Выжить любой ценой - Оскар Скейя

После того как последние пленные заняли свои места, раздался сигнал к началу спектакля. Толпа осыпала нас насмешками. В ответ на хриплые голоса из громкоговорителей жители города разражались криками, махали кулаками. Я ни на что не обращал внимания, мне просто хотелось вернуться обратно в медленно ползущий вагон поезда. Про себя я смеялся над собой за то, что предпочел бы эти вагоны тому чувству дискомфорта, что испытывал в тот момент. Не могу с точностью сказать, было ли это чувство стыда, раздражения или даже злости. Думаю, что в первую очередь я ощущал себя полностью раздавленным. Я был частью команды, которой поручили выполнить свою задачу и которая с этой задачей не справилась. Мы все на той площади были проигравшими. Это я позволил своим пленителям торжествовать. Сегодня они победили, но для меня ничего еще не было кончено. Я хотел медленно доползти в этом вагоне для скота обратно в лагерь, вернуться туда и выжить!

Пока я дышу, игра не окончена!

Когда закончились речи, мы начали движение, но не обратно к нашему транспорту. Вместо этого мы выплеснулись на городские улицы. При этом соблюдался полный порядок, и по бокам от нас шагали многочисленные русские солдаты, готовые испытать свое оружие на любом, кто осмелится ступить прочь из колонн. Мы шли парадным строем через улицы Киева, это был марш 37 тысяч военнопленных. На каждом углу стояли камеры с репортерами, снимавшими мероприятие для прессы. Правительство объявило тот день выходным для своих граждан, чтобы они могли наблюдать за демонстрацией и сами быть снятыми на камеры на улицах. Я обратил внимание, что на улицах собрались в основном женщины. Сжимая кулаки, они выкрикивали что-то вроде: «Фриц, сначала мы восстановим Россию, а потом тебя ждет Сибирь!» Некоторые женщины швыряли в нас камни. Колонна пленных прошествовала через весь город. Она шла по улицам несколько часов, прежде чем нас вернули на станцию. Потом нас снова загрузили, как какие-то пожитки, обратно в вагоны, а затем поезд вернул нас в нашу тюрьму на востоке[58]. Мы были измотаны, но теснота в вагонах не позволяла нам растянуться на полу. Снова стиснутые со всех сторон, мы качались туда-сюда, пока поезд прокладывал себе путь через поля. Обратная дорога заняла всего два дня, и мы прибыли обратно в свой лагерь у города Сталино.

Глава 15

Возвращение домой

В ночь, когда мы вернулись, я заснул очень быстро, так как впервые за долгое время получил возможность лечь и вытянуть ноги. К сожалению, долго спать мне не дали. В 3 часа ночи меня толчками автоматного ствола разбудил офицер НКВД. Он приказал мне встать и следовать за ним. Полусонный я вышел на улицу, а за мной вплотную следовал, подталкивая меня локтем, офицер. Так мы дошли до административного корпуса. Все еще плохо соображающего, меня посадили на стул перед столом, за которым сидел другой офицер НКВД, который заявил, что у него новые вопросы ко мне. Он снова и снова спрашивал меня об одном и том же. Мне было трудно вспомнить, что я отвечал на них прежде, и спустя какое-то время я перестал задумываться над этим. В тот момент я не представлял, чего от меня пытаются добиться.

Наступил рассвет. После окончания допроса я решил, что должен буду продолжить работать на заводе, но и здесь произошли изменения. Моему другу Бруно сказали, что его не вернут вместе со мной на завод, а назначат на работы вместе с рабочей бригадой поляков. Через три дня в лагере была создана новая бригада, штрафная бригада под № 50. Туда я и должен был отправиться. Бригадой командовал еврей по имени Иуда Бринкман. Там собрались представители многих народов, многие из которых бежали из родных мест, когда туда пришли отряды СС. Бригаде не разрешалось работать за пределами лагеря, только на его территории.

Я узнал, что русский народ воспринимает чистку туалетов как самую худшую и унизительную форму наказания. Эту задачу возложили на бригаду штрафников – чистить туалеты с восхода до заката солнца. Конвоиры, назначаемые нашей бригаде, были даже хуже прочих в лагере. Было ясно, что и для них это было формой наказания. Охрана, казалось, была постоянно пьяна, и, вероятно, поэтому нам не позволялось выходить никуда за периметр лагеря. Состояние охраны давало бы любому из нас легкую возможность бежать.

Я, в отличие от русских, не считал, что этот труд унижает меня. Напротив, эта работа была гораздо легче, чем целыми днями ворочать тяжелые бомбы на заводе. И все же я задумывался о том, чего от меня добивались сотрудники НКВД. Во время одного из перерывов я спросил у назначенного старшим поляка, почему меня назначили в эту бригаду. Он ответил, что бригада была только что создана, и я показался подходящей кандидатурой на эту работу. Я воспринял это как комплимент. В конце концов, может быть, это вовсе не было для меня наказанием.

На второй рабочий день я с радостью узнал, что к нашему подразделению присоединился и мой друг Бруно. Могу себе представить, что ему пришлось проделать, чтобы заслужить назначение сюда. Через несколько дней произошли новые изменения. Бринкмана лишили должности бригадира, и на его место назначили меня. Было ясно, что мне удалось произвести на кого-то впечатление. Это породило в лагере множество сплетен. Как обычно, я предоставил каждому думать обо мне то, что ему хочется. Теперь в составе бригады было 43 человека, в том числе два немецких капеллана и немецкий же лейтенант Альбрехт фон Бирен. Я узнал, что лейтенант, как и я, ездил на том поезде в Киев.

Через несколько дней после того, как меня назначили бригадиром, я попытался несколько прояснить вопрос о том, до какой степени простирается доверие ко мне со стороны администрации лагеря. Я обратился с просьбой увеличить нам хлебный паек, так как нас лишили возможности работать на заводе. Нам дали дополнительно по 200 граммов, но я вынужден был пообещать, что каждый в ответ на это продемонстрирует, что значит хорошо трудиться. И если наверху решат, что это не так, я получу 10 лет тюремного наказания. Я согласился, но вскоре понял, что лишние 200 граммов хлеба не сделали нас сильнее. Вскоре нам пришлось отказаться от дополнительного пайка.

Шли месяцы, и жизнь в лагере шла своим чередом. Стояло лето 1944 года. Погода была теплой. Работа была неприятной, но мой организм справлялся с ней легче, чем с тяжелым трудом на заводе. Члены моей бригады постепенно установили связь с гражданскими, работавшими на складах. Я тоже познакомился с некоторыми из этих людей. С течением времени заключенные установили с гражданскими что-то вроде бартерного обмена. Например, заключенный мог обменять пару обуви на три килограмма хлеба. Некоторые умудрялись продавать даже свои штаны и шинели. Мне не стыдно признаться в том, что и я тоже участвовал в работе лагерного черного рынка. Однажды я сторговал 200 граммов хлеба за пять сигарет. Мне удалось как-то даже выменять на хлеб кучу конского навоза.

Примерно в это время я начал испытывать чувство настоящего презрения по отношению к румынам в нашем лагере. Я и прежде никогда не доверял им и не ценил их высоко, даже когда мы воевали на одной стороне. Румыны в нашем лагере пользовались большей свободой, чем все остальные. Если, например, пленному румыну нравилась обувь пленного немца и он хотел ее заполучить, то в тот же вечер в бараке румын просто отнимал у немца обувь. Если немец жаловался на это начальству, то он оказывался виноватым и получал наказание. Часто румыны били немцев просто так, без всякого повода, несмотря на то что когда-то они были братьями по оружию.

Вскоре румыны получили возможность подвергать издевательствам еще большее количество немцев. Однажды в лагерь прибыли две тысячи новых военнопленных. Их привезли из Бессарабии, где они были захвачены в плен румынами[59]. Как нам рассказывали, их там содержали в невыносимых условиях. Румынские войска окружили немцев и сказали, что если они сдадутся и сдадут оружие, то с ними ничего не сделают. К тому времени у немцев кончились боеприпасы, они шесть дней ничего не ели, поэтому они сдали оружие и сдались сами. Румыны тут же схватили их, ограбили и подвергли издевательствам. Это было гораздо хуже, чем то, как обращались с немцами русские. Румыны не давали пленным ничего из еды. Продержав пленных так в течение четырех дней, они передали их русской армии. Русские накормили пленных, погрузили в вагоны и привезли к нам в лагерь. Из двух тысяч тех, что были переданы русским, только половина добралась до Сталино живыми. Остальные умерли по дороге, в основном от тифа.

Вскоре после этого, 8 октября, в лагерь прибыли еще 982 пленных. Это тоже были немецкие военнопленные, захваченные румынскими войсками. Они тоже страдали от тифа и немедленно попали в карантин. Через 10 дней 836 человек из них умерли.

Было и еще кое-что в румынах, что заставляло меня презирать их. В лагере строго-настрого запрещалось контактировать с теми, кто болен и находится в карантине. Несмотря на это правило, многие румынские военнопленные игнорировали этот запрет и передавали своим соотечественникам через окна воду. Они передавали им обувь, шинели, кольца и т. д. Они часто забирали одежду и другие предметы у мертвых и зарабатывали деньги, продавая все это гражданским. Вот так и жили румыны в лагере, в то время как немцев заставляли целыми днями грузить тяжелые бомбы.