Домик в Армагеддоне - Денис Гуцко

– Ой, – сказал, посторонившись. – Извините. Вы Фиму не видели?

Что-то в глазах Саенко испугало Степана Ильича. Рассмотрел его. В одной руке тот на весу держал хоругвь, нижний край которой был обмотан вокруг древка.

Алюминиевое древко, собранное из составных колен, за спиной Виктора опрокинуло открытую банку краски. “Разиня”, – ругнул себя Степан Ильич, догадавшись, что это он, когда рисовал в прошлый понедельник на воротах номер дома, забыл банку закрыть. Краска белой лужицей блестела на бетонном полу.

– Краска, – сказал Степан Ильич. – Вон, разлилась.

В другой руке, перехватив посередине топорище, Виктор держал колун. Не глядя на Степана Ильича, он шагнул в сторону, чтобы обойти его.

Времени на раздумья не было. Совсем не было времени на раздумья.

– Куда вы? – Степан Ильич вцепился в топорище. – Нельзя. Что вы!

– Уйди. – И потянул колун на себя.

– Нельзя. Что вы! Вы же верующий человек, Виктор. Как же…

Саенко согнул локоть, от чего Степан Ильич прижался к нему вплотную, договорив сбивчиво в самое лицо:

– Как же вы, с топором?

В следующую секунду Саенко дернул колун вверх и в сторону.

– Ой!

Степан Ильич повалился на пол. Глядя, как Саенко приноравливается, чтобы пронести в дверь впереди себя хоругвь, Степан Ильич попробовал подняться. Под руку попал домкрат, больно прищемил палец. Бетонная пыль забивалась в ноздри.

– Да, эту забыл запереть, – сказал Антон, наступая на порог. Он стоял напротив Саенко и, скривившись, отгонял от лица пыль. – Напылили как.

Саенко медленно прислонил хоругвь к стене. Колун в его руке шевельнулся.

– Вить, ну что ты, в самом деле?

– Прочь, – сквозь зубы процедил Саенко.

– Слушай, Вить, а помнишь…

Медленно, растягивая каждый звук, Саенко выговорил сиплым голосом:

– Именем…

Антон не дал ему договорить:

– Да никаким не “именем”. Истерика у тебя.

Он расстроенно причмокнул губами. И вдруг Саенко, резко дернув затылком, согнул колени и сел. Как от непреодолимой усталости. Металл цокнул по бетонному полу.

Саенко завалился на спину.

Антон подошел к Степану Ильичу, помог подняться.

– Все в порядке у вас? – Взял за плечи, оглядел, голову сгреб в ладони, повертел туда-сюда. – Идти можете?

– Да.

– Вы идите к Фиме. Он наверху сейчас. – Полез в карман, вытащил мобильник. – Идите.

Степан Ильич послушно вышел из гаража в коридорчик. Пошел не в ту сторону, к постирочной, развернулся в сторону холла. Пройдя несколько шагов, остановился.

Ноги дрожали.

– Николай Николаич, – услышал он голос Антона. – Пусть трое идут в гараж. Я здесь. Без дубинок пусть. И – да! – ни в коем случае не через дом. Прямо в гараж, я отопру. Да, Николай Николаич. Нет. Забрать нужно одного, старшего. Совсем растерялся человек. Жду. Только бегом, в себя приходит. Шумный очень.

Услышав шорох у себя за спиной, Степан Ильич оглянулся.

Антон, опуская руку с мобильником, внимательно смотрел ему в глаза.

– Йеэээх, – вздохнул Антон. Отвел взгляд. Посмотрел на стену справа, на потолок, в пол, – так и не выбрал, куда смотреть. Выдавил: – Только Фиме, пожалуйста, не говорите.

Стоя один в просторной комнате – такой же, в какой Костя Крицын угощал их с Надей холодной курицей, только без стола посередине, почти без мебели: диван, кресла, невысокий комод, – Ефим смотрел в окно на осаждающих дом милиционеров.

Ничего не менялось. Скучали милиционеры во дворе, скучали те, что сидели в автобусах. Один из капитанов поливал майору на руки из пластиковой бутылки.

Майор, отклячив зад и вытянувшись сколько мог вперед, подставлял ладони под струю воды. Вымыл руки, встряхнул ими молодцевато. Капитан понес бутылку в автобус.

Фима совсем не удивился, когда увидел на улице Алексея Крицына. Остановился на перекрестке, смотрит.

Верно, предчувствовал – весь день вспоминал отца его, ту ночную беседу. С самим Лешкой накоротке Фима в Сотне не пересекался. Видел его мельком всегда. Да и появился Леша здесь совсем недавно. С ним чаще всего Антон разговаривал, в сторонке. А с Костей Крицыным и вовсе не виделись с тех самых пор. Фима собирался несколько раз зайти, но всегда передумывал.

Алексей пустился к дому.

Проскочил мимо милицейского автобуса. Майор пытался схватить его за рукав. Леша увернулся. Добежал до двери и тут уперся в грудь милиционеру, который выскочил, услышав Лешкин топот и крик начальника: “Малец к вам! Держи!” В окно Ефиму было видно немного, снова спина, на этот раз милицейская, загораживала дверной проем. Иногда за краем забора показывался Леша, который отступал на несколько шагов от милиционера, что-то ему объясняя и показывая на дом, куда хотел пройти. Милиционер качал головой: нет, нельзя, не пущу.

В сопровождении одного из капитанов майор неторопливо шагал в сторону Леши. Их догнал тучный запыхавшийся человек. Костя Крицын. Остановился, широко расставив ноги, выпулил пару фраз. У него переспросили что-то. Он ответил, указывая на сына, совсем как тот в это же время указывал державшему его милиционеру на дом.

Вдруг Фима встретился взглядом с Лешей.

– Это не я! – закричал Леша Ефиму. – Честное слово, не я! Клянусь! Не я! Скажи всем!

К Леше подошел его отец. Майор с капитаном остановились в нескольких шагах позади них. Костя Крицын положил сыну руку на плечо и поднял голову – посмотреть, кому тот только что кричал.

Фима отпрянул от окна, присел на корточки.

Домик Крицыных в пустом, под звездами темнеющем поселке – будто станция “Мир”, летящая сквозь мертвый ледяной космос.

Столовая там была. Большая семейная столовая. Стол овальный, большой. Фикус. С овальными листьями. В ансамбль к овальному столу. На стене фотографии. Смеющаяся женщина: сыновья с обеих сторон прижались к ее лицу. У смеющейся женщины смешно, по-рыбьи сплющен рот. “Задушите! Пустите! Задушите!” Общее фото: семейство расселось в увитой плющом ротонде, на заднем плане утки.

– Старший мой: обрыдло ему все, видите ли, – говорил Костя. – Про нашу жизнь так.

Об-рыд-ло!

Посреди стола стояла стеклянная ваза. В ней крохотные золотистые яблоки.

Плодоножки – как сабли.

– Просто сказать хочу, Фима, раз уж случай свел. Может, вспомнишь когда-нибудь мои слова. Вооружили вас крепко, только кто ваши враги? Я? Да как так?! За что ж мне это счастье внеочередное? Бесцельно я живу? Враки. Бездуховно… Да кто ее вымерял, духовность мою? Как? Когда? Какой линейкой? У каждого здесь свой Армагеддон, Фима. Свой маленький Армагеддон, дай бог в нем выстоять. Мне двоих парней на ноги ставить. А тут нате вам – маневры такие под носом. И у всех так, все ради чего-то живут. Живут, Фима. Воюют как могут. Армагеддон – штука долгая, здесь нахрапом не возьмешь. И всегда есть такие, которые кипятятся, пяткой в грудь колотят. Которые страх свой прячут за благочестивой истерикой. Все в кучу, в кучу понамешали. Соборность вот еще… Какая-то она у вас – в сапогах армейских.

Проповедь смотрел на Первом, так там повторяли, я наизусть выучил: соборность – одно из главных духовных условий национального единства и создания мощной державы, какой была Россия. А? Тогда еще торкнуло: неужто никак нельзя развести по сторонам, чтоб мухи отдельно от борща? Не тыкать в меня державой из каждой проповеди? А то мне эта духовность державная уже под лопаткой колет.

Когда Фима поднялся и снова выглянул в окно, Крицыных на улице не было. Может, Костя увел сына. А может, в автобус забрали.

Фима почувствовал, что голоден: позавтракать так и не удалось. “Долго еще? – подумал с раздражением. – Сидим, друг на дружку пялимся. Дальше-то что?”

За спиной у Фимы послышались шаги. По галерее прошла Надя. “Тоже ведь не завтракала. В магазин-то осаждаемым можно сгонять?” В створке окна, отразившей дверной проем и часть галереи за ним, Фима увидел, как Надя остановилась, бросила быстрый взгляд в ту сторону, откуда пришла.

– Папа! – позвала она, перегнувшись через перила. – Папа, ты где?! Кажется, Юля рожает.

Она произнесла это негромко, но дом будто вздрогнул. Заныл, загудел. Брякнулся где-то стул, раздался топот.

– Рожает! Рожает!

Смысл этих слов дошел до Фимы не сразу. Но как только дошел – ошеломил и сковал.

Все существо его точно захлопнулось, туго свернулось в защитную позу. “Нет… только этого не хватало…” Фима остался стоять, как стоял – прильнув к окну, тщетно пытаясь собраться с мыслями, а пространство позади него стремительно наполнялось звуками и движением.

Сорвалось и помчалось.

– Где она?

– Сюда, наверх!

– В “Скорую” звоните!

В одно мгновенье не стало вокруг Фимы унылого утра с милиционерами, с удушливой тишиной, с несостоявшимся крестным ходом. “Отсюда до ближайшей больницы пилить не меньше часа… А ждать, пока приедут…” – Юленька! Что?! – На галерею взбежал Сергей.