало. Лучшее топливо — снарядные ящики пока лежат нетронутыми. В каждом из них по четыре пудовых патрона, похожих на винтовочные. Можно взять такой патрон, половчее стукнуть обо что-нибудь твердое, и тогда девятикилограммовая болванка — если, конечно, не взорвется — вывалится, освободив миткалевый мешочек с бездымным порохом… За такое дело по головке не погладят, но зато хоть какую сырь клади, против такой растопки ни одно полено не устоит, загорится.

Осокин нехотя отодвинулся от теплой печки и пересел на глиняный выступ, служивший первому орудийному расчету нарами. Маленькое, курносое лицо Кашина с вечно открытым ртом было рядом, но Осокину нужно было не лицо, а ноги. Укрытые шинелями, в одинаковых ботинках и обмотках, они запутались, переплелись между собой, утонули в ворохе соломы. И вдруг Осокин вспомнил: у Васьки для крепости вместо шнурков идет красный телефонный кабель! Он сразу увидел эти ботинки с кабелем, но уходить из тепла вот так, сразу, не хотелось. Посидев еще с минуту, он поднялся, сделал петлю, накинул ее на торчащий из-под шинелей ботинок и пошел наверх, в холодрыгу и метель. Возле орудия он привязал свободный конец к поясному ремню и стал ждать. По его расчетам выходило, что до смены около получаса. Еще через пять минут надо начинать будить.

Ветер, как и раньше, гнал из-за реки колючие, жалящие ледышки, но сейчас, после короткого тепла, они казались острее и больнее впивались в кожу.

Убедившись, что за ним никто не наблюдает, Осокин подошел к торчащей над землянкой железной трубе. Внутри ее, сантиметрах в двадцати от верхнего края, в сеточке у него пеклась картошка — шесть круглых катышков с гусиное яйцо каждый. Из этого бесценного клада ему полагалась третья часть — картошку доставал Кашин, сетку нашел Моисеев, Осокин только пек. Достав две и покатав между ладонями, он съел их с тем особенным аппетитом, которым вообще отличалось новое пополнение. Потом вернулся к выходу из землянки — здесь было не так ветрено, достал «катюшу», выбил искру, прикурил и задумался. Поднятые вчера ночью по тревоге, артиллеристы оставили теплые, обжитые землянки с дощатым струганым полом, потолком и настоящей кирпичной печкой и прибыли сюда, под Переходы, где вот уже сутки напролет долбят мерзлый грунт, зарывая в него орудия, зарываются сами. Скрытность передвижения и всего, что они делали после, особенная какая-то нервозность командиров, излишняя суетность Уткина — все это доказывало одно: враг действительно рядом — возможно, за рекой в лесочке, — враг настоящий, не учебный и, должно быть, не слишком слабый. Последний инструктаж — не дремать на посту, глядеть в оба, не курить и не перекликаться — делал сам комбат, чего раньше не было. Вот почему в эту ночь с 13 на 14 декабря рядовой Осокин на посту не дремал. Просто когда нахалюга ветер бросил пригоршню ледышек в лицо и выбил слезы из глаз, Осокин на минуточку повернулся спиной к реке…

Сильнейший рывок за ногу оторвал старшего сержанта Уткина от сладкого сна. Опомнившись, он протянул руку и нащупал на своей щиколотке… веревку. Кто-то настойчиво тащил его по земле к выходу. Старший сержант, вообще не любивший розыгрышей, витиевато выругался и на одной ноге подскакал к вырубленным в земле ступеням.

— Щас я вам, сукины дети!..

Но как только он выскочил в ровик, кто-то большой и тяжелый бросился на него сверху, с бруствера, сбил с ног, подмял под себя. Злоба, а не страх — Уткин все еще думал, что с ним шутят — придавала силы, но туманила разум. Старший сержант рванулся, хотел сбросить с себя шутника, но, несмотря на все усилия, выпростал только правую руку.

— Ну будя, будя! — сказал он грозно и вдруг почувствовал на своем горле липкие, сильные пальцы. Только тут он начал понимать, что происходит то самое, чего он втайне от всех так боялся. Боялся с той самой минуты, когда были убиты лейтенант Гончаров и Валя Рогозина. От этой мысли и еще от того, что дышать становилось все труднее, глаза начали вылезать из орбит, он застонал, закашлялся, забился в чужих, безжалостных руках. Уже теряя сознание, услышал, как ослабли сжимавшие горло пальцы, стало неупругим и податливым лежавшее сверху тело.

Трепеща каждой мышцей, Уткин поднялся на четвереньки. Позади него, зарывшись лицом в сугроб, бился в агонии немец в белом маскировочном костюме; над ним на корточках сидел старшина Батюк и вытирал штык от СВТ полой бушлата.

— Хто був на посту?

— Осокин. Я еще до ветру выходил, так он заступал… Осокин! Да где ж он, дьявол его побери?!

— Нема твоего Осокина, — хмуро сказал старшина и поднялся. Порывом ветра у него сбило шапку, Батюк нагнулся за ней, и в тот же миг над временным убежищем первого орудийного расчета, разметав лапник, ухнул взрыв. Старший сержант кубарем скатился в землянку, рявкнул что есть силы: «Расчет! В ружье! Занять круговую оборону!» Нашарив в темноте автомат, дал очередь вверх, туда, где вместо крыши теперь зияла дыра, потом выбежал к орудию, лег на бруствер и, нажав спусковой крючок, смотрел, как уходят в темноту яркие звездочки трассирующих пуль… Только расстреляв патроны, пришел в себя, огляделся. Справа и слева от него бойцы расчета с усердием палили из карабинов и винтовок. От батарейного НП, слабо различимые сквозь метель, к его орудию бежали люди. В переднем он узнал комбата Гречина.