Без иллюзий - Андрей Мартьянов

— Мы, баварцы, знаем толк в бабах, — вывернулся Вальдау, удачно обходя тему моего возраста. — Им следует быть в первую очередь пригодными для деторождения.

У меня имелись серьезные подозрения насчет того, что Вальдау вообще имел какой-то опыт с женщинами. Такие юноши обычно брезгливы и стыдливы. Черт бы их всех побрал с их бьющей в глаза молодостью.

Мы зашли в пару мест, пропустили по стаканчику-другому коньяка и вернулись в гостиницу.

Перед тем, как оставить Харьков, русские постарались разрушить здесь как можно больше: взорвали мосты, заложили мины по всему городу и во всех сколь-нибудь значимых объектах. Вальдау рассказывал, что заминированы были даже старинные особняки, в которых, по предположениям русских, немцы могли разместить свои штабы и прочие учреждения.

— Самое подлое, — сказал Штраубе, — это мины замедленного действия.

— Нужно было нагнать русских пленных, чтобы они подрывались на своих собственных минах, а не рисковать жизнью немецких солдат, — мрачно проговорил обер-лейтенант Хельке. — Впрочем, сейчас-то что!.. При фельдмаршале фон Рейхенау все было по-другому. Он им пощады не давал. Он всегда помнил, где наши враги, а где — друзья.

— По-моему, это естественно, — вступил я. — Пока граница между врагами и друзьями не размыта, нам нечего опасаться. Беда наступает, если она начинает размазываться.

— Отлично сказано, Шпеер! — подытожил Хельке. Он угостил меня последним стаканчиком коньяка, уже в баре гостиницы. Здесь наливали неплохой коньяк знакомым офицерам. Нужно было только знать правильного буфетчика.

Не немца. «Старого украинца». Из тех, что были с нами в прошлую войну.

И ненавидели Сталина.

Наутро у меня имелись в Харькове дела. После того, как наши саперы разминировали город и отремонтировали то, что попытались уничтожить русские, здесь снова заработали отдельные заводы. Харьков стал главной ремонтной базой Рейха на Украине. Мне предстояло принять здесь десять танков и вместе с этим подкреплением догнать свой полк уже в Артемовске или Триполье, откуда планируется большое наступление на Волгу.

Весь день я был занят на заводе. У ворот меня встретил рыжий саксонец.

— Унтер-офицер Кролль! — отрапортовал он и вытаращил на меня свои голубые глаза.

Еще один молокосос.

Я отмахнул в ответ.

— Докладывайте, Кролль.

— Придан вам в помощь, господин обер-лейтенант. Второй танковый.

— Давно из Фатерлянда? — вопросил я строго.

— В Харькове десять дней! — ответил он, блеснув глазами.

— Гражданская профессия есть? — поинтересовался я у этого дитяти гор и лесов.

— Водитель, — с гордостью кивнул он. — Водил самые обыкновенные автомобили. А теперь буду водить танк.

— Ну, покажешь сейчас, как ты умеешь водить танк, — сказал я голосом пожилого, терпеливого учителя.

От Кролля невыносимо разило «гражданкой». Кроме того, следует признать: существуют на свете люди, которых бесит саксонское произношение. Я, например. Мне хочется считать себя швабом. Но это, в общем, ровным счетом ничего не значит. Через несколько дней, максимум через пару недель, мы с Кроллем уже будем ближе, чем любые родственники. Не друзья, подчеркиваю, а именно родственники: родственников не выбирают, и среди них попадаются утомительные личности, но время от времени приходится жертвовать ради них чем-нибудь крайне необходимым, вроде жизни или новых носков. И саксонское произношение отойдет куда-нибудь на десятый план, в область анекдотов.

Кролль это тоже понимает. Интуитивно. А может, ему кто-нибудь успел объяснить.

— Так, Кролль, — продолжаю я. Мне все-таки хочется, чтобы он смутился и опустил свои голубые, ну право слово, девичьи, глазки. Я, откровенно говоря, начал говорить пошлости.

— Ты должен учитывать, что у меня очень тонкая, нервная натура. Внешне я могу выглядеть как заурядный солдафон с высшим техническим образованием — из тех, кто путает алкоголизм с интеллигентностью, — но душа у меня исключительно сложная. Вряд ли тебе кто-нибудь это расскажет, ведь здесь нет никого из моих прежних сослуживцев.

— Точно так! — отвечает Кролль невозмутимо. Этого малого ничем не проймешь.

И до позднего вечера мы с ним принимаем танки. Водитель из Кролля действительно хороший, и устройство танка он более-менее знает. «Эрфурт», — объяснил он, когда я спросил, где он проходил начальную подготовку.

Вечером я уже валюсь с ног.

— Где ты остановился, Кролль?

Он называет какую-то гостиницу для германских солдат, — понятия не имею, где это, и даже не знаю, по пути ли нам.

— Ладно, — говорю я.

Меня ждет приятный вечерок с лейтенантами, которые знают «нужного» украинского буфетчика и предпочитают примадонн с запором и толстыми ляжками.

Я хлопаю Кролля по плечу в знак одобрения и ухожу.

— Хайль Гитлер! — говорит он мне в спину.

Какой милый мальчик. Но кромешный идиот.

В гостинице, однако, моих новых приятелей нет и следа. Жаль, потому что мне не хочется заводить новых друзей. И шататься по Харькову в одиночку тоже неохота. Так что я просто отправляюсь спать.

Следующий день похож на предыдущий, как родной брат, за той только разницей, что завтракаю я в полном одиночестве. Зато на заводе меня ожидает Кролль, и мне приятно видеть его рыжую физиономию. Началось. Мы уже сослуживцы. И пока что это мой единственный подчиненный.

Около полудня меня ожидает неприятный сюрприз в виде давешнего офицера СС.

— Оберштурмфюрер Хартман, — представляется он. — Я хотел бы поговорить с вами.

У него бесцветное лицо, бесцветная прядь волос, сухой голос.

— Мне некогда, — отвечаю я.

Кролль напрягся, я вижу, как он тихонько перебирается в тень, туда, где эсэсовец не будет его видеть. Но до Кролля вездесущему оку сейчас, по всей видимости, нет никакого дела. В противном случае он был бы немедленно обнаружен и выведен на свет.

— У меня осталось несколько дней, а я должен принять все эти танки и… — Я вижу, что мои слова падают в пустоту. Эсэсовец меня даже не слышит. С тем же успехом я мог исполнять песенку про милого Августина.

— Пополнение, с которым вы отправляетесь на фронт, прибудет только в воскресенье, — холодным тоном произносит Хартман. — Произошел из ряда вон выходящий случай, который я расследую.

Я пожимаю плечами:

— Нельзя ли поговорить здесь?

— Нет.

— Хоть объясните, с чем это все связано?

— Все расскажу в свое время. Такие вещи не обсуждаются прилюдно и на ходу.

— Ладно. — Я сдаюсь. — Кролль, идите сюда.

Мой унтер-офицер нехотя выползает из своего убежища. Я всерьез начинаю подозревать, что он виновен в краже какой-нибудь консервной банки. Больно уж преступный у него вид.

— Сейчас мне надо отлучиться, — говорю я очень строгим тоном и показываю глазами на эсэсовца. Тот спокойно раскрывает серебряный портсигар, вынимает сигарету, закуривает. Ему нет до наших разговоров никакого дела — так все это надо понимать. — Вы, Кролль, можете идти отдыхать. Встречаемся завтра. Все равно пополнение, для которого мы принимаем танки, прибудет только в воскресенье. Так что на фронт мы отбываем не раньше следующей среды.

Кролль с облегчением кивает.

Мы с эсэсовцем остаемся вдвоем.

И тут он задает свой вопрос:

— Для начала скажите мне, в каких отношениях вы состояли с обер-лейтенантом Хельке, а также лейтенантами Штраубе и Вальдау?

— Пару раз вместе выпивали, — отвечаю я.

— Где познакомились?

— В гостинице.

— До этого встречались?

— Нет.

— О чем вы говорили?

— О разной ерунде. О женщинах, театре. О коньяке.

Я замолкаю.

Эсэсовец смотрит на меня бесцветным взглядом. У него как будто есть в запасе все время мира. Внезапно я слышу, как он рявкает:

— Хватит валять дурака! Отвечайте по существу вопроса!

Краска с опозданием наползает на его бледное лицо.

Я наблюдаю, как он багровеет, и, когда он делается цвета вареной свеклы, раскрываю рот и ору на него в ответ:

— Не кричите на меня! Я боевой офицер, я награжден Железным крестом!

Мой собеседник — все еще красный — отвечает неожиданно спокойным голосом:

— Все это мне известно. Я хочу услышать от вас подробности ваших разговоров с вышеназванными лейтенантами.

— Какие подробности вас интересуют? — Я все еще готов взорваться. В конце концов, я не шутил, когда предупреждал Кролля о том, что натура у меня тонкая и нервная. — Если насчет женского белья или…

Он морщит нос и, наконец, говорит прямо:

— Кабанья охота.

Я так ошеломлен, что даже не сразу понимаю, о чем он. Очень медленно, постепенно до меня доходит смысл сказанного. Следует отдать Хартману должное — он молчит довольно терпеливо, ожидая, пока я сопоставлю в голове все факты.