Сумерки жизни - Уильям Локк

— Это было бы большой жестокостью по отношению к нему, — лениво отозвался Рейн. — Американские часы…

— Самые лучшие в свете! — прервал его горячо Гокмастер. — Посмотрите вот эти!

Он вынул из кармана великолепные золотые часы, открыл все крышки и хвастливо поворачивал их перед глазами Рейна.

— Вот! Посмотрите, в состоянии ли нечто подобное изготовить в Европе? Все малейшие части механизма сделаны в Чикаго. За часы я заплатил 450 долларов. Они этого стоят.

Рейн полюбовался часами и успокоил этим их обладателя, который выпил еще рюмку коньяку за процветание и славу своего отечества. Затем, с непоследовательностью, которая составляла оригинальную особенность его разговора, он сказал, закурив сигару:

— Мистер Четвинд, мне едва ли не до смерти надоели позолоченные салоны европейских отелей. Поддельные дворцы не в моем вкусе. Я предпочел бы что-нибудь более уютное. Я нахожу, что если бы вы могли указать мне какой-нибудь тихий пансион в Женеве, это было бы очень мило с вашей стороны.

— Почему бы вам не устроиться в том же пансионе, где живу я? — любезно предложил Рейн. — Общество там довольно милое.

— Хорошо, — согласился Гокмастер. — Это, право, очень любезно с вашей стороны. Если вы приедете в Чикаго, направьтесь прямо к Дж. К. Гокмастеру. Вы там встретите хороший прием.

— Мой милый друг! — рассмеялся Рейн с протестующим видом.

— Нет, — сказал тот серьезно. — Я повторяю, это очень любезно с вашей стороны. Большинство ваших соотечественников спихнули бы меня в какое-нибудь другое место! Я, кажется, надоедаю всем своей словоохотливостью. Я всегда этого боюсь. Вот почему я предлагал вам заявить, когда вам надоест мой разговор. Это бы меня не обидело. Разговаривать для меня столь же естественно, как для слизня отставлять за собою свою слизь. Похоже на то, что я доверху переполнен незначительными мыслями и они льются через край. Крупные же мысли солиднее и выкатываются гораздо медленнее… как у вас.

Он налил себе последнюю рюмку коньяку, остававшуюся в графине.

В пансион они прибыли в половине восьмого. По приглашению Рейна явилась госпожа Бокар, рассыпалась в улыбках, ласково и грациозно встретила Гокмастера и указала ему комнату. Только что сели за обед, который во внимание к мистеру Четвинду она отложила на полчаса. С его стороны было очень мило послать ей особую телеграмму. Все благополучно; у профессора за последний день начался поворот к лучшему.

Рейн направился прямо к отцу и к великой своей радости нашел, что опасения его насчет серьезной болезни почти не имели под собой почвы.

— А Фелиция? — спросил он после первых, полных любви вопросов о его состоянии.

— Хорошо, — ответил старик, — в прекрасном настроении. Знаешь, Рейн, я думаю, что мы ошиблись. Это все моя вина. А ты проявил бы величайшую доброту, если бы забыл… и простил бы путающегося не в свои дела старика отца.

Рейн рассмеялся с обычным добродушием и успокоил старика.

— Это не я вызвал тебя, — продолжал последний. — Это Фелиция. Не было никаких оснований оставаться дольше вдали… да и она настаивала. Сердце девушки — таинственная книга. Не занимайся, Рейн, исследованием ее сердца. Забудь о нем… ищи своего счастья там, где оно будет более надежно, мой сын… и тогда оно станет и моим счастьем.

Рейн не старался продолжать разговор на эту тему. Он был в некотором недоумении, но понял, что Фелиция говорила с отцом и что ему в таком случае лучше всего хранить молчание. Дальнейшие размышления на сей счет он отложил на будущее время, что ему вполне можно простить, так как тоска по Екатерине терзала его сердце. Притом он порядочно изголодался, а в виду имелся обед.

Наскоро переодевшись, он спустился в столовую. Первый звук, который уловило его ухо, когда он вошел, было хлопанье пробки бутылки шампанского и голос Гокмастера, сидевшего на самом конце стола спиной к двери рядом с госпожой Бокар. Лакей наполнял его стакан из солидных размеров бутылки. Яркий свет после мрака в коридорах ослепил Рейна; он остановился на секунду на пороге и оглядел стол. Радушные лица с обеих сторон повернулись к нему и встретили его хором любезных приветствий. Старый комендант из-за стола протянул руку и обменялся с ним крепким рукопожатием. Госпожа Попеа подняла на него глаза и улыбкой на своем добродушном лице провожала его, пока он пробирался на свое место. Но он не сводил глаз с Екатерины. Странная легкая судорога пробежала по ней, когда он встретился с ее взглядом. Глаза ее, казалось, были полны страхом. У нее был бледный болезненный вид.

Госпожа Бокар своим визгливым голосом предложила ему занять место профессора во главе стола. Он очутился между Фелицией и Екатериной. Фелиция непринужденно поздоровалась с ним. Екатерина подала ему холодную дрожащую руку и чуть не украдкой посмотрела на него. Очевидно, за время его отсутствия случилось нечто, еще неизвестное ему. Это была не прежняя женщина. Простая женская стыдливость не могла вызвать подобного явно сдерживаемого волнения. Пища на ее тарелке оставалась нетронутой. На минуту все исчезло перед его глазами. Весь мир сосредоточился на этой женщине с мертвым лицом и тяжело дышащей грудью. Он наклонился к ней.

— Вы больны? — шепотом спросил он, выдавая свое волнение первыми же звуками своего голоса.

— Нет, — ответила она поспешно тем же тоном. — Внезапная слабость… быть может, сердце. Не обращайте на меня внимания… ради Бога! Я скоро оправлюсь.

Вопрос и ответ последовали слишком быстро один за другим, чтобы обратить на себя внимание. Рейн овладел собою и обратился к Фелиции.

— Отец мой, кажется, чувствует себя прекрасно, благодаря вам, — сказал он любезно.

— О, не благодаря мне, а вам: со времени вашего извещения, что приезжаете.

— Я всегда так беспокоюсь, когда он себя плохо чувствует. Он не крепкого здоровья. Самые зловещие мысли преследовали меня сегодняшний день.

Фелиция подробно познакомила его с ходом болезни, слегка коснулась предполагавшейся поездки в Люцерн, от которой пришлось отказаться, и выразила свое сочувствие Рейну по поводу постигшей его неудачи из-за того, что не пришлось повидаться с друзьями в Шамони. Она мужественно вела разговор, призвав на помощь всю свою юную гордость. Быть может, ей удастся убедить его, что он ошибался. Этой задаче посвятила она все свои силы. Ее скромность и природный такт спасли ее от возможности зайти слишком далеко в своем усердии. Сосредоточенная, однако, на своем, она не задумывалась над разрешением вопроса о молчаливом возбуждении Екатерины. Она приписала его замешательству Екатерины вследствие внезапной встречи с ним после долгого отсутствия и почувствовала некоторое тщеславное удовлетворение по поводу того, что они переменились ролями. Обыкновенно Екатерина была совершенно спокойна и владела собой, а она смущена и безмолвна. Среди треволнений жизни это казалось как бы небольшой победой.