Девятое имя Кардинены - Татьяна Мудрая

Рассказывая, он, как мог, старался уместить Танеиду поудобнее, подсовывал под поясницу китель, свернутый в трубку.

— Да, а козел-то был однорогий. Пришлые работники его в отместку чем-то хмельным подпоили и хотели было оба рога спилить, да не рассчитали дозы и не довели до конца, — его крепкие пальцы массировали ей бока и бедра, на что-то там надавливали, и вроде бы отпускало. — Вот однажды вечером шествует он эдак чинить расправу, а в кустах на обочине — нашего коновала сынок до того с нареченной своей доцеловался, что заметил окаянного врага, когда тот уже совсем рядом бородой помавал и вертелом своим паскудным нацеливался. Кавалер опешил от изумления, а девице что делать? Ухватила козла с перепугу за рог и волочит по тропинке, откуда сила появилась! Так мы и переняли его, сердешного.

— После этого, — подытожил он с торжеством, — весь поселок судачил, что ветеринаров сын уж точно красное вино еще не откупорил. Ведь с единорогом только девственница и совладает, больше никто.

Она не удержалась, прыснула. И тотчас же судороги пошли с удесятеренной силой, и Нойи для противовеса понес такую загибистую жеребятину, что она то стонала, то плакала от смеха и вьюном вертелась в его объятиях.

— Ох, братец, перестань, меня уже наизнанку выворачивает, — наконец взмолилась она.

— Вот и чудно, это у тебя потуги пошли. Ногами крепче упирайся и не спеши понапрасну. Черт, у меня из тряпок чистого — один носовой платок в кармане завалялся, и то потому, что месяц насморка не было. Иль погоди, я же вчера только новое исподнее надел, то самое, наследие Чингисхана. Ты можешь на меня минутку не смотреть?

А ей уже не до него, вообще ни до чего не было. Он сбросил с себя все, кроме «пояска стыдливости», вздохнув, натянул обратно галифе и носки, а нижнюю шелковую рубашку подсунул ей под спину и развернул.

— Ну держись, теперь мы с тобой родим. Слушай, ты приподняться и стать на корточки сможешь?

Бережно взял ее под мышки, подобрался со спины, почти посадив ее к себе на колени. Его руки легли ей на талию и вдруг с силой надавили книзу. Дитя пошло так плавно и легко для нее, что она почувствовала, как ершистые волосики щекочут ей ноги. И тотчас же изо складок белья раздался слабый, но требовательный писк. Она вздрогнула.

— Тихо! Девочку не раздави, — Нойи высвободился, уложил ее назад на одеяло. В торбе отыскал спички и грибной ножик, в кармане галифе — катушку тонкой рыболовной лески. Прокалил лезвие и вполне профессионально, меж двух перевязок, отделил дитя от пуповины.

— А она ничего, здоровенькая с виду, — разглядывал он существо, орущее благим матом. — Ручки-ножки в комплекте. Голосок самый командирский. Видом и цветом вот малость подкачала — вроде заплесневелой колбасы. Первородная смазка называется. Мыть ее мне нечем: в ручье вода холодная и всякая тина по ней плавает. Ладно, травой как-нибудь оботру и теми тряпками, что не очень в грязи вывалялись. Пускай пока так поживет.

Обтер, сунул в один подштанник и замотал другим, положил Танеиде на живот, ближе к левой стороне. Девочка сразу затихла и засопела носиком.

— Это она твое сердце услышала. Ну вот, порядок. Теперь можно и людей дожидаться.

Накидал поверху все, что оставалось более или менее сухого: китель, верхнюю сорочку, — подгреб листву. Обулся, в ключе смочил платок и обтер Танеиде пот с лица и шеи.

— Нойи, — произнесла она слабым голосом. — Ты же врун несусветный. Какие там кобылы — они при человеке почти что и не родят.

— Да я это еще в детстве у наших бабок перенимал. Рожали-то все дома, не то что ныне. Ну, и еще меня по современному обычаю к Эни пустили, когда двояшек на свет производила. Зрелище было, я скажу, не чета твоему — хоть сразу беги стерилизоваться.

— Впрочем, — добавил он с лукавством, — ни одна из тех, кто сделал меня отцом, на Нойи Ланки не в обиде. А ты, хитрая, меня мамашей сделала на образец праматери Рахили. Помнишь, как ее служанка ей на колени рожала?

И, взглянув окрест себя:

— Вот теперь они идут. Ломятся прямо через кусты с носилками, как молодые лоси. Добрых полдеревни с разгневанной прабабой Цехийей во главе. И ведь, ручаюсь, ни один не догадался принести мне чистые портки!

С той поры Нойи любил в самом узком кругу похваляться, как его «умамили».

А девочка уродилась всем на диво: ничем не болела, не плакала почти — если чего-то хотела, только слегка покряхтывала. Танеида кормила ее грудью лет до двух. Маленькая Цехийя, «Золотинка», уже и на дыбки встала, уже побежала — ползать так и не научилась, да и ходить, кажется, не могла, так и носило ее вразбежку по всему дому. Уже произнесла первые слова и фразы, похожие на человеческую речь, а нет-нет подберется к матери и начинает толкать грудь губами, точно кутенок. И в любви к ней побратима в самом деле сквозило что-то материнское. Тех милых глупостей, которые делал покойный ее дед для своей дочки Тати, он не повторял. Да и не было нужды подрубать подгузнички и варить кашки: мамок, нянек, одежек и побрякушек у нее было как у инфанты. Зато, приезжая со своими близнецами в гости, Нойи непременно привозил какие-нибудь самоделки — из пуговиц, фольги, лоскутов и проволоки, и лучшим подарком и сюрпризом были они для нее. Разговаривал с нею на каком-то тайном, лишь им двоим известном языке. Заново чесал и укладывал белокурые легкие волосы. Дети его тоже возились с нею, как с куклой: особенно мальчик.

Старая Цехийя вместе с именем отказала правнучке и праздничный костюм молодухи — белую, расшитую крестом рубаху, сине-красную домотканую юбку из шерсти, почетное оплечье и пояс, оба из чеканных серебряных пластин. Пока по праву могла их надевать только Танеида — как родившая первенца. Такие наряды из дому не выносят, но Диамис только и делала, что на него облизывалась. Ей было сказано:

— На выставки берите, но постоянно пусть хранится не в музее, а здесь, в Ано- А. Приданое!

«Здесь» — потому что жила Танеида теперь на усадьбе почти безвыездно. Лон-ини таки выкурил ее из города. Танеида хотела вообще в отставку подать — только руками замахал: три года декретного отпуска, что тебе еще? Она возмутилась: «Чтобы я и в отпуске на вас пахала? У меня молоко сгорит!» Хотя он и здесь ее, понятно, доставал по-родственному, но было кем заслониться. В Ано-А вечно гостили Нойи с Энниной, доктор с Рейной, братья с женами и невесть кто еще. Привозили и потомство, куда им без него! Так что был здесь вечный «дитятник», как говаривала тетушка Глакия, и полнейшая катавасия. Сама тетушка то подбирала лоскуты и огрызки с наборных паркетов, то на кухне крутила палкой в артельном котле с пловом, то гонялась за шустрыми человечьими и животными детенышами, которые обрыскали весь парк, облазили все цветники и куртины и то и дело выбегали через калитку черного хода, пологими каменными ступенями спускались к тихой реке. В часы морского прилива вода в ней делалась чуть солоноватой и пахла йодом и дальними странствиями.

И текла бы здесь жизнь вполне идиллически, когда бы не пакеты с печатью — изображением обезглавленной крылатой женщины — которые то и дело появлялись в ящиках ее письменного стола, того самого, в кабинете с витринным бронестеклом. Это была, для постороннего взгляда, чистая экономическая цифирь, во всем подобная той, что подсовывал Танеиде для анализа Лон Эгр. Однако выводы и резюме, которые делал неведомый экономист, ошеломляли своей железной и безжалостной логикой.

Шегельд, который на пару с Диамис служил ей «контактом», итожил:

— Еще счастье, что ваши коллеги создали не мифический, а вполне реальный строй, который хоть в какой-то мере учитывает человеческую развращенность. Но и он преждевременен. Колосс даже не на глиняных — на воздушных опорах. И непременно будет крениться.

— Есть ли для него надежда?

— Не знаю. Надо преодолеть не один только распад, но и раскол…

— Но вы же Братья. Вы — Мастера. Только вот существует ли вообще лекарство для безвременья?

— Чудеса оставим прошлому. Мы умеем лишь выправить или поддержать верный путь, но не уничтожить уклонение. Не выдумываем, а следуем.

— Учитель, а если рискнуть? Через все вымыслы и утопии прорваться к самим себе?

Дядюшка Лон, безусловно, догадывался о многом. После одного из ее обычных сборищ (теперь уже в кабинете и библиотеке) улучил остаться с ней наедине:

— Мы по твоей наводке пытались узнать источники эроской контрабанды. Однако у нас есть возможность работать лишь в портовых городах. Наркотики оттуда, пожалуй, привозят вместе с импортом, хотя для их изготовления на месте большого ума не надо, но электронику — нет, никаких следов.

— Самолеты через свою территорию они не пропускают, то ли сбивают, то ли кое-что похитрее, — Танеида кивнула. — Похищают или сманивают, как людей «Марии-Целесты»? Словом, нечто такое, что и в «черном ящике» не пропечатывается. А что видят наши кипучие и могучие заокеанские друзья-рутены с их спутниковой связью?