Голая правда - Светлана Успенская

«Разрешите представить вам, мои добрые читатели, восходящую звезду московской сцены (он взойдет туда даже по трупам), прекрасного юношу, подающего блестящие надежды (но никак не милостыню в подземном переходе!), замечательный талант (его блеск всегда отраженный), удивительные задатки (впрочем, задатки он никогда не возвращает) — Владика Панскова! Прошу любить и жаловать! Аплодируйте, господа!

Уф, уж его-то, делая уступку своему извечному правдолюбию и страсти к истинным деталям повествования, я наконец могу назвать настоящим именем. У него впереди почти вся жизнь, будет время отмыться, да и ничего ТАКОГО он не натворил, а посему стесняться ему нечего. Да и мне не надо верить, достопочтенные читатели, хотя я, как и обещала вам, пишу только голую правду… Ведь он скажет вам… Но вы не верьте, господа, все было не так! Не верьте, господа… Не верьте…

Наверняка вы еще не знаете, кто он. Или не помните. Описываю подробно. Красавчик, любимец юных дев, любитель выпить, поклонник золотого тельца. Характер нестойкий, отнюдь не нордический. Вы думаете, что это все же его личные замечательные качества? Нет, что вы, все его черты, кажется, позаимствованы из ролей, которые он играл. Так играл, что сжился со своими героями. Сросся кожей с персонажами. И забыл, кто он есть на самом деле.

Его я подцепила от скуки. Понимаете, господа, рассказываю как на духу. Даме тридцать лет, одолевают хандра, сомнения, голодная юность в общаге, жизненные разочарования дают о себе знать и т. д. А вот перед ней золотоголовый Адонис с умильными глазками голодного подвального кота. Трется об ноги, клянется в вечной любви после миски с рыбой… И опять же, поймите, господа, даме хотя и не слишком юной, но тоже хочется бесшабашности, бездумности, легкости, бескорыстия…

И главное, чтобы не было расчета, мелочного, детального расчета: если сделаю это, что она мне за это даст? Чтобы хотя бы с ним не было этого довлеющего над миром принципа «Do ut des» — «Даю, чтобы ты дал». Чтобы забыть о дивидендах от дружбы. Чтобы не было нужды продавать любимую, как упавшие в цене акции. Чтобы не обращали внимания на возрастную девальвацию курса женщины. Чтобы биржевая паника и финансовый кризис не влекли за собой немедленную продажу меня, убогой Лизаветы С, с аукциона.

Невозможно, скажете вы? Возможно, невозможно… Но так этого хотелось!

Что действительно невозможно — это быть совершенно слепой, когда входишь в комнату и видишь, что вышеописанный Антиной прячет в карман пятьдесят долларов, лежавшие на полочке. Тебе нужны деньги, дорогой? Бери, дорогой! Я все тебе отдам, и Солнце, и Луну, и бесчисленные мириады звезд, все богатства мира, и саму себя в придачу…

(«В нагрузку», — сказал бы он. Нет, сказать побоялся бы, подумал.)

Но ему не нужны ни Солнце, ни Луна, ни мириады звезд. Он любит доллары. Еще, кроме долларов, он готов брать услугами. Ну как не иметь человеку маленьких слабостей… Однако со временем эти слабости растут в размерах. Увеличиваются, разрастаются, как бородавка на носу у старухи, пока не становятся главной приметой ее лица.

А какие услуги может предоставить небезызвестная вам Лизавета? Нематериальные, но очень выгодные в финансовом смысле. И в смысле подъема популярности выгодные тоже, оная популярность же, напоминаю, выражается в повышенной мелькательности на экране.

Ну, например, встречается небезызвестная вам Л.С. с одним клипмейкером и говорит ему, как своему старому знакомому: «Слушай, Ашот, у нас в театре мальчик есть, ну просто картинка! Двигается хорошо, голоса, правда, нет, да он и не нужен. Если тебе нужен такой купидончик в кадр, не забудь про него, пригласи…»

И Ашот никогда не забывает пригласить купидончика… А Л.С. за это тоже потом расплатится. Услугами. Даже если эти услуги не очень чистоплотны…

А бывает и не так… Встречается та же Л.С. с какими-нибудь знакомыми рекламщиками и рассказывает в который раз с искусно разыгрываемым восторгом в голосе про доморощенного купидончика. А те и рады. «Конечно, — говорят, — пригласим. У нас как раз заказ на рекламу презервативов. Мы его с девушкой состыкуем и снимем…» — «Стыкуйте, — говорю, — как хотите. Вам и карты в руки…» — «А ты нас за это с господином П. состыкуешь. Чтобы рекламку нам заказал, а не конкурирующему агентству». — «Конечно, ребята, — говорю, — о чем разговор. Вы мне, я вам».

А у самой рожа кислая — не хочется мне к господину П. в подружки набиваться и услуги у него выпрашивать. А приходится… Чего только не сделаешь ради любимого человека… Звезды достанешь с небес плюс оплаченные билеты на Каннский кинофестиваль, все сокровища своей души подаришь, а то и часики за полторы штуки преподнесешь (чтобы не опаздывал на свидания, чтобы, будучи со своей Маней, знал, когда ему надо спешить к Л.С).

А Сахар Медович меня за это комплиментами осыпает. Мол, какая ты у нас, Лизавета, такая-растакая, даром что Смердящей зовут. И красавица, и умница, и все тебя знают, все тебя уважают, все тебя слушают… Я тоже хочу таким быть, научи, введи в круги, замолви словечко…

Ну, говорю, Сахар ты наш, Медович, на чужом горбу в рай не въедешь. Надо самому расти головой до неба.

Но не хочет Сахар слушать умные речи мои, думает, — раз, два и в дамки… А сам за спиной так и копошится, так и копошится, тенеты плетет, юных девиц, выгодных невест в силки подманивает.

Но все его закулисные метания только цветочками оказались. Милые шутки. Ягодки он до поры до времени припрятывал от разлюбезной своей Лизаветушки. А ягодка эта — неописуемой красоты девица, дочка неописуемо привлекательного директора столь же неописуемо привлекательного банка. Зовут ее Маня, Манечка, Манюня… А фамилия у нее, скажем, Дачухина… И папа у нее соответственно тоже Дачухин… А банк у них, семейное корыто, называется, естественно, — Дачух-банк.

Ну, естественно, бедная Лизаветушка ту любовь неминучую мигом заприметила. Умылась, горемычная, слезами и думает:

«Что же, скоро настанет пора лететь соколу моему ясному в дальние страны, к новым землям. Загрызет меня тоска-кручинушка… Лети, лети, сокол ясный, за своей новой ясынькой…»

Однако смотрит Лизаветушка и глазам своим не верит: сокол наш ясный насиженное гнездышко покидать не собирается. Комплименты крученые нашей Лизавете так и вьет, так и вьет, ни на шаг от нее не отходит, в ясны глазыньки все смотрит, нет ли в них грустинушки или намека какого? А гнездо-то Лизаветино все обхаживает, все обтаптывает… А и то, зачем ему лететь в далекие страны? Он ночью с одной ясынькой, днем с другой. У одной «капусты» стрельнет, у другой прикормится, хорошо ему, соколу ясному, двумя парами белых ручек холеному быти. Сладостно!

Но не все коту масленица. Тут уже и с молодой ясынькой свадебка намечается, и скрыть невозможно, а старую бросить жалко: какая-никакая, а все золотые яйца несет. И задумал наш сокол так дело свое провернуть, чтобы и с новой своей зазнобушкой свадебку сыграть, и со старой дружбу не порушить.

Как же сделать-то это? Задача для вас, любители головоломок, посложнее бинома Ньютона будет. Но для Сахара Медовича, хотя он в университетах не обучамшись, ничего проще быть не могло!

Вот встречает как-то наш Сахар своего сокурсника по училищу. Мол, как живешь да как хлеб жуешь?

Сокурсник, молодой человек голодной наружности, ему и отвечает, горестно охая:

— Да как живу, плохо живу… Живу в провинции, обитаю в коммуналке, соседка — безумная старуха, за дверью по ночам караулит, с ножом на меня бросается, все никак на нее управу не найду… Театр на грани закрытия, зарплату не платят… Вот приехал, может, кто возьмет меня хоть куда-нибудь, а не то переквалифицируюсь в сантехники…

Наш оборотистый сокол и отвечает, строя из себя благодетеля:

— И-и, милый мой, сейчас без большого блата в столице не устроишься, и не мечтай. Но я, по счастию, таким блатом обладаю… в силу своего таланта. Запросто со всеми звездами чаи гоняю… Тебе повезло, что ты меня повстречал. Уж так и быть, замолвлю за тебя словечко одной значительной особе. Только ты меня во всем слушайся…

На том и поладили.

Подскакивает мелким бесом наш Сахар Медович к ничего не подозревающей Лизавете и говорит:

— Вы у нас дама в искусствах изрядно прознамши. Да вы и сами из себя ничего-с, хороши-с, как на сцене, так и в действительности-с. И я, говорит, за счастие почитаю рядом с вами одним воздухом дышать-с…

Таким речам внимаючи, Лизавета тает, как мороженое в жаркий полдень, ажно слеза ее от чувствительности прошибает.

А Сахар Медович свою линию гнет, не забывается:

— Есть у нас говорит талант один, выдающийся. Прозябает он на провинциальной сцене. Отчего бы вам, ваше сиятельство, не посмотреть на него, не опробовать для какой-никакой завалященькой роли… Вы бы своим проницательным оком мигом определили, есть ли в нем выдающиеся способности или так, скучная серость одна…