Повести и рассказы - Лу Синь

Все жители деревушки носили одну фамилию, принадлежали к одному роду, и гость любой семьи считался гостем чуть ли не всей деревни. Чтобы развлечь такого редкого гостя, как я, родители даже освобождали мальчишек от домашней работы. Товарищей для игр находилось много. Они были мне ровесниками, но, если говорить о старшинстве по родству, некоторые приходились мне дядями или же считались «старшими в роду». Это не мешало нам крепко сдружиться, и, если случалось побить «старшего в роду», ни старым, ни малым даже в голову не приходила мысль о двух страшных иероглифах «фань шан» («оскорбление высшего»), поскольку девяносто девять процентов жителей деревин были неграмотны.

Почти каждый день мы копали червей, насаживали их на крючки из медной проволоки и, лежа на животе, на берегу, удили чилимсов. Чилиме – водяной дурачок, бесстрашно хватает клешнями крючок it отправляет его себе в рот. Меньше чем за полдня нам удавалось наловить большую чашку. Весь улов, как гостю, отдавали мне. Затем мы все вместе отправлялись пасти буйволов. Как животные высшего порядка, В коровы и буйволы обижали учащихся и, возможно, потому нападали и на меня. Я же не решался к ним приближаться – либо стоял на месте, либо следовал за стадом в почтительном отдалении. И тут уж меня не спасало от насмешек товарищей даже уменье читать наизусть -

Вьется, кружится берег роки,И пустынно на юге в горах…[9]

Больше всего мне хотелось побывать в большом селе Чжао, всего в пяти ли от Пинцяо, на деревенском представлении.[10] Наша деревушка была слишком мала, чтобы собственными силами устроить такое представление. Поэтому жители ежегодно вносили часть денег на этот общий праздник. Тогда я не думал, зачем там каждый год устраивали спектакли. Теперь полагаю, что это, видимо, было связано с весенними обрядовыми празднествами и принесением жертв Богу земли.

В том году мне исполнилось не то десять, не то одиннадцать лет. Наконец я дождался этого дня. Но, увы! Уже с утра нельзя было достать лодку. В нашей деревушке была только одна большая плоскодонка, которая уходила по утрам и возвращалась к вечеру. Занимать ее для отдельной семьи не полагалось. Другие лодки не годились, были слишком малы. Послали в соседнюю деревню, но и там не достали лодки. Бабушка огорчилась и ворчала, что никто, дескать, не позаботился заранее заказать лодку. Мать ее успокаивала, говорила, что это пустяки, что у нас в Лучжэне играют даже лучше и что мы бываем в театре и так несколько раз в году.

Но я чуть не плакал от досады. Мать запретила мне капризничать и сердить бабушку и, чтобы не волновать ее, не разрешила мне поехать в Чжао ни с кем другим.

Миновал полдень, и все кончено. Мои друзья давно уехали, а представление уже началось. Даже здесь мне мерещился звон гонгов и грохот барабанов и казалось, что я вижу мальчишек, которые пьют под сценой соевое молоко.

В тот день я не пошел удить чилимсов и отказался есть. Мать очень рассердилась, по ничего не могла со мной поделать. Бабушка же мне сочувствовала и за ужином сказала, что так за гостем не ухаживают, что в доме все обленились и внук вправе сердиться.

После ужина съехалась молодежь, весело обмениваясь впечатлениями о спектакле. Но я, надувшись, молчал, и все стали вздыхать. Самому смекалистому из мальчишек, Шуан-си, пришла в голову блестящая идея, и он воскликнул:

– Нет большой лодки? Да ведь плоскодонка дядюшки Ба уже вернулась!

Мальчики с радостью подхватили предложение взять меня и поехать на этой лодке. Я обрадовался, но бабушка забеспокоилась – как полагаться на детей, да и мать вмешалась: послать с ними взрослых нельзя, днем все работают и не могут пронести ночь без сна.

Но Шуан-си и тут нашелся.

– Со мной не страшно! – крикнул он. – Лодка большая. На реке мы чувствуем себя будто дома, а брат Синь никогда не балуется!

И верно! Все мальчишки плавали, словно утки, а двое пли трое даже славились как пловцы во время прибоя.

Бабушка с матерью, наконец, согласились, заулыбались и больше не возражали. Мне стало легко и радостно, словно тяжесть спала с моего сердца. Тотчас же шумной гурьбой мы Выбежала из дому.

За воротами мы увидели залитую лунным светом деревушку и покачивавшуюся на волнах плоскодонку со светлым навесом. Все попрыгали в лодку, Шуан-си взялся за передний шест, А-фа – за кормовой, младшие уселись вместе со мной под навесом, остальные, постарше, собрались на корме. Когда мать крикнула нам: «Будьте осторожны», – мы уже отчалили. Стукнулись о камень, отошли чуть назад и поплыли под мост. В уключины вставили весла, на каждое весло посадили по паре гребцов и уговорились через каждое ли меняться. Смех и шум сливались с плеском рассекаемых носом волн. Мы быстро плыли к селу Чжао.

От нолей на берегах, засеянных бобами и пшеницей, в от водорослей с реки шел приятный свежий аромат, речная прохлада обвевала лицо. Мягкий свет луны пронизывал легкий туман, стлавшийся над водой. Темные цепи гор, похожие на хребты приготовившихся к прыжку чудовищ, словно бежали за кормой. Мне все казалось, что лодка идет слишком медленно, гребцы сменились уже четвертый раз. Наконец показались редкие дома села Чжао, послышались песни и музыка, замелькали огоньки. Я подумал было, что это фонарики на сцене, Во, пожалуй, это были просто рыбачьи огни. Звуки флейты лились и замирали, вселяя в душу покой, – я как бы растворялся в ночном воздухе, напоенном запахами пшеницы, бобов и водорослей.

Огоньки приблизились – это и в самом деле оказались рыбачьи лодки. Я понял, что принял за село рощу, с которой поравнялась сейчас наша лодка. В прошлом году мы ездили в эту рощу гулять н видели там валявшихся на земле разбитых каменных коней и каменного барана, будто присевшего в густой траве.

Миновав рощу, лодка зашла в залив, и перед нами открылось село Чжао.

Моим вниманием завладели подмостки, возвышавшиеся на пустыре, недалеко от берега. При лунном свете смутно угадывались их очертания. Мне чудилось, будто предо мной открылась страна бессмертных, которую мне приходилось видеть на картинах.

Тут лодка пошла быстрее, и вскоре можно было различить актеров – двигавшиеся но сцене красные и зеленые фигуры. На реке вдоль берега зачернели навесы лодок, в которых приехали зрители.

– Близко к сцене места не найти. Придется смотреть издали, – сказал А-фа.

Лодка замедлила ход, мы подъехали, но причалить к берегу было уже невозможно. Пришлось сложить шесты и остановиться еще дальше алтаря духов,[11] находившегося прямо напротив подмостков. Нам очень не хотелось ставить свою плоскодонку со светлым навесом рядом с лодками, у которых были черные навесы, да и места свободного не оказалось. Пока мальчики суетились, причаливая к берегу, я разглядывал сцену. Там, против целой толпы полуобнаженных воинов, сражался, размахивая огромным копьем, актер с длинной черной бородой, за спиной у которого высились четыре флага.

– Это знаменитый актер на амплуа героя с «железным лицом»,[12] – сказал Шуан-си, – он может перекувырнуться через голову восемьдесят четыре раза подряд. Я как-то сам считал!

Сбившись в кучу на носу лодки, мы наблюдали за сражением. Но актер ни разу не перекувырнулся, кувыркались лишь полуголые воины. Вскоре на смену им вышел актер в роли молодой героини и пронзительно запел.

– Ночью зрителей гораздо меньше, вот «железное лицо» и разленился. Кому охота показывать свое уменье, когда народу нет! – объяснил Шуан-си.

И верно. У сцены в этот час оставалось уже немного народу. Деревенские ушли спать. На следующий день им надо было работать, и они не могли всю ночь смотреть спектакль.

У сцены стояло всего несколько десятков человек – бездельники, местные и из окрестных деревень. В больших джонках с черными навесами приехали богатеи и их семьи. Представление, однако, почти никого из них не интересовало. Они приехали в основном посидеть под сценой, поесть печенья, фруктов да пощелкать семечки. Так что и они, в сущности, были пусты м местом.

Но меня не столько интересовало кувырканье, сколько поединок змеи с тигром, когда один актер в белом, держа над головой палку, изображал змею-оборотня, а другой, в желтом, прыгал, словно тигр. Но этой пьесы я не дождался. Молодая героиня спела и ушла. После нее появился очень старый актер в роли благородного юноши.

Я устал и попросил Гуй-шэна купить мне соевого молока. Он пошел, но быстро вернулся и сказал:

– Молока пет. Глухой продавец уже ушел. А днем он торговал, я выпил у него две чашки. Придется принести тебе воды.

Воды мне не хотелось, и я, опершись о борт лодки, продолжал смотреть на сцену. Никак не могу припомнить, что еще я тогда видел. Лица актеров расплывались у меня перед глазами, сливаясь в одно пятно. Мальчики помоложе зевали, постарше – болтали о своих делах. Но вдруг на сцене появился комик в красном. Его привязали к столбу, а старик с седой бородой принялся хлестать его извозчичьим кнутом. Тут все снова оживились и захохотали. По-моему, эта сценка была лучшей за весь вечер.