Тарутинское сражение - Виталий Бессонов

Согласно данным Орлова-Денисова, представленным 19 октября в рапорте Кутузову, в ходе сражения казаки потеряли 173 человека (в том числе убитыми 23, ранеными 145 и пропавшими без вести 5), при этом ими было убито до 2000 человек, взят в плен 31 неприятельский офицер и 475 нижних чинов[405]. Даже принимая во внимание явное преувеличение количества погибших от рук казаков неприятелей, можно констатировать, что полки иррегулярной кавалерии нанесли противнику серьезный урон, в несколько раз превышающий собственные потери.

После отступления 1-го кирасирского и 2-го карабинерского полков за Чернишню казаки заняли находившуюся в руках неприятеля возвышенность, на которой была установлена конная артиллерия[406]. Примерно в это же время Коновницын, «видя французские колонны в полном бегстве», сказал подъехавшему к нему Михайловскому-Данилевскому: «Поедем к фельдмаршалу поздравить его с победой»[407]. После этого дежурный генерал в сопровождении офицеров штаба отправился с докладом к Кутузову.

Когда войска Орлова-Денисова боролись с полками 4-й тяжелой дивизии корпуса Себастьяни, Беннигсен, после неудачной атаки егерей, готовил вверенные ему войска для нанесения решающего удара по польскому корпусу. Он приблизил к себе 17-ю пехотную дивизию и отменил движение Волынского и Кременчугского пехотных полков к Вюртембергскому[408].

А. Шелумов. Атака лейб-гвардии Казачьего полка.

Благодаря этим мероприятиям, практически все силы 2-го пехотного корпуса были сконцентрированы в одном месте. Из состава 4-й артиллерийской бригады подполковника М.К. Фриша была выдвинута батарейная рота № 4, активно действовавшая против неприятеля и точными выстрелами взорвавшая два зарядных ящика[409]. Не дождавшись появления 4-го пехотного корпуса, Беннигсен отменил движение 3-го корпуса вправо. Он приказал командующему корпусом генерал-майору графу П.А. Строгонову по выступлении из леса расположиться левее 2-го корпуса и занять лежащую там возвышенность батарейной ротой № 3 подполковника барона К.К. Таубе. По замечанию Беннигсена, эти 12 орудий «действовали успешно и расстроили ряды неприятеля»[410]. Оценивая действия Таубе, Строгонов писал, что тот, «командуя батарейною ротою, отличил себя искусным выбором местоположения и, действуя картечными и продольными выстрелами на главную неприятельскую батарею, принудил к отступлению и тем наиболее способствовал совершенному поражению противника». В ходе боя русские артиллеристы подбили одно неприятельское орудие[411].

Отличалась своей активностью и артиллерия противника. «Вообще, — писал в своем дневнике Дурново, — ядра свистели вокруг нас»[412]. Критикуя действия Беннигсена, Вюртембергский отмечал, что «густая масса нашей пехоты, без пользы и в бездействии, послужила верной целью для неприятельской двенадцати-фунтовой батареи, которая стреляла по ней в продолжение целого часа»[413]. О поведении под сильным огнем противника во время сражения Евреинов в своих воспоминаниях писал: «Примечено было мною, что не все могут быть равнодушны к летящим ядрам; один, которого не назову по имени, никак не мог прямо держаться на лошади, а всегда наклонял свою голову, когда видел летящее ядро, тогда как он сам должен был знать, что ядро, которое видишь, не убивает, а того, которое убивает, не приметишь; но при всем том невольным образом не в силах был он себя преодолеть, и с ним делалась тошнота и рвота»[414].

Сражение при Тарутино 6 октября 1812 г. Литография С. Шифляра по оригиналу А.И. Дмитриева-Мамонова. 1822 г.

При Беннигсене, помимо чинов штаба, находился еще генерал-лейтенант принц А.-П.-Ф. Ольденбургский. В своем рапорте о сражении и записках Беннигсен указывал, что принц добровольно взял на себя обязанность развозить приказания, при этом он отправлялся в те места, где шел самый жаркий бой. Кроме того, отмечал Беннигсен, принц Ольденбургский сумел удачно расположить батарею, которая своими действиями нанесла ощутимый вред неприятелю[415]. За участие в сражении он был награжден орденом Святого Георгия 3-го класса[416]. О том, как это происходило, сохранилось свидетельство поручика Евреинова. В своих воспоминаниях он писал, что принц Ольденбургский, «желая показать свои услуги, подъехал к генералу Беннигсену, подле которого и я в то время находился, и спросил его, неугодно ли будет ему приказать подвинуть близ стоящую батарею против имевшейся невдалеке неприятельской пехоты? Генерал изъявил на то свое согласие, и принц тотчас отправился к батарее. Зная, что его высочество не совсем свободно мог объясняться на русском языке, я счел нелишним за ним последовать; и действительно, когда он подъехал к батарее и скомандовал так: артиллерий впруд, тогда я после него повторил: „артиллерия вперед“, после чего принц возвратился к генералу, а я еще несколько минут тут оставался, желая видеть, что из того произойдет». Евреинов покинул батарею, когда заметил, что «вся пехота на меня прицелилась и начала пускать пули»[417].

Через полчаса, как свидетельствует Беннигсен, после выхода из леса 3-го пехотного корпуса и батарейной роты, он заметил «с неприятельской стороны большое движение. Оно причинено было усилием выводить войски из их позиции»[418]. Это, по мнению Беннигсена, было связано с действием казаков Орлова-Денисова. Последний в это время, вероятно, занял уже оставленную противником позицию на левом берегу Чернишни, и его артиллерия открыла огонь по неприятелю. Услышав в тылу поляков пушечные и ружейные выстрелы, Беннигсен приказал усилить атаку с фронта. «Неприятель выбит был из всех пунктов, которые он занимал перед своей позицией, между тем как я продолжал более и более сближаться к левому его флангу, дабы совершить сообщение с графом Орловым-Денисовым»[419]. С этой целью, возможно, Беннигсен направил на свой правый фланг 4-й егерский полк, который соединился с действовавшими уже на этом участке Тобольским пехотным полком и тремя орудиями легкой артиллерии, состоявшими под командой Вюртембергского.

В итоге, позиция 5-го польского корпуса с фронта оказалась под огнем установленных против нее батарей и была атакована выдвинутыми вперед егерями, опиравшимися на стоявшие у леса колонны линейной пехоты. С тыла ей угрожали находившиеся за ручьем Десенкой казаки, а с левого фланга наступал усиленный егерским полком отряд Вюртембергского. Все это заставило неприятеля начать отход за Чернишню, чтобы прикрыть свой фронт этой рекой. «Мои три орудия, — вспоминает Евгений Вюртембергский, — стали на продолжении фланга поляков. Первый же выстрел с моей батареи послужил как бы сигналом к отступлению неприятеля»[420].

Под прикрытием стрелков, засевших на пригорке в березовой роще, поляки начали переходить овраг, а вместе с ними покинули позицию и части 2-й тяжелой и 2-й легкой кавалерийских дивизий корпуса Себастьяни[421]. Сильный артиллерийский и ружейный огонь со стороны русских войск сопровождал это отступление. «Когда мы переходили овраг, — вспоминал Колачковский, — пуля попала в грудь Лефевру-Денуэтту (командир польской кавалерийской дивизии — В.Б.), но отскочила от пряжки перевязи лядунки. Он вскрикнул „Je suis mort“ (Я мертвый — франц.) и упал навзничь. Я обнял его рукой и, разорвав мундир, увидел, что это была только контузия. „Се n’est rien, general“(Это ничего, генерал — франц.), сказал я ему и, освежив немного водкой из моей фляги, проводил несколько сот шагов. Неприятельские егеря наступали очень быстро. Вынув саблю, я почувствовал, что ружейная пуля ударила меня в ножны. За несколько минут перед этим адъютант генерала Лефевра, по фамилии Дутан, потерял коня, убитого, осколком гранаты. Все офицеры штаба получили сильные контузии или легкие раны. Под генералом Лефевром-Денуэттом был, немного спустя, убит гранатой конь. Что касается меня, то сюртук мой был пробит пулями в нескольких местах и в ножнах сабли я нашел расплющенную карабинную пулю»[422].

Во время этого отступления, возможно, легкое ранение пулей в левый бок получил генерал Зайончек[423] и тогда же был убит начальник штаба 5-го корпуса польский дивизионный генерал С. Фишер. О его смерти Вейссенгоф писал: «Находясь около князя (Понятовско-го — В.Б.), он был ранен ружейною пулей в руку, а когда князь приказал ему отойти и осмотреть рану, он отвечал, что еще может сидеть на лошади. Внезапно вторая пуля, поразив его в лоб, положила предел этой честной жизни»[424]. Колачковский характеризовал Фишера «способным и одним из лучших организаторов нашей армии. Он был суровым блюстителем военной дисциплины и своей энергией на службе исправлял то, что зачастую портила мягкость характера Понятовского. Он был очень спокоен и храбр в бою, но благодаря своей вспыльчивости и принуждениям многих оскорблял и вообще не был любим младшими офицерами. Роста он был небольшого, с худым, всегда небритым лицом, на котором выдавался слишком большой нос. Глаза у него были светлые и одна лопатка выше другой»[425].