Мост Убийц - Артуро Перес-Реверте

– Ловко.

Бальтасар Толедо провел рукой по бритому лицу, словно тоскуя по исчезнувшим усам. Так или иначе, сказал он, после того как сенатор Дзено станет дожем – это не будет касаться ни Алатристе, ни его самого, – найдутся грамотеи, которые озаботятся дальнейшим.

– А у нас – иные докуки, столь же безотлагательные. К примеру, два капитана, вовлеченные в заговор, желают повидаться с вами. И со мной. Поглядеть на нас.

Он протянул руку к бутылке вина, поставленной рядом с жаровней, и вопросительно взглянул на Алатристе. Казалось, Толедо хочет как-то загладить свою недавнюю сухость. Но капитан лишь качнул головой. Он бы с удовольствием выпил третий стакан, но это было бы не ко времени. Нужна исключительно ясная, хорошо соображающая голова.

– Зачем мы им? – спросил он.

– Одного зовут Лоренцо Фальеро, его немецкая рота будет нести караулы во дворце дожа. Другой – некто Маффио Сагодино, который командует далматинцами из гарнизона замка Оливоло. Он обеспечит нам проход в Арсенал.

Алатристе счел такое любопытство вполне резонным.

– Естественно, что они желают познакомиться с нами. Рискуют-то больше нашего.

– Все не так просто, – возразил Толедо. – Начать с того, что они требуют выплатить им загодя некую сумму, о которой раньше речи не было. Большие, говорят, расходы.

– И это тоже понятно. За спасибо и слепец нынче не споет.

– Это не тот случай, – вмешался Сааведра Фахардо. – На те деньги, что они уже получили, можно было купить пол-Венеции. А им все мало.

– Меня несколько беспокоит место, в котором они назначили встречу, – сказал Толедо. – Оно мне не нравится. Я нынче утром побывал там и скажу вам: в самый раз для засады. Просто богом создано.

Он помолчал, желая, чтобы слово «засада» впечаталось в сознание Алатристе. Потом сделал какое-то беспомощное движение, будто желал ухватить нечто в пустоте:

– Время, время… – прибавил он. – Время идет. А у Серениссимы превосходные ищейки. И чем ближе день выступления, тем больше народу осведомлено о наших планах. И оттого – выше вероятность, что заговор будет раскрыт.

Диего Алатристе невозмутимо выдержал его взгляд:

– И что же?

– Ну-у… – Толедо искоса посмотрел на Сааведру Фахардо и пожал плечами. – В худшем случае они попытаются вытянуть из нас побольше денег, прежде чем отдать палачу.

– Надо быть осторожней, – заметил дипломат. – Здесь предают как дышат.

– Так что за место?

– Таверна из разряда самых захудалых и с нехорошей репутацией. Там собираются потаскухи, разного рода темные личности, подают скверное вино… А находится вблизи Кампо де Сан-Анджело, возле самого Моста Убийц.

– Красивое имя.

Бальтасар Толедо взял со стола четвертушку бумаги, обмакнул перо в чернильницу и короткими штрихами начертил приблизительный план местности: канал, мост, узкий проулок.

– Стоит в конце улицы, носящей то же название. Там всегда можно принанять наемного убийцу – вроде как у нас в Апельсиновом Дворе в Севилье или в мадридском Сан-Хинесе. В прежние времена они там стаями бродили в ожидании заказа. Сейчас их стало меньше, но все равно встречаются.

Алатристе встал, чтобы взглянуть на чертежик.

– Одни пойдем? – осведомился он.

– Охрана привлечет ненужное внимание… Да и потом, проку от нее будет мало. Это место, зажатое меж мостом и узкой улочкой, – сущая мышеловка.

– Весь остров – одна сплошная мышеловка… Вернее, одна мышеловка в другой.

Бальтасар Толедо, поигрывая пером, смотрел на капитана с едва заметной досадой:

– Что вы хотите этим сказать? Вы пойдете со мной или нет?

Вопрос Алатристе не понравился. А тон, каким он был задан, – еще меньше. Прозвучали эти слова как-то свысока, пренебрежительно, и сквозило в них нежелание пускаться в дальнейшие объяснения. И потому капитан ответил лишь безмолвным взглядом.

– Извините, – сказал Бальтасар Толедо, но так небрежно, что это опять же противоречило смыслу. – Но ведь я вас мало знаю.

– Да и я вас – не больше.

Не туда ты клонишь, сказал он себе. Впрочем, мы оба. Бальтасар Толедо, неприязненно сморщившись, показал, что оценил насмешку. Потом положил перо и налил себе еще вина.

– В Милане дон Гонсало Фернандес де Кордова отзывался о вас в высшей степени лестно… Он вас помнит по Флерюсу, вы ведь были там, – сказал Толедо, поверх стакана очень пристально глядя на Алатристе.

– Служба такая: послали, вот и был, – отвечал тот. – Только ни хрена ваш дон Гонсало меня не помнит. Что вполне естественно.

– Вы – человек особенный… Говорят, вы заставили называть себя капитаном, им не будучи? Правда это?

Это «заставили называть» тоже очень не понравилось Алатристе. Безотчетным, очень медленным движением он провел двумя пальцами по усам. Потом безразлично глянул в окно, за которым виднелся сад.

– Правда в том, сеньор Толедо, что, если напоретесь в этом дворике на мою шпагу, вам будет не до чинов. И ни до чего иного.

Бальтасар Толедо порывисто поднялся на ноги, почти вскочил. Вино расплескалось по полу, прежде чем он поставил стакан на стол, выпачкав бумаги.

– Черт возьми, – сказал он.

– Черт или бог – в данном случае не важно.

Капитан, ощущая, как сзади оттягивает пояс тяжелый «бискаец», не сводил с него пристального и спокойного взгляда своих заиндевелых глаз. И он, и Толедо были без шпаг – один переоделся монахом, второй рядился в купца – но дело поправимое: чего другого, а оружия в этом доме наверняка в избытке.

– Ради всего святого, сеньоры! – вмешался Сааведра Фахардо. – Нечего сказать, нашли время!.. Утихомирьтесь, прошу вас!

Повисло тяжелое и долгое молчание. Наконец Бальтасар Толедо слегка кивнул, словно подводя итог длительным размышлениям. Вслед за тем Алатристе удовлетворил его, сделав то же самое.

– Деньги возьмете с собой? – спросил Сааведра Фахардо, которого, как исправного чиновника, интересовала прежде всего практическая сторона вопроса.

– Ничего другого не остается. Сейчас мы зависим от Фальеро и Сагодино… Если их солдаты пойдут на попятный, вся наша затея обречена на провал…

Толедо озабоченно всматривался в разостланную на столе карту. Когда же поднял голову и взглянул на Алатристе, стало заметно, что оба они смотрят друг на друга без враждебности.

– …и мы не успеем даже добраться до этого окаянного островка.

V. Откровения старых волков

«Живешь на кухне – с голоду не пухни», – гласит венецианское присловье, и поистине безмерная правота заключена в этих словах. На третий день нашего с капитаном Алатристе житья в доме донны Ливии Тальяпьеры, который, как уже знает читатель, был дом совсем и очень даже не простой, я спознался со служанкой Люциеттой. Сообщаю эту подробность не затем, чтобы похвастаться победой: обольстить горничную – не столь уж трудная задача для пригожего молодца, каким я был в ту пору, но исключительно из-за тех последствий, которые эта связь возымела в дальнейшем. Люциетта была девушка хорошенькая и бойкая до бесстыдства, ни в каких ухищрениях, столь излюбленных иными женщинами, не нуждалась, благо принадлежала к той их разновидности, где совершенство господнего изделия заметно само по себе, без прикрас и приправ. Люциетта, как ни юна была, невинность свою оставила далеко позади, я же к этому времени оказался достаточно сметлив и пройдошлив, чтобы добиться ее благосклонности, тем более что недурному собой и опрятному парню с горячей испанской кровью это было, повторяю, несложно. Кроме того, меня принимали за слугу богатого купца-оружейника Педро Тобара и, угадывая приятное звяканье в его кошельке, предполагали, что и я не бедствую. Ибо подобно тому, как мужчина прежде всего запускает глаз женщине за корсаж, так и иные женщины перво-наперво тщатся определить, насколько объемиста у мужчины мошна. Так или иначе, но я не нуждался в том, чтобы донна Ливия присылала мне своих питомиц – тем более что, в отличие от хозяина, слуге такие роскошества были не положены, – а равно и в платных услугах, которые в этом заведении, потаенном, прославленном и дарующем благодаря богатому выбору отрадное разнообразие, обходились очень недешево. Я сумел устроиться сам и если и потратился, то лишь на своевременные улыбки, уместные речи, где слова испанские звучали вперемежку с итальянскими, да на тот поистине боевой задор, с коим во исполнение моих обязанностей ходил на нежный приступ. Словом, ночами напролет являл я, несгибаемый воин, чудеса стойкости, да и днем, когда Люциетте удавалось улучить минутку и освободиться от дел по дому, подавалась команда «в ружье» и отдавалось должное ее прелестям.