Искатель. 1971. Выпуск №5 - Глеб Голубев

Прощупав локаторно и на слух окрестности, дед Корифей бесшумным шагом быстро задвигал вперед. На Бебу он даже не оглянулся, а сделал спиной неуловимый жест, и тот понял его, как понимали деда коровы, и тоже пошел, согнувшись, стараясь не шуметь.

У одного из омутов дед остановился и замер.

— Слышишь? — шепотом спросил он.

— Чего? — по-деревенски ответил Беба.

— Лещи жрут. Ох жрут, ох и стая. И каждый не менее как полтора килограмма.

Но ничего не слышал Лева Бебенин. Пошумливал ветер в кустах, верещали бездумно птахи.

— Ну что-ты? — чуть не плача, сказал дед. — Он же траву жрет губами, — в досаде дед даже изобразил, как жрет губами траву в водных глубинах лещ. — Целая стая! Ох, чмокают, нечестивцы!.. Бегем! — вдруг властно приказал дед и шустро побежал обратной дорогой, загибая через кусты, чтобы выскочить напрямик домой.

…Когда на ближнем пригорке показалась семенящая фигура деда, а за ним Беба, задыхающийся от неправильного образа жизни, бабка Ариша с непостижимой шустростью включила обе электроплитки, поставила на них ведра с водой и засеменила в амбар, откуда вышла с мешком овса на спине.

19

А самородок, завернутый в кармашек из ткани «болонья», такие кармашки зачем-то давали раньше к аналогичного названия плащам, лежал на чердаке дома № 15 по улице Федора Павлова, возле дымоходной трубы, присыпанный шлакоблочной чердачной засыпкой. Над самородком водили ночные чердачные игры коты, и днем его сквозь шлак нагревал солнечный луч, попадавший сквозь щель в крыше.

20

Беба осторожно греб веслами плоскодонки, стараясь не плескать, как было приказано. Дед Корифей сидел на корме и бросал в воду горсти распаренного овса, который, как это известно, для леща то же, что для пьяницы водка. Временами дед Корифей поднимал палец, Беба сушил весла.

— Идут, — вслушиваясь в неизвестные шумы, говорил дед Корифей. — Шевелят, нечестивцы, хвостами. Вся стая.

…Они уже покидали запретные воды колхоза «Заря», когда на противоположном бугре возникла фигура одноногого кузнеца Михея, тоже известного в местности лещевика.

Кузнец Михей пронзил взглядом пространство, сразу все понял и, подняв к небу костыль, крикнул в направлении родного колхоза:

— Уводят!

Крик его неизвестным науке способом пронесся через засеянные житом поля, сквозь клевера и люцерны, лощины и пустоши, сквозь стены домов, где сидели за ужином рыбаки колхоза «Заря», и сразу проник в их сердца.

— Греби! — приказал дед Корифей и начал горстями швырять в воду лещевой алкоголь, выстилая дорожку.

Из центральной усадьбы колхоза «Заря» вырвался трактор «Беларусь», увешанный людьми в воинственных позах. И из усадьбы колхоза «Рассвет» вырвался трактор «Беларусь», в прицепе которого сидели рабы рыболовной страсти.

— Греби! — кричал дед Корифей, и Беба выламывал весла. Скрипели уключины, трещали весла, и контрабасист Бебенин, который в жизни не знал, что может грести, греб как «пенитель морей». На ладонях вздувались и лопались пузыри, в мочалки превращались вялые бездельные мышцы.

— Стой! — ликующе сказал дед. Он поднялся на корме символом победы и торжества и, задрав бороденку, вытряхнул в омут остатки мешка. И сел на корме, слушая довольное чмоканье уведенных лещей.

Они закурили махру из кисета деда. Ядовитый моршанский дым полз над рекой, окутывал лодку, они сидели друг против друга как счастливые потные дети, единокровные братья, соратники по оружию и улыбались друг другу проникновенно и нежно: старый пастух и хлыщ Беба, гранильщик асфальта, хилый цветок искусственной техносферы.

Даже тракторный рокот не мог испортить славянской простоты событий. На берегах стояли друг против друга негодующие враждебные племена рыболовов и осыпали друг друга простыми словами. Дед Корифей сидел на отшибе на бережку, и напротив него, через речку, сидел лещевик Михей, идеолог враждебного клана. Михей с мрачной угрозой, не мигая, разглядывал деда, взгляд его излучал планы, надежды, грядущее торжество. Лучезарен и прост был ответный взгляд деда Корифея.

Беба вначале присел было около деда, стал тоже глядеть на Михея. Но понял, что ему не место в борьбе титанов. Через минуту он тоже орал простые слова. В этот миг он был членом племени, рода, семьи, и кровь великих свершений горячо бежала по жилам. Кто-то хлопал его по плечу, и сам он обнимал кого-то.

В разгар страстей пулеметным треском ворвался звук милицейского мотоцикла. И звук этот, а также традиционный вопрос «В чем дело, граждане?», вернули Бебенина на землю.

Но на землю вернулся уже не тот вчерашний, замученный страхами и видениями, а некто новый, познавший радость борьбы и удачи.

Среди мятежного шума толпы у Бебы вдруг четко и ясно, как диспозиция перед боем, оформилась мысль: «В Средней Азии живут среднеазиаты». Те самые среднеазиаты, которые вплетают женщинам в косы мониста из драгоценных материалов, кладут золото в чувяк, а чувяк прячут в арык.

На берегу речки Порожек замкнулась мысль, впервые пришедшая к Бебе на берегу Тихого океана на затопленном ночью и сыростью рыбацком причале.

С неосознанной тоской Беба прощально оглянулся кругом. Вечер мягко падал на речку, на окрестные холмы русской равнины, на перелески, поля и деревни. Беба стал медленно отступать от берега и, отойдя за кустарники, повернулся к речке спиной, пошел к пыльной дороге, по которой ходили автобусы к станции.

Уходил, чтобы потерять себя среди самолетных кресел, полок вагонов и гостиничных номеров в краях, где Бебу никто не знает и знать не должен.

21

…В безоблачном азиатском небе висело пыльное солнце. Под тополями, окружавшими аэропорт Нукуса, держалась черная тень.

Вскинув на плечо швейцарскую сумку, Беба шел мимо багажного отделения аэропорта, мимо дававших тень смоковниц, мимо киоска с краткой надписью «Газвода», мимо садовых лавочек.

Ему очень не нравились первые встреченные среднеазиаты. Непохоже, чтобы они дарили монисты своим женам и прятали золото в чувяк или там в арык.

Да что там говорить: только смуглота лиц и какая-то восточная стройность отличали толпу от толпы любого другого города в летнее время.

Но Беба (период нравственных колебаний был уже позади) знал, что не надо нервничать, не надо спешить. Он как бы со стороны посмотрел на себя. Техасские штаны, рубашка навыпуск, сумка в руке — нет, он не привлекал внимания в аэропорту Нукуса.

Он шел вперед мимо садовых лавочек, пересек какой-то садик, шел, руководствуясь интуицией, и как бы в подтверждение увидел вдруг горбатый мостик, под мостиком арык, а рядом стояли два очень высоких худых старика в барашковых шапках. Есть Средняя Азия! Существует.