Доктор болен - Энтони Берджесс

— Будьте добры, двадцать «Сениор», — попросил Эдвин, протягивая банкнот.

— Мельче нету? — покосилась жующая девушка.

Эдвин снял солнечные очки, демонстрируя честные, хоть и чокнутые глаза, сказал:

— Извините. — И пострадал от обиженно отсчитавшей сдачу девушки.

— Почти все получите серебром, — объявила она. Такое он получил наказание. Эдвин рассыпался в благодарностях. На улице, наслаждаясь бесплатным дымом, кликнул такси. (Исландское heill:[80] английское health — здоровье; отсюда приветствие «здравствуйте», оклик.) Не даровая поездка, а за настоящие, деньги. Но ведь на самом деле бесплатная, правда? Как знать, с чего начинается, что в действительности tuum и meum?[81]

— Сохо-сквер, в конец Грик-стрит, — сказал он водителю. Вроде разумная отправная точка. Эдвин, сам насквозь поддельный, ощущал определенное родство с поддельными удовольствиями Тоттенхэм-Корт-роуд и Оксфорд-стрит на страдальческом пути к Сохо. Когда слева засверкали Кросс и Блэквелл, шофер уточнил:

— Тут что ли, шеф? — На площади стояла, ползла мешанина машин. Эдвин расплатился, но не расщедрился на чаевые, и пошел на Грик-стрит. Клуб с картинами на стенах. Как попасть в клуб, не будучи членом? Наверно, обождать рядом какого-то члена и попросить провести. Почти как в те времена, когда он дожидался у кинотеатра, просил любого входившего взрослого стать сопровождающим, без которого дети младше шестнадцати не допускались на фильмы определенного сорта. «Опасное неведение». «Чудо рождения». «Человек с отвалившимся носом».

Эдвин прошел долгий путь, не находя клуб художников. Рестораны предлагали все на свете, кроме ростбифа и йоркшира[82]. Кофейные бары с хитроумными приспособлениями: выше «Рай», ниже «Ад», ватерклозет под названием «Чистилище»; «Гнездо Некрофилов»; «Вампир» с кровавым светом, кровавящим кофе. Полным-полно пабов. Наконец, с усилением жажды, он зашел в один, решил, что хозяин ему не понравился, и предложил пять фунтов за двойной скотч.

— Что такое, что такое? — сказал хозяин, разглядывая бумажку на свет. — Вас надули, вот так вот, вас надули, настоящая фальшивка.

— Ну и свиньи, — сказал Эдвин, протягивая честное серебро. — Просто нельзя никому доверять, правда? — Хозяин направился к телефону, поэтому Эдвин выхлебнул виски и вышел.

Наконец вроде бы он нашел, что искал. «КИТАЙСКИЕ БЕЛИЛА». Туда как раз входил негр с бородкой, поэтому Эдвин вежливо проговорил:

— Простите, сэр. Я ищу кое-кого. Может быть, встанет вопрос о покупке картины. Не будете ли добры…

— Если картину хотите купить, — сказал негр, — у меня есть картины. Состоятельный покровитель искусств? — Одновременно ухмыльнулся и улыбнулся: проявление извечной дихотомии художника. — Заходите, — пригласил он. — Внутри мои картины висят. — Открыл дверь, выставив напоказ корпус мужчины в рубашке с короткими рукавами, восседавшего за книгой для посетителей. Эдвин написал свое имя и расписался. Негр, которого, видно, звали Ф. Уиллоуби, откинул гардину. Эдвин снял темные очки, увидел ожидаемое: обносившихся косматых мужчин и девушек в цветных чулках. Помещение было длинное, узкое, шумное, дымное. В конце находился бар, стены были увешаны полотнами. Никаких признаков Найджела и Шейлы. Может, позже придут. Времени, в конце концов, навалом.

— Наверное, мне не позволено заказывать напитки, не будучи членом, — сказал Эдвин. — Поэтому, может быть, я дам вам денег, чтоб вы это сделали вместо меня. — И попытался сунуть в широкую художническую лапу Ф. Уиллоуби свернутую пятифунтовую бумажку. Но Ф. Уиллоуби заявил:

— Любой, кто пришел, может платить за выпивку. Мне большой перно.

— И вы его получите, — посулил Эдвин, с радостью видя, что бармен занят и что он с виду в любом случае ему не нравится. Бармен немножко косил, точь-в-точь как псевдо-Британия, которую ему предстоит получить. Но только Эдвин приготовился привлечь его взор, раздалось общее шиканье, торговля временно прекратилась. Оглянувшись от стойки бара, Эдвин увидел высокого худощавого юношу в очках, в свитере с высоким воротом, с геометрически прямыми волосами, сидевшего на стуле посреди зала, неумело наигрывая на испанской гитаре. Издав два-три кислых простых аккорда, юноша стал декламировать, подчеркивая свои каденции аккордами, якобы на манер псалмопевца:

Тем, кто выход искал и нашел:Это.А из дыр вырастают искомые двери,Для тех, кто выходит, высоко вскинув голову,                                                                        точно звери:Это.Где дыры?У мужчины, у женщины, в бутылке, в банке,в потрепанной книжке, подобранной в грязипод дождем на железнодорожном полустанке.А святая святых, а дырая дырых, гдеЭто?

И еще много всякого, столь старомодного, что уже современного; Эдвин страдал от жажды, но слушал в основном с уважением.

— Это, — объяснил шепотом Ф. Уиллоуби, — «Это». Поэма, — добавил он. — А мои вон, вон там, — ткнул он пальцем; кто-то, видя указующий перст, шикнул. Эдвин увидел ряд небольших холстов, и на каждом был круг. Одни круги больше других; на глухо закрашенных фонах варьировались яростные плакатные тона, но все произведения Ф. Уиллоуби были портретами круга.

— Это просто круги, — шепнул Эдвин. — Круги, вот и все.

— Ш-ш-ш-ш.

— Просто? — переспросил Ф. Уиллоуби. — Просто, вы говорите? Пробовали когда-нибудь нарисовать круг голыми руками?

— Ш-ш-ш-ш. Ш-ш-ш-ш.

В последнюю дыру мы выходим наЭто.Мышь становится львом, когда дыра не дверь,                                                                        а пробоина,

Выход вЭто:В клеть. В клеть. (И прозвучал гитарный                                                                    аккорд: «КЛЕТЬ».)

— Но ведь, — шепнул Эдвин, — всякое произведение живописи пишется голыми руками, правда?

— Слушайте, — сказал псалмопевец. — Я почти закончил. Не возражаете?

— Наилучшая строчка, — заметил Эдвин.

— Ш-ш-ш-ш. — Девушки казались симпатичней, надув губки в шиканье: ш-ш-ш.

Псалмопевец закончил постлюдией:

Наружная дыра, обнаруженная сквозь дыру,Не нарушенная наружность, а всего лишь                                                                    окружность,Дырительница, которая нам дыруетЭто.

Правая, издававшая аккорды рука оторвалась от струн и демонстративным жестом дернулась в воздухе. Эдвин хлопал громче всех, заказал два больших перно и всего прочего по желанию бармена, получил кучу сдачи настоящими деньгами.

— Насчет круга, — сказал он.

— Был в прошлом один великий художник, — признал негр, — итальянец, он мог это сделать. С тех пор никто больше не может. Только я, — сказал он и хлебнул.

— Но разве от этого повышается эстетическая ценность? — спросил Эдвин. — Зрителю ведь неизвестно, как вы это сделали, рукой или циркулем, правда?

— Рассматривайте изо всех сил, — предложил Ф. Уиллоуби, — никакого укола от циркуля посередине не обнаружите.

— Но допустим, я нанесу там укол, как будто это сделано циркулем, — продолжал Эдвин. — Будет ли хоть какая-то эстетическая разница?

— Слушай, браток, — сказал Ф. Уиллоуби с парижским акцентом, — я их просто пишу. Я не спорю насчет эстетики, ясно? Десять гиней за все.

— Лады, — согласился Эдвин, отсчитывая пятнадцать фунтов. — Мне четыре десятки сдачи.

— За четыре десятки, — сказал Ф. Уиллоуби, — можешь и вон те полотна забрать. — Рисунок довольно приятный: красновато-коричневые, лимонные, желтовато-зеленые завитки.

— Извини, — сказал Эдвин. — В любом случае, твоя очередь платить за выпивку. — Ф. Уиллоуби протолкался купить два простых легких эля, заодно принес Эдвину сдачу. Эдвин почуял быструю пульсацию интереса к нему, задумчивые яркие глаза, устремленные на необычайно щедрого патрона, который за десять гиней купил комплект кругов и обязательно купит еще что-нибудь.

— Пожалуй, мне нравятся работы Найджела, — объявил Эдвин. — Их поблизости нету?

— Найджела? — переспросил Ф. Уиллоуби. — Какого Найджела? Найджела Крампа? Найджела Мелдрама? Найджела Макмура? Найджелов много.

— Найджела с бородой.

— Благослови тебя Бог, — по-диккенсовски молвил Ф. Уиллоуби, — все практически с бородами. А тут никаких их вещей нету. — Он как-то угрюмо взглянул на плачевные главным образом картины на стенах: старомодная стилизация под Кирико[83] с разбитыми колоннами, с лошадьми, больными артритом; пара портретов общеизвестных подруг художников; мертвые натюрморты; нечто в стиле Клее[84], заколотый мужчина, хлебный ломоть луны.