Выжить любой ценой - Оскар Скейя

Объявив свое решение, офицеры быстро вышли из помещения. Двое конвоиров, стоявших рядом с нами, отвели нас обратно в нашу казарму. Наши пожитки, включая и форму, которая была на нас, конфисковали. Мне вручили дурно пахнувший комплект одежды: китель, брюки, носки и сапоги. Я был уверен, что тот, кто носил все это до меня, теперь лежал в земляной яме где-нибудь на окраине лагеря. Я не сказал ни слова. Я думал, что после того, как я так много потерял, меня наполнит чувство печали, но ничего подобного не произошло. То, что я тогда испытывал, было больше похоже на решимость. Я уже сумел избежать гибели, мне удалось победить русских в обманной игре. Я жил ею так долго. И я знал, что я снова сумею победить.

У меня не было времени на дальнейшие раздумья. Было все еще раннее утро, и нас быстро погнали на завод в помощь остальным рабочим. Несмотря на то что был в относительно хорошей форме, я не привык к такому изнурительному труду, на который меня неожиданно направили. Было очень тяжело поднимать бомбы, и их количество казалось бесконечным. К моменту, когда смена закончилась, я совершенно выбился из сил. Несмотря на то что голые деревянные нары, на которых мне пришлось спать, были немилосердно жесткими, это не помешало мне сразу же уснуть.

Следующие два дня прошли очень быстро. Дневные часы были заполнены монотонными движениями при подъеме и погрузке. Мышцы болели. Мне стало трудно сосредоточиться на чем-либо кроме очередной поднимаемой вверх бомбы. И все же я лелеял надежду, что когда-нибудь смогу выйти отсюда. Время от времени я выбирал момент, чтобы оглядеться вокруг территории фабрики. За нами постоянно наблюдали несколько часовых, но они часто были пьяными. То же самое касалось и охранников в бараках. Это давало шанс и внушало надежду.

Глава 14

На улицах Киева

Через три дня после того, как меня лишили должности и причислили к остальным военнопленным, в лагере стало наблюдаться большое оживление. Быстро пошли слухи о том, что нас переводят в другое место. В тот вечер завод опустел, и всех работоспособных заключенных собрали на большой площади под открытым небом. Часовые разбили нас на пять групп, каждая из которых выстроилась перед столом. Один за другим каждый получил по паре кожаных ботинок, похожих на армейские. Кроме того, всем выдали и по паре деревянной обуви. Мы пытались понять, что происходит. Получив обувь, все проходили к следующему месту, к доктору, который осматривал каждого. Прошедшие медосмотр получали различные кухонные принадлежности, например черпак или небольшой котелок. Так, мне по окончании процедуры выдали очень странный набор предметов. Нам приказали сесть на землю и ждать дальнейших распоряжений.

В 2 часа дня к группе заключенных, спокойно ожидавшей своей участи на грязной земле, подошли несколько охранников, которые обыскали карманы каждого из тех, кого доктора признали достаточно здоровыми для того, что ждало нас впереди. Всего обыску подверглись примерно 1700 человек. Мы так и сидели на месте до вечера. Русские даже подали нам ужин туда же.

Вскоре после еды мы узнали, что лагерная администрация затеяла все это, чтобы убедиться в том, что мы здоровы. В 19:00 конвой приказал нам встать. Длинной колонной нас погнали из лагеря. Конвоиры следовали рядом с колонной через каждые 10 метров. Как только мы вышли на дорогу, нас заставили бежать в темпе, который едва можно было выдержать. За 20 минут мы преодолели 4 километра[53]. Бег закончился на небольшой железнодорожной станции. Было темно, и я не понял, была ли это та же станция, на которую я прибыл, следуя в лагерь № 240. Вдоль железнодорожных путей стояло множество вагонов для скота, и нас погрузили в них. Военнопленных отбирали по национальности. Для немцев, поляков, французов, румын, венгров и финнов были выделены отдельные вагоны. Как только последний заключенный скрылся внутри, двери вагонов закрыли на засовы, а на окна натянули колючую проволоку. Нас продержали так добрый час, прежде чем поезд тронулся. В каждый вагон набилось так много народу, что внутри не было возможности даже присесть, поэтому мы так и стояли плечом к плечу.

Была ночь, небо было облачным, поэтому мы не могли понять, в каком направлении нас везли. Перед отправлением конвойные снесли в один из вагонов еду и кухонные принадлежности, из чего мы сделали вывод, что путь будет долгим. Когда поезд шел вперед по сельской местности, нас трясло так сильно, что мы часто падали друг на друга. Ноги болели, в воздухе стояла вонь. Постоянное сталкивание тел друг с другом действовало на и без того измотанные нервы. Про себя я подумал, что в Германии даже коровы путешествуют с большим комфортом, чем в России люди[54].

На рассвете мы сумели определить, что движемся на север. Вагоны быстро прогревались от солнечного тепла снаружи и от массы тел, стиснутых внутри. К полудню температура внутри стала почти невыносимой. Каждый вдох давался с трудом. При прохождении мимо железнодорожных станций в небольших городах поезд замедлял ход и двигался практически ползком. Поселки тянулись вдоль железнодорожных путей. Когда мы проезжали мимо, люди плевались в нашу сторону, грозили кулаками и швыряли камни. Они выкрикивали: «Смерть фрицам!» – вперемешку с ругательствами.

В тот день мы дважды останавливались для приема пищи. Нам давали по литру супа, 600 граммов сухого хлеба[55] и поллитра воды. Но важнее еды и питья была возможность побыть на время остановки на свежем воздухе. Охрана выгоняла нас из вагона и отводила подальше от путей, чтобы дать возможность выгружать других пассажиров. Как только охранники удалялись, мы валились на землю и жадно глотали воздух. Передышка длилась ровно на время раздачи пищи. Через несколько минут конвоиры поднимали нас с земли и снова заталкивали в вагоны. Та же самая процедура повторялась и на следующий день и вечер. На третий день поезд остановился окончательно, и мы поняли, что наконец доехали до места назначения. Русские выгнали нас из вагона, но на этот раз не дали времени перевести дух: на путях стояли эшелоны с войсками, ожидавшие своей очереди сделать остановку на вокзале. Конвоиры быстро согнали нас с путей и, погрузив на грузовики, привезли на большую площадь. Никто из пленных не разговаривал, и никто даже намеком не обмолвился о том, что нас ожидало. Когда нас вывели на улицы, стало понятно, что мы находимся в большом городе, который значительно пострадал от огня немецкой артиллерии. Я начал узнавать те места. Это был Киев. Три года назад мне довелось участвовать в его взятии. После выигранного сражения мы провели здесь пять дней. Каким же странным было мое возвращение сюда!

Когда мы прибыли на большую площадь, я смог полностью осознать, какой величественный спектакль готовили здесь русские. Вдоль дороги, заполняя переулки, стояли тысячи жителей города. Они с любопытством таращились на огромные массы оборванных людей, собранных на обширной площади города. Через каждые 200 метров вперемешку с толпой гражданских стояли танки, орудия которых были угрожающе направлены в нашу сторону. На каждом углу были оборудованы пулеметные точки, с которых, высунувшись, за нами внимательно наблюдали русские солдаты. На площади, на возвышениях, установили огромные громкоговорители, через которые нам на разных языках подавали команды, в какую сторону двигаться. Вот машина, на которой нас везли, остановилась. К нам тут же подошла группа русских солдат, которые должны были о нас «позаботиться». Не обращая внимания на механический голос из громкоговорителя, я просто делал то же, что делали люди впереди меня. Под направленными на нас пулеметными дулами мы построились на площади.

До меня начало доходить происходящее. Это было пропагандистское мероприятие. Русские власти на нашем примере демонстрировали своему народу захваченных пленных и то, что с ними стало. Мы были военным трофеем и все смотрелись ужасно. С тех пор как нас отобрали для этого мероприятия, нам не позволяли бриться. Мы должны были выглядеть так, будто нас только что привезли с линии фронта[56]. Это был спектакль, шоу, где нам была доверена главная роль. Мы терпеливо ожидали на площади на глазах тысяч зевак, пока не прибудет последний грузовик с пленными и его пассажиры не займут свои места. Я поднял голову, чтобы попытаться увидеть полную картину. Здесь собрали огромное количество пленных, по моим прикидкам, примерно 20 тысяч человек[57]. Я заметил среди гражданских нацеленные на нас массивные фото– и кинокамеры, как будто они вместе с танками и пулеметами помогали заставлять нас держать строй.

После того как последние пленные заняли свои места, раздался сигнал к началу спектакля. Толпа осыпала нас насмешками. В ответ на хриплые голоса из громкоговорителей жители города разражались криками, махали кулаками. Я ни на что не обращал внимания, мне просто хотелось вернуться обратно в медленно ползущий вагон поезда. Про себя я смеялся над собой за то, что предпочел бы эти вагоны тому чувству дискомфорта, что испытывал в тот момент. Не могу с точностью сказать, было ли это чувство стыда, раздражения или даже злости. Думаю, что в первую очередь я ощущал себя полностью раздавленным. Я был частью команды, которой поручили выполнить свою задачу и которая с этой задачей не справилась. Мы все на той площади были проигравшими. Это я позволил своим пленителям торжествовать. Сегодня они победили, но для меня ничего еще не было кончено. Я хотел медленно доползти в этом вагоне для скота обратно в лагерь, вернуться туда и выжить!