Креативный «пятый альфа» - Ирина Ивановна Асеева

Мне её стало жалко: я на истории так же оглядываю стены в надежде, что нужные имена и даты на них появятся.

– Может, я вам загадки загадаю? – с надеждой спросила девушка.

– Нет, мы попробуем сразу отгадку найти, – заявил Боря.

Мы склонились над замком. Я включил фонарик на телефоне.

– «Три», «пять» и «ноль» блестят – они точно есть в коде, – Боря водил пальцем по замку в поисках других зацепок.

К нам подошли Миша и Веник.

– На восьмёрке джем клубничный, – указал Веник на микроскопическую каплю в углублении цифры.

– Откуда ты знаешь, – встряла Жанка, – может, вишнёвый?

– Не, клубничный, мой любимый, – улыбнулся полноватый Веник, – я его за километр чувствую.

– Осталась ещё одна цифра, – Миша включил на телефоне камеру, увеличил изображение и начал водить по поверхности замка, – вероятно, были задействованы «два» и «четыре». Какую будем пробовать?

Весь класс был за «четыре» – двойки за год до тошноты надоели.

– Ну, какую комбинацию набирать будем? – задумался Миша. – Пять цифр – это сто двадцать комбинаций!

– Какие ещё комбинации? – удивилась ведущая. – Просто все цифры нажимаете одновременно, в знак дружбы и сотрудничества.

Мы так и сделали.

Замок щёлкнул. Крышка открылась. Замерцали разноцветные стеклянные шарики.

Ведущая сказала скучным голосом:

– Вы преодолели все препятствия. В награду каждый из вас получает волшебную жемчужину которая исполнит одно желание. Но, вероятно, вы в это не верите и стекляшки не возьмёте.

– Ух ты! Здорово! – завопил наш класс и полез в сундук – выбирать волшебные жемчужины.

Спокойной ночи!

«Спокойной ночи!» – появилось на телефоне.

Мучительное тепло вспыхнуло в груди, разлилось по всему телу – словно торт глотаешь громадными кусками, но он почему-то горячий, как кипяток.

«Спокойной ночи», – набрал я и остановился. Что поставить в конце: точку или восклицательный знак?

Точку, наверное, грубо. Восклицательный знак – а не слишком ли?

Я поставил точку, подумал, стёр и поставил восклицательный знак. Сердце стучало быстро-быстро, как перед прыжком в воду с высоты.

– Да отправляй ты уже, сколько можно! – заорал я сам на себя и нажал «отправить».

Телефон звякнул. Время замедлилось.

В этой бесконечно длинной паузе мир менялся: надпись «доставлено» превратилась в «просмотрено».

Я подождал ещё немного: вдруг запляшут точки, сообщая, что на другом конце города тонкий палец с бледно-розовым лаком набирает что-то ещё.

Нет. Тишина.

И эта тишина была какая-то странная: не спокойная ночная, которую мне пожелали, а наполненная шероховатыми колючками.

Было, наверное, два часа ночи, а может, и четыре часа утра, когда я снова прокручивал наш разговор. Будущий. Потому что предыдущий я запорол как последний дурак.

– Привет, – сказал тихий голос с незнакомого номера, и снежинки на окне расцвели сиренью.

Я узнал этот голос и понял: номер именно тот, который я дважды пытался выкрасть у Вики с телефона и один раз просил Лёвчика достать для меня.

– Привет, – сказал я небрежно, но хрипло.

– Ты почему сегодня не пришёл в школу? Заболел? – спросила Свиридова, не называя меня по имени.

– Да, заболел, – почти прошептал я и полгода, наверное, слушал молчание в трубке.

Когда полгода закончились, я решил произнести что-нибудь весёлое, искромётное, чтобы голос в трубке рассыпался лучшим на свете смехом. И спросил:

– Ты чего звонишь? Хотела что-то?

– Нет, просто, – телефон вздохнул, – просто Лизе надо узнать, ты надолго заболел или завтра придёшь. Она же староста, – торопливо добавил голос, – ей отмечать надо.

«Надо отмечать Лизе, а звонишь ты!» – чуть не заорал я радостно. Но вовремя себя одёрнул и промолчал.

Я судорожно искал в уголках памяти шутки: сначала лучшие, потом средние, потом хоть какие-то. Но чувство юмора притворилось мёртвым.

– Нет, не приду. – Эта фраза оказалась пиком моей юмористической мысли. – Я надолго.

И снова услышал тишину в трубке. Наконец там вздохнули и сказали:

– Хорошо. Я передам Лизе. До свидания.

Я хотел нажать на «отбой», потому что сердце колотилось так, что сил не было терпеть. Но кто-то умный внутри меня вылез и сказал:

– Спасибо, что позвонила.

И как только послышались гудки, этот кто-то высыпал вслед гудкам годовой запас смешных историй. Я чуть не прибил его.

Свиридова звонила каждый вечер. У меня даже что-то вроде предчувствия выработалось: как только в горле сушь начинается, словно три дня не пил, а сердце стрекочет бешеным кузнечиком – бери телефон. В течение минуты звонок услышишь.

Правда, иногда предчувствие подводило, и стрекотание кузнечика приходилось слушать три минуты. Я специально время не засекал, просто смотрел на экран и видел, как цифра, означающая минуты, меняется.

Пару раз мне даже удавалось растолкать колючки смущения в горле и выдавить фразы, которые придумал днём. И тогда получался разговор. Короткий, правда.

Примерно такой:

– Что сегодня в классе было интересного?

– Ничего. Всё как обычно.

Или так:

– Какой у тебя любимый певец?

– Никакой.

– Как это – никакой?

– У меня нет любимого певца.

Изумительно интересный разговор, правда? Я бы даже сказал, захватывающий. Потому что меня он захватывал на всю ночь: я от него мучился сильнее, чем от необходимости делать ежедневно классную и домашнюю работу по русскому. Мама это, в отличие от работ по математике, контролировала. Словно я в гимназии какой-нибудь учусь, а не в физматлицее.

Так вот, разговор меня так захватывал, что я всю ночь мучился вопросами: «Позвонит завтра Свиридова или нет?» и «Что ей сказать такое, чтобы она говорить начала?».

Она умеет разговаривать – это точно, она же постоянно с Викой Фонарёвой о чём-то шепчется.

В четверг я не выдержал и позвонил Вике.

– Фонарёва, – говорю, – о чём вы со Свиридовой обычно болтаете?

Из того, что Вика перечислила, мне не подошло ничего: в косметических масках я не разбираюсь, худеть не собираюсь и, как выяснилось, даже фильмы мы смотрим разные. Но кое-что Вика всё-таки подсказала, и я срочно набрал Лёвчика:

– Лёва, у тебя конфеты есть?

– Только барбариски, – ответил Лёвчик сонно.

– Лёва, проснись. Надо сделать одно дело. Прямо сейчас.

На следующий день я не знал, чем себя занять. Даже в стрелялки не получалось играть – не мог сосредоточиться. Какой-нибудь классик русской литературы сказал бы, что я «метался, как медведь в клетке». Но, к счастью, классики молча сидят у папы в кабинете под плотными обложками.

Лёвиного звонка я не дождался – позвонил сам, как только русский доделал и мама вышла из комнаты.

– Ну как, получилось? – спросил я.

– Получилось, – сказал Лёвка таким голосом, словно всем спать, а ему три страницы английского учить.

– Ну? – поторопил я друга.

– Ты точно хочешь знать? –