Брачный контракт кентавра - Дарья Донцова

Промучившись около месяца, Стефа открылась Тане, и та разумно сказала:

– Надо срочно делать аборт!

На следующий день девочки тайно отправились в Москву, купили на вокзале справочник коммерческих медицинских учреждений и начали их объезжать. В первых трех у Стефы сразу попросили паспорт, в четвертом молча указали на объявление «Несовершеннолетние принимаются в присутствии родителей», а вот в пятом дали направление в кабинет.

Пожилой доктор осмотрел Стефу и сказал:

– Поздно. Почему раньше не пришли?

– Не знаю, – всхлипнула школьница. – Думала… ну… э… думала…

– Ничего ты не думала! – вышел из себя гинеколог.

Стефка зарыдала.

– И куда теперь мне идти?

– Аборт малолетке, да еще на четырнадцатой неделе, никто делать не возьмется, ни одному врачу сидеть в тюрьме не хочется, – категорично отрезал доктор. – Рожай, деточка.

– Ой, не могу, – зашептала Стефания.

– Надо было головой думать, а не тем, что между ног находится, когда с мужиком в койку прыгала, – схамил врач и выгнал беременную из кабинета.

Два часа Стефка рыдала в какой-то московской подворотне. Таня сказала:

– Хватит, от слез лучше не станет, я придумала выход. Скажешь матери, что поживешь в городе, у тетки или у какой другой родственницы, мол, хочешь учиться в Москве, а сама спрячешься у нас на участке.

– Где? – всхлипнула Стефа. – В сарае? Иветта тут же увидит, весело получится!

Таня загадочно улыбнулась.

– У меня дед был дезертир. Боялся с немцами воевать.

– Кто? – подпрыгнула Стефания.

Привалова прыснула:

– Дедушка, отец мамы. Я его никогда не видела, а вот бабушку помню, она умерла, когда мне десять исполнилось. Папа уже на Вете женился, он с бабой Галей не общался, почему-то они разругались. Баба Галя, когда мама с папой поженились, им большой дом в Мопсине отдала, а сама в другое село уехала, у нее там еще участок был. К нам она в гости не приходила, но меня к ней отпускали. Старуха очень набожная была, все грехом считала, но мы с ней дружили. И один раз она мне рассказала, что, когда началась война, ее муж очень испугался, не хотел идти в армию. Он сделал во дворе что-то типа землянки и спрятался там, ото всех схоронился. Бабушка тогда объявила, что дед добровольцем на фронт ушел, а на самом деле он под огородом сидел. Мама про секрет знала, но молчала, больше они никому не сказали. Вот. Я после разговора с бабкой нашла вход в тот схрон и тоже тайну хранила. Федор и Вета не в курсе, а сами они его не найдут.

– А чего с твоим дедом стало? – разинула рот Стефа.

– Не знаю, – пожала плечами Таня. – Мама уже тогда умерла, а бабка мне только про подземелье сказала, про деда промолчала. Но это не интересно, главное другое: я тебя спрячу. Никто не узнает, где ты сидишь, родишь втайне.

Библиотекарша судорожно перевела дыхание, поплотнее завернулась в шаль и продолжила:

– Мы с Танькой никому про Стефку не проговорились. Ухаживали за ней, гулять иногда выводили, пока она могла вылезать, потом ей живот мешать стал по лестнице карабкаться.

– И чем дело закончилось? – сурово спросила.

Лариса прижала к груди руки и стиснула кулаки.

– Поздним вечером ко мне Танька примчалась, сказала, что Ларка рожает, помощь нужна. Ну я с ней отправилась.

– Сумасшедшие! – не выдержала я.

Лара замотала головой.

– Нет. Татьяна подготовилась: учебник от корки до корки прочитала, картинки смотрела – училась роды принимать.

– Дуры, – не успокаивалась я, – ну и дуры!

– А что нам делать оставалось? – огрызнулась Лариса. – «Скорую» вызвать?

– Извините, – опомнилась я. – Всегда легко осуждать другого человека, не побывав в его шкуре. Продолжайте. Вы спустились под землю…

– Танька одна полезла, сказала: «Вдвоем там тесно, жди меня наверху, если понадобишься, кликну!» Знаете, как мне страшно было? Чуть с ума не сошла! А потом Татьяна вылезла… жуть на нее глядеть… вся синяя… одежда в крови… в руках сверток… Ой, не могу!

– Продолжайте! – рявкнула я.

– Привалова младенца убила, – еле слышно произнесла Лариса. – Случайно! Мы не хотели его жизни лишать, думали: родит Стефа, положим кулек к Антонине Сергеевне Васькиной под дверь – она медсестрой работает, живет в крайнем доме у леса, решит, что кто-то из посторонних подкинул, сдаст его куда надо. А Стефка оправится, и все хорошо будет.

У меня не нашлось слов, чтобы достойно прокомментировать поступок девчонок.

– Но вышло хуже некуда, – пробормотала Лариса. – Танька, когда приняла ребенка, понесла его в тазу обмыть, споткнулась и уронила. Прямо головой об пол. Младенец сразу умер. Привалова потащила его в овраг хоронить, а мне сунула узел с окровавленным бельем и сказала: «Стефка спит, иди домой, сожги тряпки и молчи. Никому ни слова, иначе всем плохо будет». Я умчалась к себе и завалилась спать…

Лариса обхватила голову руками и снова замолчала.

– Дальше! – потребовала я.

– Потом Таньку арестовали, – неожиданно спокойно сказала Лариса. – На ее свитере нашли кровь, а на подошвах землю из оврага.

– Но вы-то знали правду! – не удержалась я. – Татьяна испачкалась в крови несчастного младенца. Экспертиза установила лишь, что на одежде мужская кровь, и все. У Стефы родился сын?

– Да, – подтвердила Лара.

Меня охватила злость.

– Теперь ясно, как дело обстояло. Татьяна понесла тело ребенка к оврагу и зарыла его. Но там же спрятал труп убийца Миши. Вот почему на ботинках Тани оказалась земля с того места, где обнаружили убитым ее сводного брата. И ясно, почему Привалова молчала, не рассказала правду ни на следствии, ни на суде: она считала себя виновной в смерти новорожденного. Но она не планировала смерть крошки, произошел несчастный случай. За это большой срок не дали бы, вполне вероятно, обошлись бы условным наказанием. Вот только Таня не могла раскрыть истину – не хотела подвести Стефу. Наверное, подумала и о другой подружке – о вас. И, повторюсь, полагала, что ей надо понести наказание за смерть крошечного мальчика. Но вы со Стефой! Хороши подруги! Знали, что Привалова незаслуженно получила пятнадцать лет, и молчали! Где сейчас Стефания?

– Не знаю, – промямлила Лариса. – Мы не виделись после родов, понятия не имею, куда она подевалась.

Я почувствовала брезгливость.

– И вас не интересовала судьба Ловиткиной?

– Через полгода я спросила у мамы Стефы, – плаксиво занудила Лариса, – как у той дела. И узнала, что она учится в Москве. Ну и успокоилась.

Я потеряла самообладание:

– Спала спокойно? А за Таню, мотающую срок за несовершенное преступление, совесть не мучила?

Лариса вытянула вперед руки.

– Каждый день терзаюсь! Не могу забыть тот окровавленный сверток. Но я же ни при чем! Вниз не спускалась, при родах не присутствовала, просто наверху ждала, а потом белье сожгла. Готова признать вину за то, что взрослым про Стефкину беременность не сообщила и продукты из дома воровала, но младенец без меня умер!

– Ты правда дура или прикидываешься? – схамила я.

Лариса легла грудью на стол.

– Мама поклясться заставила, что буду молчать.

Луч понимания забрезжил в моей голове.

– Варвара Михайловна знала о беде Стефании?

Лариса съежилась.

– Да. Она утром стала меня в школу будить, увидела разбросанные вещи, грязь на одежде и подоконнике, ну и сообразила: дочь куда-то ходила. Примоталась хуже гестапо, в угол загнала, я и призналась, все честно выложила.

– И как мама-учительница отреагировала? – поинтересовалась я.

– Сначала оплеух мне надавала, – горько сказала Лариса, – потом приказала: «Сиди дома, не высовывайся, я что-нибудь придумаю». А вскорости Таньку арестовали. Мамочка тогда перекрестилась, меня к себе прижала и давай уму-разуму учить: «Без нас беда уладилась, молись, чтобы буча и дальше мимо пронеслась. И рот на замок запри. Ведь всю жизнь себе сломать могла!»

– Татьяна к вам на днях не заглядывала? – повторила я вопрос, заданный в самом начале нашей беседы.

– Говорят, она на зоне умерла, – отшатнулась Лариса.

– Привалову недавно отпустили. Срок истек. Хоть и длинный, да закончился, – ввела я ее в курс дела.

Лара вскочила.

– Господи! Она сюда вернется?

– Маловероятно, – успокоила я собеседницу. – Где ей тут жить? Федор Привалов дом продал. Но, думаю, женщины в лагере объяснили товарке, какую глупость она совершила. Значит, с Таней вы не встречались?

– Нет, – серея на глазах, подтвердила Лариса. – Она только одно письмо мне прислала из лагеря. Очень давно.

– Оно сохранилось? – обрадовалась я.

– Нет, я разорвала, – прошелестела Лара.

– Что в нем было? – наседала я.

Лариса закрыла лицо ладонями.

– В конверте лежал пустой лист бумаги.

Я удивилась.

– Совсем чистый?

– Почти. – Помолчав секунду, Осипова уточнила: – На нем только стоял вопросительный знак. Я поняла. Танька сама не могла признаться, ей совесть не позволяла, но она ждала, что я пойду и все объясню. Я хотела, да с мамой не поспоришь. Я не виновата! Не виновата я!