Новый Мир ( № 11 2008) - Новый Мир Новый Мир

Визг и завывания птицами заметались над водой.

Вскоре на берегу уже стоял шалаш, возле которого горел костер. Вечерело, от воды потянуло сыростью.

Сатир принес из леса несколько тонких прямых веток, очистил их от сучков, заострил карманным ножом, принялся обжигать на костре. Остальные с интересом наблюдали за ним.

— Ты, никак, копья делать собрался? На медведя пойдешь, на лося? — полюбопытствовала Серафима.

— На белок. Присоединяйся. Но учти, белок бьют в глаз.

Получив такой ответ, она скривилась и, фыркнув, замолчала.

— Эльф, пошли со мной, — позвал Сатир.

— А я? — вскинулся Тимофей. — Я тоже хочу на охоту!

— Только не шуметь! Идите за мной, учитесь.

Сатир взял копья и отправился вдоль берега по колено в воде, внимательно глядя вниз. Он шел не торопясь, стараясь не создавать волнения на поверхности. Через десяток метров увидел то, что искал. Стайка крупных карасей, похожих на темное подвижное серебро, плавала неподалеку от берега. Изо всех сил стараясь не спугнуть их, он приблизился, поднял острогу, покачал ее на руке и сильно метнул в ближайшую рыбу. Оружие прошло в нескольких сантиметрах от спинного плавника. Вспугнутая стая одним мгновенным движением исчезла.

— Лажа, — пробормотал рыбак и двинулся дальше, подобрав плавающую острогу.

Со следующей стаей история повторилась. А вот на третий раз удача смилостивилась, и вода в озере окрасилась кровью.

— Есть! — восторженно пискнул Тимофей.

Сатир мысленно извинился перед убитой рыбой, передал ее Эльфу и отправился дальше. Точные броски случались все чаще, и через час они наколотили уже целый кукан карасей и красноперок. Прикинув, что на ужин хватит, повернули обратно.

У костра, уставшая от новых впечатлений и волнений, выпавших на их долю, спала Серафима. Сатир накрыл ее своей косухой, она что-то пробормотала в ответ. В мерцающем свете костра они выпотрошили рыбу, порезали на куски и насадили на гибкий ивовый прут. От жарящихся ломтиков пошел одуряющий запах. У Эльфа так громко заурчало в животе, что Белка заворочалась.

— Извиняюсь, — пробормотал тот.

Изжарившуюся рыбу разложили на листьях лопуха и уже совсем собрались будить Серафиму, как вдруг Сатир поднял вверх указательный палец.

— Тихо-тихо-тихо! — прошептал он.

Вытащил из своих штанов кожаный ремень, осторожно снял со спящей косуху, положил на Белку растянутый пояс и снова укрыл. Подождал немного, улегся у ее ног и стал потихоньку вытягивать ремень, ожидая реакции. Реакция проявилась быстро. Белка широко открыла глаза, прислушиваясь к ощущениям, и над притихшим озером раздался вопль:

— Змея!

Она вскочила, сбросив с себя куртку, и отбежала в сторону.

Сатир, пользуясь тем, что ее глаза еще не привыкли к свету, молниеносно спрятал ремень у себя на груди и сонно приподнялся на локте.

— Ты чего орешь?

— Там змея! — в страхе произнесла Серафима.

— Подумаешь, великое дело — змея. Ужик какой-нибудь или гадючка, — пожал плечами Эльф.

Тимофей смотрел на происходящее горящими глазами и широко улыбался. К счастью, Белка этого не заметила.

— Гадюка? Она по мне ползала!

— Да, они любят тепло. Грелась, наверное.

— Грелась? На мне? Я спала со змеей?

— Бывает… Это придает тебе некое сходство с Евой, — неопределенно протянул Эльф.

— Ты что, издеваешься? А если б она меня укусила?

— Паралич, пена изо рта и медленная смерть! — решительно заявил Сатир.

Серафима от страха обняла себя руками.

— Ну, мать, попала ты!.. — сказала самой себе.

Тимофей, едва сдерживая смех, протянул ей лопух с испеченной рыбой. Белка дернула плечами, словно отбрасывая страхи, и принялась уписывать еду, не забывая, правда, беспокойно оглядываться вокруг.

Ночью, лежа в шалаше, сквозь сон она услышала, как кто-то большой, словно тюлень или морской котик, плещется у берега. Слышался негромкий смех и неразборчивое бормотание. Белка открыла глаза, увидела сидящего на мелководье человека. Капли с острыми огоньками звезд внутри стекали по его спине и рукам. Казалось, он весь переливается и сверкает, как ртуть на солнце. Рядом с ним сидел и беззаботно шлепал по воде рукой кто-то, странно похожий на Сатира. Белка шевельнулась и поняла, что не чувствует рядом его спины, сильной и теплой, словно разогретый за день камень.

Было в уединении этих странных купальщиков что-то родственное, близкое, словно братья встретились после долгой разлуки. Серафима провалилась обратно в сон.

На следующий день они снова плавали, ныряли, радуясь солнцу и чистой воде, доставали со дна причудливые окаменелости и ракушки, валялись на солнце, лениво переговаривались и разглядывали проплывающие вверху облака.

— Человек создан для пьянства и безделья, — сказал Эльф.

— Ах, как хотелось бы, чтобы так оно все и было! — откликнулась Белка, сладко потягиваясь на песке.

— Я в лесу коноплю нашел, — подал голос Сатир. — Дикую. Нарвал и разложил сушиться.

— В наших широтах конопля беспонтовая вырастает. Солнца мало.

— В этом году лето жаркое. Посмотрим, что получится.

Следующие дни проходили так же, как и этот. Они купались, били рыбу, готовили ее на огне, загорали, по вечерам подолгу сидели у воды, передавая друг другу дымящийся косяк с травой и наблюдая за движением заходящего солнца. За тем, как красный шар медленно сползал за иззубренную, словно кромка боевого меча, темнеющую линию леса и мир погружается в мягкие сумерки, как в прозрачную голубоватую воду. В воздухе чувствовался такой вселенский покой, что хотелось перестать дышать, дабы ничто не нарушало его. Наступала ночь, густая, как смола, и наполняла воздух тайной.

Может быть, это были лучшие моменты в их жизни. Если бы кто-то другой оказался на их месте, возможно, он согласился бы с ними. Впрочем, никто и никому не в силах запретить сидеть по вечерам на берегу озера и, наблюдая закат, понимать, что одним из величайших грехов на земле является нарушение тишины, а величайшая музыка — та, что неотличима от молчания.

Дым от сигарет неслышно, как пар от нагретой воды, поднимался вверх, вкрадчивый и осторожный, похожий на падающий вверх снег. Мысли текли все медленнее и медленнее, а затем и вовсе останавливались,

не понимая, куда двигаться, если все видимое и невидимое разом лежит прямо перед тобой. Мысли терялись среди лучей закатного солнца, криков засыпающего леса, замирающих движений ветра и вечного спокойствия озера, мимо которого прошли сотни веков. Серп месяца вставал над лесом, как полуприкрытый веком глаз небесного мудреца.

Дни тянулись красивые и неторопливые, как процессия экзотических улиток.

Иногда Белка, Сатир и Эльф забирались на торчащие из-под воды стволы деревьев и лежали там часами, разговаривая обо всем на свете.

— Один буддийский мудрец сказал, что высшим счастьем является возможность есть когда хочешь, пить когда хочешь и спать когда хочешь.

— И ты правда думаешь, что это счастье? — удивилась Белка.

— Нет конечно. Это всего лишь свобода, и не более того. Даже, скорее, не сама свобода, а движение к ней. Ужас в том, что современная цивилизация преподносит свободу в качестве самодостаточного и конечного продукта. А ведь еще Ницше говорил: “Быть свободным не от чего, а для чего”. Обыватели вытребовали себе иллюзию свободы, чтобы сидеть на привязи сытости, телеразвлечений и сексуальной распущенности в пределах собственной

кухни. “Хлеба и зрелищ”. Со времен Римской империи известно, что раб,

освободившись от рабства, первым делом требует себе нового хозяина. Бедное человечество боится свободы… Как проклятья, как клейма, как проказы…

— Я не боюсь, — пожал плечами Сатир.

— А ты и не человек. Если они все люди, то ты не человек.

— Да с чего ты взял, что я не человек? — обиделся Сатир. — Да я человек больше, чем они все вместе взятые! Я обречен быть человеком и буду им.

Эльф молчал, Белка, вытянувшись на стволе, расслабленно следила за разговором.

— Хорошо, первую попытку стать людьми человечество объединенными усилиями загубило. СССР задохнулся. Что дальше? Стремиться к победе капиталистического труда? Да куда ж там стремиться? К чему? К деньгам? А дальше? Любому нормальному капиталисту понятно, что дальше этому строю двигаться некуда. Куда? Обогащаться? Хорошо! Но зачем? Чтобы больше потреблять? Хорошо. Давай обогащаться дальше. Зачем? Чтобы потреблять еще больше? А предел будет? Что, кроме денег, сможет завещать умирающий при этом строе человек? Ничего! Апофеоз капитализма — ничто! Абсолютное ничто!!! Что такое деньги? Хлам! Сегодня они есть, а завтра пожар или финансовый кризис — и их уже нет! Так что ж, завещать эту фикцию? Я помню своих родителей, я люблю их, но за такое наследство я бы их проклял.