Благодать и стойкость: Духовность и исцеление в истории жизни и смерти Трейи Кимам Уилбер - Кен Уилбер

Первые несколько дней я не могла отделаться от тревоги. Там что-то кольнуло — к чему бы это? Там заболело — что это значит? Кен умел отвлекать и успокаивать меня: «Что-то болит? Большой палец на ноге? Думаешь, у тебя рак большого пальца?» Но страх не исчезает. Я поймала себя на том, что веду внутренний разговор с Богом, пытаюсь торговаться с ним: «Дай мне провести с Кеном хотя бы десять лет! Я буду так счастлива, когда мне исполнится пятьдесят, — да это, в сущности, молодость!»

На второй день я вдруг обнаруживаю, что правая рука [из которой были удалены лимфатические узлы] распухла! Вот черт! Почему? После операции она не распухла, почему же распухла теперь? Это меня по-настоящему пугает. И тут же появляется мысль: может быть, для Кена будет лучше, если меня не станет как можно раньше — он не настолько успеет ко мне привыкнуть. Одновременно я осознаю, что уже давно перестала обращать внимание на свое дыхание!

В голове у меня сидит трикстер-обманщик. Только мне удается наконец — то сосредоточиться на своем дыхании, справиться с мыслями, которые меня отвлекают, только я замечаю, что мне удалось сконцентрироваться — с большим трудом, — тут-то и приходит трикстер. «Маленькая проверка, — говорит он. — У тебя все получилось. Просто проверим, правда ли все получилось». И тут же он подбрасывает мне какой-нибудь лакомый кусочек для размышлений: какого цвета должны быть стены, чтобы гармонировать с цветом стола; стоит ли поставить еще один шкаф в спальню? «Ах какие вкусные мысли, — проносится во мне. — Мне хочется их попережевывать еще немного». И все мое внимание снова вылетает, как в трубу.

На третий день — несколько периодов спокойствия, которые прерывают постоянную многоголосицу мыслей и эмоций. Опухоль на руке не сошла, но этим меня уже не обмануть: я всего лишь фиксирую ощущения. Мне нравится чувство душевного покоя и тишины. Непереносима только мысль о том, что я оставлю Кена; во время вечерних занятий я плачу.

К пятому дню мне удается полностью расслабиться и спокойно, наблюдать то, что со мной происходит, — ничего не взвешивая, не цепляясь ни за что и ничего не отталкивая. Что происходит — то и происходит. Я снова обретаю свободу просто следить за происходящим, просто сидеть, не испытывая ни малейшего желания повторить то, что было прежде, и не стремясь ни к чему новому. У моих медитаций возникает некий внутренний ритм, чувство того, что я просто нахожусь внутри некоего процесса и не сопротивляюсь ему. Эмоции и мысли никуда не делись, и я осознаю их, но они не отвлекают и не увлекают меня: я обучилась искусству наблюдать на расстоянии.

На седьмой день я замечаю, что ощущаю свое тело как нечто единое. Я не чувствую никаких различий между рукой, ногой и желудком, никакие части моего тела не воспринимаются как раздельные или противоречащие друг другу. Я снова чувствую сильные, приятные, почти до боли блаженные потоки энергии — те самые, которые ощутила в первый вечер с Кеном. Кажется, я начинаю лучше чувствовать все свое тело. Иногда эта способность проявляется вдруг, стремительно и спонтанно, иногда — более мягко и спокойно. Я легко могу путешествовать по своему телу; ощущаю его как единое целое, а не совокупность разных частей. Если я дышу медленнее и спокойнее — вернее, если мое дыхание становится медленнее само по себе, — я чувствую, в каких частях моего тела еще остались напряженные зоны, и каким-то образом учусь расслаблять их снова и снова, и тогда я чувствую, что энергия циркулирует по телу более равномерно. Я как бы растворяю те участки, где еще есть напряжение, сопротивление, обособленность.

На девятый день я замечаю, что, если в сознании и всплывает образ раковой опухоли, я абсолютно на него не реагирую, не пугаюсь его. А если и возникает какой-то страх, я просто фиксирую его. Невозмутимость, свободный полет, ясный обзор. То же самое — на десятый день. Я обнаружила силу отрешенности, осознавания без усилий, безмятежного и ровного свидетельствования. Процесс стал другим: мое внимание стало острым, но легким. Я больше не управляю событиями, а плыву по течению. Гоенка говорит: «Ощущения невозможно придумать, выбрать, создать искусственно. Можно только свидетельствовать их. Не цепляться за них, а двигаться вперед, осознавая, что все изменчиво, осознавая истину непостоянства». Я очень спокойна. Интересно, как все это скажется в обычной жизни?

Утром 21 ноября, принимая душ, Трейя заметила под правой грудью два маленьких пупырышка, похожих на муравьиные укусы. Мы с Трейей стали внимательно их рассматривать и обнаружили еще два или три таких же. Они были похожи на следы от укусов насекомых, но не чесались. Плюс был в том, что это было не слишком похоже на рак. А минус — в том, что это вряд ли могло быть что-то другое. И я, и Трейя это понимали.

Тем же днем мы пошли к доктору Питеру Ричардсу. Все то же испуганное выражение лица, все та же (вполне объяснимая) уклончивость: «Может быть, это следы от укусов, может быть, что-то другое, но на всякий случай лучше их удалить». Мы договорились, что послезавтра утром приедем в отделение экстренной хирургии, и поехали домой в Мьюир-Бич.

Хладнокровие Трейи было поразительным. По большому счету, она казалась чуть-чуть раздосадованной. Мы немного поговорили о том, насколько вероятно, что это рак, но она не хотела задерживаться на этой теме. «Что ж, рак — значит, рак», — только и сказала она наконец. Зато она очень хотела поговорить о своей медитации и ощущениях, которые пережила. Всего два дня назад я закончил работу над книгой «Трансформации сознания», и Трейе не терпелось сравнить впечатления.

— У меня по-прежнему такое чувство, словно я расширяюсь вовне. Я начала с того, что просто стала наблюдать то, что происходит с телом и разумом, безучастно отмечать свои мысли и чувства, но потом мне показалось, что разум и тело куда-то исчезли и я стала единым целым с чем-то… не знаю, с Богом, с вселенной, с моей высшей Самостью или с чем-то еще… Это потрясающе!

— На самом деле неважно, как мы это назовем — Бог, вселенная или Самость. Догэн-дзендзи[53] [знаменитый японский мастер дзен] достиг просветления, когда учитель шепнул ему на ухо: «Тела и разума больше нет!» Ты говоришь, что почувствовала то же самое: твое самоотождествление с ограниченным телом и разумом просто исчезает. Со мной такое происходило несколько раз, и я думаю, что это действительно очень реально. Думаю, что в сравнении с этим человеческое эго совершенно нереально.

— Согласна. Кажется, что это расширенное состояние — более настоящее, более живое. Ты как будто проснулся — и все остальное кажется сном. Итак, ты убежден, что все это происходит на самом деле? — спросила она.

Когда Трейя это сказала, я понял, что она собирается поиграть в ученого. На ближайшие несколько часов она собиралась заставить меня пошевелить мозгами — раньше так уже бывало, и не один раз. Кроме того, может быть, она сама уже все знала, просто хотела посмотреть, насколько правильно я все понимаю. А еще я понял, что нам обоим гораздо приятнее заниматься этим, чем волноваться из-за каких-то чертовых пупырышков…

— Мы в том же положении, что и всякий ученый. Единственное, на что мы можем опираться, — это непосредственный опыт. Рано или поздно придется доверять своему опыту, потому что это все, что есть в нашем распоряжении. В любом другом случае получается порочный круг. Если я в целом не доверяю своему опыту, то тогда я должен не доверять своей способности не доверять, потому что это тоже мой опыт. Значит, рано или поздно у меня не остается другого выбора, кроме как верить — верить в свой опыт, верить в то, что вселенная, по большому счету, не собирается все время меня обманывать. Конечно же, мы можем ошибаться, непосредственный опыт может нас подводить, но в целом у нас нет другого выбора, кроме как следовать ему. Это что-то вроде феноменологического императива. И особенно это относится к мистическому опыту — ты ведь сама говоришь, что он не менее, а более реален, чем любой другой.

Я думал о гегелевской критике Канта: невозможно подвергать сомнению осознание, если твоим единственным инструментом оказывается тоже осознание. Пытаться делать это, говорит Гегель, — все равно что пытаться купаться и не намокнуть. Мы прикованы к своему осознанию и своему опыту, и нам не остается ничего другого, кроме как развивать его на более глубинном уровне.

Трейя подхватила:

— У тибетцев есть выражение, которое мне всегда нравилось: «Ум — это все пространство». Именно так я все и чувствую. Это ощущение, конечно, длится всего несколько секунд, а потом — бац! — я снова становлюсь прежней Терри.

— Мне эта фраза тоже нравится. Вот ты занималась випассаной, в которой надо концентрироваться на своем дыхании или каком-то другом ощущении. А у тибетцев есть практика, которая предполагает, что во время выдоха ты действительно «смешиваешь свой ум со вселенной» или «смешиваешь свой ум с небом». Это означает, что во время выдоха ты просто чувствуешь, как твое чувство собственной обособленности выходит из тебя вместе с дыханием и растворяется в небе над головой, в словах других людей, во всей вселенной. Это очень сильная практика.