Пятая зима магнетизёра - Пер Энквист

Следует отметить, что за последние двенадцать месяцев у нее ни разу не было месячных очищений.

Теперь мы решили осмотреть ее более тщательно. Мы все склонились над ней. Мейснер стал разматывать повязку, которой ее опоясывали в последние дни. Он размотал только верхние слои, но мы уже увидели, что повязка вся в крови. Я заметил, как напряглось лицо Мейснера, его движения становились все нетерпеливее.

Наконец он извлек последний, внутренний слой повязки и поднес его к свету.

На повязке была кровь, хотя и немного. Но среди пятен крови лежал красный комок в слизистой оболочке. Предмет этот был примерно в дюйм толщиной и полдюйма длиной. Мейснер осторожно ковырнул его. Оболочка прорвалась, и мы увидели мясистую сердцевину. Мейснер бросил на нас торжествующий взгляд.

— Это ребенок, — многозначительно произнес он. — Как она и сказала, это частица его мягких частей.

Мы уставились на темно-красный сгусток плоти, лежавший среди пятен крови, которая вытекла из внутренних органов женщины. Казалось, нам подали знак из другого мира. В моих записях об этой минуте стоит только одно слово: «предмет».

Очевидно, в нем выразились моя неуверенность и замешательство.

Я стряхнул с себя оцепенение.

— Надо осмотреть пациентку, — предложил я. Бросив взгляд на меня, потом на других присутствовавших, Мейснер пожал плечами.

— Разрешаю доктору Зелингеру осмотреть пациентку, — заявил он.

Мне почудилась в его тоне нотка высокомерия. Впрочем, возможно, я ошибаюсь.

В заднем проходе я увидел немного крови. Она была разбрызгана вокруг ануса и чуть ниже по ноге. Но во влагалище и вокруг него (лобок был выбрит) я не обнаружил ничего, никаких следов крови.

Тогда я тщательней обследовал задний проход. И, к своему удивлению, обнаружил, что прямая кишка немного раздражена и слегка посинела. И справа, с краю едва заметна трещинка, откуда могла просочиться кровь. Это последнее соображение я внес в свои записи, впрочем, настаивать на этом объяснении я теперь не решаюсь.

Трещинка там была, сомнений нет. Какая-то часть крови могла появиться оттуда, но не вся. К тому же эта трещинка не имела никакой связи с комочком плоти, вышедшим из живота женщины.

Я отошел от больной.

— Контролер закончил свою работу? — жестко спросил Мейснер, поглядев на меня в упор.

— Закончил, — ответил я.

25 февраля

Сегодня хорошая погода. Мы с дочерью вышли погулять и спустились к пристани. Наш маленький каменный причал мы, горожане, называем пристанью, потому что к нему иногда пристают лодки. Стало быть, мы лжем, но эта ложь призвана просто подбодрить, преувеличить, она никому не причиняет вреда. Маленькая невинная ложь, которую приятно иметь про запас, когда ты пал духом. Теперь я часто размышляю о том, в чем назначение лжи и в чем ее оправдание. Думаю, на эти мысли меня натолкнули упорные обвинения Штайнера. Насчет пристани можно продолжать лгать. Ничего дурного от этого не произойдет. Хуже, когда ложь одновременно разрушает и созидает.

Скоро к нам придет весна. Завтра моей дочери исполнится двадцать один год. По этому случаю мы устроим небольшой праздник. Мы пригласили Штайнера, он обещал прийти. Он в первый раз увидит Марию после того, как к ней вернулось зрение. А она вообще никогда его прежде не видела.

Мы со Штайнером все чаще беседуем друг с другом. Позавчера у нас был долгий разговор у него дома. Он утверждает, что слишком погружен в свое ремесло, слишком на нем сосредоточен, чтобы возвыситься над самим собой. И тут он произнес имя Мейснера.

— Мейснер всегда твердит о своем флюиде, — заметил я.

— Это всего лишь название, — ответил Штайнер. — Он говорит одно, а цель у него совсем другая. Он хочет вызвать у нас восторг, самозабвение.

— И к чему приводит этот восторг, это самозабвение? — спросил я.

— К созданию произведения искусства. К экстазу. К преступлению.

Объем живота пациентки Кайзер уменьшился до тридцати шести дюймов. Я сам измерял его. Цифра совершенно точная, возможны разве что незначительные отклонения, в зависимости от того, в каком месте измерять живот.

Сомневаться в том, что живот уменьшился в объеме, было бы просто смешно. Можно допустить какие-то незначительные погрешности в измерении, какие-то вполне объяснимые неточности. Но уменьшение объема живота очевидно — на этой цифре можно настаивать.

26 февраля

Когда мы пришли, пациентка сидела в кровати и улыбнулась нам. Мейснер сразу же приступил к делу и погрузил ее в сон, даже предварительно не осмотрев.

После этого он попросил ее рассказать, что за это время произошло с плодом.

И вот что она рассказала.

Большая часть плода уже раздроблена, осталось раздробить его отдельные самые крупные части. В первый день лечения (она, вероятно, имела в виду массаж) плод почти целиком отделился от того места, к которому был прикреплен, и околоплодная сумка порвалась. На второй день отделилась голова; также в течение первой недели отделилась грудная клетка и нижняя часть тела до колен. Вчера раздробилась голова, и часть ее материи по одной из жил стекла в мочевой пузырь, а часть попала в кишечник через дыру, которая образовалась, когда рука ребенка во время лечения оторвалась, и кусочек кости прорвал кишку. Средство, очищающее кровь, которое она все это время принимала, оказало очень сильное и благотворное действие и ускорило распад трупа в ее теле. Она заметила также, что моча, которая за ночь собралась в ее ночной посуде, источала страшное зловоние, словно какая-то падаль.

Она объявила также, что плоть младенца уже почти совсем отделилась от костей; возможно, она употребила выражение «сползла с костей». Она недвусмысленно требовала, чтобы ее продолжали магнетизировать и массировать и чтобы все это проделывал только Мейснер. Я слушал этот рассказ, потеряв дар речи. Потом попросил Мейснера узнать у больной, не вышли ли из нее еще новые частицы плода.

Он спросил.

И тут я увидел на лице спящей победоносное выражение. Ночью она почувствовала мучительные позывы в нижней части кишечника и попросила мужа снять с нее повязку. (Она могла бы сделать это сама, но уверяет, что попросила об этом мужа.) И муж извлек у нее из заднего прохода комок плоти, который она теперь держала в руке вместе с двумя маленькими округлой формы костями.

Мы рассмотрели кости. Это были кости — сомнений нет. Рассмотрели комок плоти — небольшой, продолговатый, напоминавший железу.

Мы постояли молча, глядя на лежащую женщину. Выражение ее лица, как всегда, было умиротворенным и замкнутым, красивой ее назвать было нельзя, но не была она и уродливой.

Боюсь, я исполнил свой долг контролера поверхностно и недобросовестно. Я ограничился тем, что издали, смотрел на пациентку и поверил на слово сведениям о ней, полученным от других.

А ведь, по сути, я о ней ничего не знаю.

И все же я должен до конца исполнить обязанности, которые сам на себя взвалил. Одна ошибка не дает мне права снова впасть в апатию. Я считаю, что всегда можно добиться известных результатов, даже если порой на них нельзя положиться с уверенностью. Даже не совсем точный вывод, основанный на некоторых ошибках, но в целом зиждящийся на представлении, достигнутом мною в итоге многотрудных усилий, имеет известную ценность. Утверждение, будто опыты ведут только к противоречиям, не способствует прогрессу. А я теперь чувствую перед медицинской наукой ответственность, какой прежде не ведал.

Мы подняли больную с кровати и усадили на горшок. Мы поддерживали ее с двух сторон, и она стала усердно тужиться.

Посадить ее на горшок предложила она сама. Ее испражнения были такими же зловонными, как и моча. Банщик Педерсен стоял у двери и, когда Мейснер отвернулся, скорчил гримасу.

Я прикинулся, что ничего не замечаю.

Потом мы исследовали ее кал.

Из кончика верхней колбаски торчала косточка, сохранявшая свой белый, а может быть, сероватый цвет, треугольной формы, шириной в полдюйма. Задержав дыхание, я взял кость кончиками пальцев — другого инструмента у меня не было — и завернул в носовой платок. Женщина сидела на кровати, продолжая дремать и все так же улыбаясь в пустоту. Мейснер слегка поддерживал ее сбоку.

27 февраля

Я понес кусочки костей Штайнеру. Мы тщательно исследовали их. Штайнер усомнился в том, что это детские кости. Его сомнения передались и мне.

А сегодня в первой половине дня произошло следующее.

Не успели мы прийти в дом пациентки, как она, еще до магнетизирования, показала нам две косточки, которые, по ее словам, вышли из нее с испражнениями. Обе были длинные, одна трех дюймов, закругленная на конце, другая короче, но зато немного толще. Мейснер несколько секунд молча их разглядывал. Потом небрежно сунул в карман. Я тут же потребовал, чтобы кости были отданы мне как официальному контролеру.