Письма к Вере - Владимир Владимирович Набоков

всякими глупейшими, практическими мыслями. Все будет хорошо. Жизнь моя, сейчас поздно, я немножко устал, небо раздражено звездами. И я тебя люблю, я тебя люблю, я тебя люблю, – и вот как может быть создан целый, громадный, сплошь сияющий мир – из пяти гласных и пяти согласных. Покойной ночи, моя радость, моя бесконечная любовь. Я сейчас думаю о том, как ты вздрагиваешь, когда засыпаешь, – и еще о многом другом – о том единственном, что словами не выразишь.В.

73. 13 июля 1926 г.

Берлин – Санкт-Блазиен

13–vii–26

Мышенька,

утром груневальдовал с Ш.<урой>, потом на обратном пути пришлось сделать кое-какие покупки – почтовые марки, теннисные туфли, «Современные Записки» (которые завтра утром пошлю тебе – или, может быть, не стоит? Ведь ты скоро приедешь, моя мышенька, любовь моя милая…). Зашел в контору, отдал Анюте долг (остался ей должен 27 марок (старых самых), – но еще десять отдам в субботу (получу из «Руля»)). Обедал: великолепный черничный суп холодный и телячья котлета. Затем пошел играть в теннис – и играл довольно недурно. Вернулся, обливался, почитывал до ужина (мясики) и около девяти поплыл по направлению Гутманзал. Был я не в смокинге (подсудимому все-таки как-то неудобно быть в смокинге), а в синем костюме, крэмовой рубашке, сереньком галстухе. Народу набралось вдоволь (должна была быть Анюта, но она почему-то не явилась), сыграли presto из Крейцеровой сонаты (кстати, ко мне пристали госпожа Шор с мужем, – непременно хотят, чтобы мы с тобой у них бывали; пришлось телефон дать), затем мы рассеялись в таком порядке:

Я, Фальковский, Гогель, Татаринов, Кадиш, Арбатов, Волковыский, Айхенвальд

я – у отдельного столика, направо от главного стола. Арбатов – довольно плохо – прочел обвинительный акт, Гогель – эксперт – говорил о преступленьях, которые можно простить, затем председатель задал мне несколько вопросов, я встал и, не глядя на заметки, наизусть сказал свою речь (которую и посылаю тебе). Говорил я без запинки и чувствовал себя в ударе. После этого – обвиняли меня Волковыский (сказавший: мы все, когда бывали у проституток…) и Айхенвальд (сказавший, что Позднышев совершил преступленье против любви и против музыки). Защищал меня – очень хорошо – Фальковский. Так как я дал совершенно другого Позднышева, чем у Толстого, – то вышло все это очень забавно. Потом публика голосовала – и я нынче уже пишу из тюрьмы. Мышонок мой, когда ты приедешь? Тебя ждет кругленький, очень милый мурмур. Я боялся его послать, – могли ему ножки отбить. Мышенька моя, отчего ты ко мне не пишешь? Сейчас поздно, у меня страшная жажда, все время пью. Татариновы и Айхенвальд завтра собираются в Ванзее, звали меня, – еще не знаю, поеду ли. Милое мое, радость, жизнь…

В.

74. 14 июля 1926 г.

Берлин – Санкт-Блазиен

14–vii–26

Кош, Кошенька,

любовь моя обожаемая… Сегодня около одиннадцати поехали в Ванзей. Татариновы, Айхенвальд, Гуревич (замечательно образованный господин, мой товарищ по Тенишевскому), Данечка, Mlle Иоффе и бывшая ученица Татаринова – полная, веснушчатая, смешливая дева. В общем, было скучновато, но эту скучноватость я подслащивал тем, что одну половину времени купался – один, – а другую беседовал с Айхенвальдом. Какой он прелестный, нежный человек… Кстати, пражский Слоним – его племянник, так что я с ним в отдаленном свойстве! Погода была очаровательная, Гуревич взял с собой две бутылки сотерна, я еще больше загорел. Дома был около девяти, поужинал (мясики) и вот пишу тебе, любовь моя обожаемая. Как ты, любишь ли меня, скоро ли вернешься? – я ведь ничего не знаю… Для меня тайна, почему ты мне не пишешь, mais je ne t’en veux pas, не хочешь – не пиши: я все равно тебя люблю. Душенька моя, представленье Татариновых об «аусфлюге» – это сидеть в кафе. Они все так и делали, – а я купался, и Гуревич приносил мне в воду стакан за стаканом белого вина. Несколько раз ездили на пароходе, а назад вернулись на верхушке автобуса – до Цо. Я забыл ключи (т. е. просто не взял их, так как поехал без пиджака, в белом, и только прихватил твой рябченыш, который и надел под вечер), и Татаринова позвонила ко мне домой, чтобы мне открыли. Все удовольствие мне стоило около трех марок. Было весело? Нет.

Кошенька, посылаю тебе вырезку, статью в «Observer» об открытии касательно наружности Христа: «Человек среднего роста, сутуловатый, с длинным лицом, с сильно выдающимся носом, со сросшими<ся> бровями, с жидкими волосами, разделенными пробором посередке…» Все очень убедительно, по-моему, – и очень интересно.

Должен сообщить тебе одну вещь… Выслушай ее внимательно, постарайся вникнуть в нее, понять ее до конца. Может быть, эту вещь я уже тебе сообщал, но на всякий случай сообщаю еще раз. Кошенька, это очень важно, – пожалуйста, обрати вниманье. Есть немало важных вещей в жизни, напр.<имер>: теннис, солнце, литература, – но эта вещь просто не сравнима со всем этим, – настолько она важнее, глубже, шире, божественнее. Эта вещь – впрочем, нет нужды в таком долгом предисловии; прямо скажу тебе, в чем дело. Вот: я люблю тебя.

Кошенька, кош, да, я люблю тебя, я невыносимо тебя жду. И есть еще одна вещь, которую я хочу тебе сказать, – и эту вещь ты, пожалуйста, тоже выслушай внимательно и хорошенько запомни. Я хочу тебе сказать… Нет, пожалуйста, вникни хорошенько – я хочу тебе сказать, что я: бесконечно тебя люблю.

В.

75. 15 июля 1926 г.

Берлин – Санкт-Блазиен

15–vii–26Волшебные словечки

Толпа, стойка, чехарда, овчина, гора, щеголь, подагра, бирюза, заноза, Каин, гончая, государь, рама, маяк, сила, Минск.

Из етих сесьнацати слоф тлебуйця зделять цецирнацать длюгих, снаценье католих: 1) люский писятиль, 2) тозе, 3) тозе, 4) цасть Сфинкся, 5) тозе, 6) делево, 7) пцица, 8) цасть дямской одезды, 9) двизенье, 10) неподзвизность, 11) плязник, 12) утес, воз петый Пускиным, 13) гелоиня Никлясова, 14) маянькое отвельстие. С потьценьем МИЛЕЙШИЙ

Жар-звереныш,

утречком поехал с Ш.<урой> в Груневальд, солнце было чудесное, мы три часа грелись и купались. Вернулся домой (Милейший совсем разошелся – хочет и письмо писать вместо меня, вырывает перо…), обедал: шницель и компот яблочный. Представь себе, жар-звереныш, что весь фасад сего дома в лесах, а нынче рабочие забрались и во двор; глянул я в окно – а там невозмутимо выросла лестница. Внизу говор и стук, навалили кирпичей, <о>сыпается штукатурка, хлякают доски. Очень весело. Несмотря на шум, великолепно поспал часок и к четырем пошел на теннис. Играть было невероятно жарко. ВЕЛЬНУЛСЯ ДОМ (я встал, чтобы выпить воды, и этим воспользовался Милейший, – прямо невозможно!). Вернулся домой и нашел ваш письмыш драгоценный. Милейший просит скаЗАТЬ (нет, не хватай, – все равно не пущу!), что художник – это Коро (Corot), а «возглас», значит, должен быть «ку-ку». В квадратике «сам» = «Сирин». Крылья бабочки – верно. Только один квадратик правилен (рука, удод и т. д.) А акростих:

«Словечки» решены хорошо. Прочитав, жар-звереныш, твой письмыш, я стал мыться в tub’е, и в это время рабочие ввалились в окно, стали (добродушно извинившись) ладить доски снаружи подоконника. Я преспокойно продолжал обливаться, потом делал гимнастику. Через пять минут они ушли. Поужинал: яичница и мясики. Так хотелось пить, что после ужина пошел в кафе на Виктория-Луизенплац, там выпил пива, и Милейший (кстати, он сейчас заснул, и писать гораздо спокойнее) сочинил там «словечки». Он непременно хотел, чтобы их «значенье» я переписал бы именно как он произносит, – а он, между нами говоря, – шепелявенький. Впрочем, задачка очень трудная.

В девять вернулся восвояси и вот пишу к тебе, мой жар-звереныш. Жду, жду, жду тебя. Нет сил больше удерживать тебя в Св. Блазии. Счастие мой, жизнь моя… Очень душно, – опять пойду глотнуть воды Я ПЛИТВОЛЯЛСЯ СПЯСЩИМ КЛЯНЮЮСЬ. МИЛЕЙ – ах какой невыносимый: опять воспользовался. Душа моя, покойной ночи. Люблю очень.

В.

76. 16 июля 1926 г.

Берлин – Санкт-Блазиен

Требуется найти в этом человеке:

1) другое лицо

2) мышь

3) зайчонка

4) цыпленка

5) лошадку

6) Тюфьку в новой шляпе

7) обезьяныша

16–vii–26

Моя любовь,

утром поехал с Ш.<урой> в Груневальд, вернулся домой (в комнате темно от лесов, все время стук, невыносимо), обедал: печенка и компот из вишен. Полежал (каменщики, к счастью,