Механическое сердце. Черный принц - Карина Демина

…в спешном порядке чинились стены. И покрывались новыми бумажными обоями, которые Марта полагала сущим баловством. Но тайком восхищалась, отрезала кусочки, полосочки, которые привычно прятала в широких рукавах, а после уносила в комнату.

В ее комнатах скопилось немало пустых вещей.

…бестолковая женщина, пустоголовая, но безопасная. И Ульне привыкла к ней, а ныне, в потревоженной тишине Шеффолк-холла, привычка значила многое.

Внося свою долю беспокойства, появлялись плотники и столяры, мастера-краснодеревщики и реставраторы, которых Ульне старательно избегала. Впрочем, в доме было не скрыться от перемен.

…Шеффолк-холл готовился принимать гостей.

Разостланы приглашения в серых конвертах с гербовой печатью.

И уже скоро.

- Матушка, вы меня искали?

Освальд выглядел встревоженным.

- Да, дорогой.

К счастью, перемены обошли стороной покои Ульне. И за массивной дверью с замком, ключ от которого Ульне по-прежнему носила с собой, царило ставшее уютным запустение.

Снова розы.

И букет ложится у ног Ульне, она же благосклонно кивает, наклоняется, проводя пальцами по тугим бутонам. Роз немного жаль, и увядание их напоминает Ульне о скорой смерти… ей не хочется умирать.

Не сейчас.

На пальцах остался слабый аромат роз… быть может, эти поставить в воду? Раз уж Шеффолк-холл столь разительно изменился?

- Ты должен жениться, - Ульне вытерла пальцы платком. В ящике ее комода хранились дюжины платков из тонкого батиста, отделанных кружевом, украшенных монограммой… все-таки и сумасшедшим нужно чем-то заниматься, а вышивка когда-то весьма ее увлекала.

- Да, матушка, на ком?

Хороший все-таки мальчик, понятливый… и корона ему пойдет.

…рано еще.

Но ведь пойдет… пусть и не осталось ее, все же подобные вещи хранить небезопасно, однако Освальд сумеет понять и правильно распорядиться наследством.

- Мэри Августа Каролина фон Литтер…

Молчит и ждет продолжения, устроился на скамеечке у ее ног и гладит расшитый жемчугом подол свадебного платья.

…и Освальд делал также, правда, давно, еще когда ему было лет пять… или уже старше? Он так быстро взрослел, ее болезненный хрупкий мальчик…

Забыть

Слабая кровь, порченная.

…он вечно хныкал и вытирал нос рукавом. Боялся теней. Плакал, пробираясь тайком в комнату Марты… и следовало бы одернуть, но Ульне предпочитала не замечать.

Сама ли она виновата в слабости сына?

К чему гадать, пустой вопрос.

- Фон Литтер богат… и род древний, хотя об этом он предпочитает не вспоминать.

Друг отца, дорогой дядюшка Ансельм, некогда частенько гостивший в Шеффолк-холле. Он появлялся в нарядном экипаже и Ульне, прильнув к окнам, с завистью разглядывала и карету, и лошадей, и сбрую их. Особенно впечатляли алые плюмажи… а отец повторял, что деньги - пыль.

Главное - честь рода.

Дядюшка Ансельм возник и в день похорон. Черный костюм, черное драповое пальто с собольим воротником. Черная трость и черные скрипучие ботинки. Он взял Ульне за руку и долго, нервно говорил о небывалой потере для нее, о сочувствии… а потом предложил поддержку.

Недаром, конечно.

Ему не нужен был агонизирующий Шеффолк-холл, и драгоценностями Ульне он не бредил, но желал лишь ее саму.

- Девочка моя, - он наклонялся, прижимаясь к ней всем своим грузным телом, - ты же понимаешь, что пока я женат и о разводе не может быть и речи…

…его жена принесла ему суконную фабрику и старую мануфактуру, на которой производили конопляные канаты. А в перспективе грозила осчастливить несколькими заводами, которые фон Литтер уже полагал своими.

- …но после ее смерти, я клянусь…

Она отказала.

Выставила прочь. И дядюшка Ансельм, видать от расстройства, выставил к оплате отцовские векселя. Чтобы рассчитаться с ним, пришлось продать оставшихся лошадей, матушкин рубиновый гарнитур и отцовские книги… что-то более древнее Ульне не посмела тронуть. Но ей пришлось бы, поскольку векселя появлялись вновь и вновь, а кредиторы устремились к дверям Шеффолк-холла вереницей, но спас Тедди.

- Привет, кузина, - сказал он, появившись в отцовском кабинете. Ульне раздумывала, что именно ей продать - прабабкину сапфировую брошь в виде букета незабудок или прадедов перстень с желтым алмазом, подозревая, что придется расстаться и с тем, и с другим, и со многим еще. - Помощь нужна?

Тедди сел на стол, и она разрыдалась.

Тогда еще Ульне умела плакать. А он, обняв ее, пообещал:

- Никто не тронет тебя и этот чертов мавзолей, клянусь.

Тедди сдержал слово, кредиторы вдруг исчезли, а векселя вернулись к Ульне, и она развлекалась, делая из них кораблики… они хорошо горели. Дядюшка Ансельм больше не заглядывал в Шеффолк-холл, но на каждое Рождество по старой традиции присылал толстого гуся и бутылку вина. Ульне принимала.

…его жена умерла двадцать пять лет тому, сделав его свободным и богатым. Дядюшка Ансельм втрое увеличил состояние, полученное от нее и женился вновь, естественно, с выгодой. Его новая супруга одарила дядюшку угольной шахтой и верфью… а ко всему - наследницей.

Ульне отправила на крестины кружевной чепчик и серебряную ложку с ангелом на черенке…

…двадцать три года прошло.

Девица выросла и, поговаривали, собиралась выйти замуж, но с женихом ее случилось несчастье… не то убит, не то пропал.

Ульне ей сочувствовала.

До недавнего времени.

- Ты видел ее в театре, - она перебирала пряди волос, и Освальд, положив голову на ее колени, считал жемчуг…

…тот, другой, вечно простужался и кашлял, не в силах согреться, он жался к Ульне, и она накрывала его плечи пуховой шалью. Правда шаль была старой, и пух свалялся, почти не грел.

Марта же, связав очередной ужасающий шарф, кутала Освальда.

И приносила с кухни теплое молоко, заставляла пить, рассказывала нелепые истории, которые принято рассказывать детям. Марту он слушал с куда большей охотой, нежели Ульне.

…эти истории его испортили.

И шарфы. И молоко…

- Та бледная девица с выпученными глазами? - уточнил Освальд.

- Да.

И вправду бледная, почти как ее мальчик. Совсем отвык от солнечного света, как и Тедди… Тедди, надо полагать, умер… впрочем, он тоже стал совсем-совсем чужим и о смерти его Ульне не сожалела. Порой ей казалось, что она утратила саму эту способность - сожалеть.

А девица… полноватая и обрюзгшая, а ей всего-то двадцать три года. Овальное, оплывшее, точно свечой оплавленное лицо с тремя подбородками, которые скрывают короткую шею. Ее нос велик, а надбровные дуги выступают, брови же срастаются над переносицей, темные, жесткие. Девица их выщипывает и пудрится, скрывая покрасневшую кожу. Ее рот капризно изогнут, а глаза пусты. Темные кабошоны в оправе редких ресниц.