Том 4. Рассказы для больших - Саша Черный

Кельнерша заметила русских и подошла, привычно играя глазами и теребя передник:

— Добрый вечер. Где это вы пропадали, герр Васич?

Васич ответил сухо, хотя обычно держал себя гораздо любезнее с пухлощекой немкой:

— Был занят. Дайте нам два графина «Резинатвейна» и бутылку «Пелопоннесского». Пока. И карту. Только, пожалуйста, поскорей.

Кельнерша сделала мину, свысока взглянула на приехавших дам и ушла.

Заняли столик у перил, в затененном углу, самом дальнем от входа. Внизу монотонно бежала вода. Река длинной излучиной огибала зеленые холмы и терялась в далеких темных кустах. Вдали на пригорке, над розовыми от заката квадратами полей чернел маленький замок, в стеклах переливалась малиновая бронза заката, над башней летали черные птицы. Река на повороте тоже вся была полна расплавленным металлом, — в середине, едва выбиваясь против течения, шумно взбивал золотую пену маленький колесный пароход. На пароходе черные фигурки, склонившись над бортом, махали фуражками и что-то кричали — должно быть, корпорантам на верхней террасе.

Пароход прошел, и на реке стало тихо. Мельников задумался. Все вокруг напомнило ему старинную сентиментальную немецкую картинку: там, за холмами, темнеют в долине серой массой узкие кровли немецкого городка, на холме, у старой церкви стоит юноша с мешков за плечами… Волосы развеваются, шляпа в протянутой руке, голова обращена назад, а уста горько шепчут:

«Adieu, adieu, mein schönes Land!»[20]

Мельникову показалось, что этот юноша — он сам. Ему стало вдруг грустно и жаль себя…

Мирцль дотронулась до его плеча:

— Prosit![21] Вино простынет, герр Мельников… Пейте. Может быть, вино вас научит говорить со мной по-немецки…

— Я… я с удовольствием…

— Он с удовольствием! — неизвестно чему грубо расхохотался Васич, наливая себе вина.

Он сидел спиной к реке, рядом с Мирцль, зорко следил за всем и чувствовал себя, как хороший бильярдный игрок перед тонким ударом. До заката ему не было решительно никакого дела.

— Чему вы смеетесь? — раздраженно спросил Мельников.

Васич стряхнул за перила пепел и потянулся.

— Весело, дитя мое, вот и смеюсь. Не кота же хоронить мы сюда приехали. Правда, Мирцль? Prosit! Pfui, как она пьет… Как воду Франц-Иосифа…

— Крепко, герр Васич. Я не привыкла.

— Детские игрушки. Привыкайте… Доставим в целости, не разобьетесь. Что будете есть?

— Все.

— Браво. Фрейлейн! Липтауского сыра, ветчины с горошком… Вам чего, фрейлейн Ильза?

— Шницель, — торопливо ответила проголодавшаяся Ильза.

— С картофелем?

— И с бобами!

Она развернула салфетку и решительно посмотрела на всех.

— Ух, какая жадная! Прекрасно. — Васич подождал, пока кельнерша ушла, наполнил пустой бокал Мирцль, заглянул ей быстро в глаза и весело и настойчиво сказал — Prosit! Второй бокал вкуснее. Третий — нальете сами. Коллега, да просите же! Вот, ей-богу, суповое мясо… — пробурчал он вскользь скороговоркой и с дурашливым пафосом громко прочел по прейскуранту — Resinatwein 1890 года, поставляется ко двору местного принца, чтоб он лопнул! Prosit. Чего вы, коллега, все морщитесь?

— Невкусно.

— Наоборот. Чистейшая резина на копировальных чернилах… Очень деликатный напиток. С четвертой рюмки почувствуете… Мирцль, просьба!

— Хотите сделать мне предложение?

— Пока еще нет. Снимите шляпу. Можно?

— Зачем?

— Умоляю. Из-за вашей шляпы я ничего не могу сказать вам на ухо. И потом, без шляпы вы будете больше похожи на себя…

Васич взял Мирцль за руку, но та быстро ее отдернула.

— Вы от этого ничего не выиграете, мой милый, а секретов у меня с вами нет. Хорошо, я сняла… Пожалуйста, оставьте в покое мои ноги.

Васич крякнул и зло посмотрел Мирцль в глаза.

— Ловко. Гм… Три копейки! Впрочем, это не я, а герр Мельников.

— Герр Мельников сидит с левой стороны. Да если б он и сидел там, где вы, он бы никогда не решился на это… Правда ведь, герр Мельников? — вызывающе спросила она.

Мельников, который в это время удивлялся, какое маленькое у Мирцль ухо, услыхав свою фамилию, очнулся, поднял четвертый бокал «Резината» и сказал:

— Конечно, Мирцль. Пожалуйста, фрейлейн Мирцль… не разговаривайте с ним. Не надо! Лучше выпейте со мной. Да?

— С вами? Сколько хотите. Prosit, лягушечка. Pfui, какая гадость. Вытрите мне губы…

— Чем?

Мельников смешался и покраснел.

— Ха-ха-ха! Чем? Салфеткой. Какой смешной…

Васич, наливая Мирцль в чистый бокал темно-желтого «пелопоннесского» вина, усмехнулся:

— Я ведь вам сказал. Он — несовершеннолетний. Кроме мамки, ни к одной женщине не прикасался.

— Не ваше дело. Герр Васич, оставьте мои ноги в покое! — Мирцль поднялась и сердито ударила ладонью по столу. — Сядьте, пожалуйста, на мое место, — попросила она Мельникова и, когда тот встал, пересела на его стул.

Васич холодно и брезгливо принялся рассматривать электрическую лампочку в нише, потом карту вин. Перевел глаза на Ильзу. Она съела свой шницель, картофель и бобы дочиста — на блюде нечем было поживиться даже и мухе, выпила два бокала вина и теперь плотно сидела на своем стуле, как сытая сова, то открывая, то закрывая глаза, — почти засыпая. Наконец глаза ее совсем сомкнулись.

— Фрейлейн! — крикнул вдруг Васич, перегнувшись к ней через стол. — Две кружки мюнхенского!

Ильза вскочила, широко раскрыла глаза, увидела русского студента и уже тронулась было с места к воображаемому буфету за пивом, но вдруг пришла в себя, опустилась опять на стул и вяло улыбнулась.

Но Мирцль неожиданно рассердилась:

— Герр Васич, это свинство! Фрейлейн Ильза здесь — ваша гостья, а не кельнерша… Вы слышите! Такая же гостья, как если б она была у вас в доме…

Васич не ожидал отпора и несколько смутился:

— Но ведь это шутка, фрейлейн Мирцль, право же, я не хотел…

— К черту! Со своими дамами вы, наверно, так не шутите. Вам смешно, что фрейлейн Ильза устала и что ей хочется спать? А вы попробуйте целую неделю с утра до вечера разносить пиво… разным таким кавалерам, как вы…

— Простите, я совсем не думал.

Васич удивленно и злобно посмотрел на Мирцль.

— Думать надо всегда, — отрезала она, дерзко усмехаясь. — А не умеете думать, так извольте извиниться.

Васич, чувствуя, что вечер проваливается, крепко выругался про себя на родном языке, встал и с оскорбительно изысканной вежливостью обратился к Ильзе:

— Высокоуважаемая фрейлейн Ильза, я очень огорчен, что моя неудачная шутка дала повод заподозрить меня в недостатке глубокого уважения к вам. Прошу вас принять мои искренние извинения…

Фрейлейн Ильза, не совсем понимая, из-за чего горячится Мирцль и чего хочет от нее русский студент, кивнула головой, улыбаясь, налила ему и себе вина и сказала:

— Prosit! Еще порцию бобов.

Все рассмеялись. Мирцль не поняла издевательства и дружелюбно протянула Васичу руку.

— Вот и отлично. Больше не буду сердиться. Это все ваше вино… Чем больше пьешь, тем больше сердишься…

— Не на всех, однако.

Васич, не глядя на нее и раскачиваясь на стуле, упорно смотрел в прейскурант.

— На кого же я еще должна сердиться?

Он ничего не ответил и, сдерживаясь, засвистал.

Студенты наверху уходили, топоча и отодвигая с грохотом стулья. Зазвучал нестройный негромкий хор:

«Alle Fische schwimmen…»[22]

Мирцль тихо подхватила. Ее плечо уже давно ласково касалось плеча молчаливого русского студента. Вначале он отодвигался, потом, должно быть, понял, что приятней не отодвигаться и сидеть спокойно. Мирцль улыбнулась. «Герр Васич злится? Пусть. Он ей не отец и не жених. Какое у этого студента теплое плечо. Слышно, как бьется сердце. Должно быть, ему вредно пить… Как жаль, что она ничего не знает по-русски. Ну что ж, можно и не говорить. А ведь очень похоже, что он совсем еще божья коровка… Герр Васич любит смеяться, но, пожалуй, он сказал о нем правду… Вот так воробей! Или там, дома, невеста? Бережет себя? Ха-ха!»

Она засмеялась, придвинулась еще ближе и, доставая графин с вином, ущипнула под столом студента за руку.

Мельников вздрогнул, но не отнял руки. На реке было печально и темно. Внизу все так же монотонно играла вода, но в ночной тишине плеск воды звучал строже и непонятнее. Молодой месяц пробивался мутным пятном над замком. Студенты ушли, и отголоски веселой песни давно пропали в переулках, которые вели к вокзалу. Наверху было тихо. На стене, ярко освещенной электрической лампочкой, сидел перед бочкой одинокий багровый Диоген и тянул из кружки вино. На бочке чернела надпись «Франц Мейер» — имя и фамилия владельца ресторана.

Мельников покосился на Мирцль, вздохнул и беззвучно шепнул: «Мирцль, как вы прекрасны!» Пальцы его, лежавшие на ее руке, дрожали и слиплись, от Мирцль пахло горячим хлебом и еще чем-то терпким и душным. Страшно хотелось протянуть руку и погладить ее по щеке: такая жаркая, должно быть, щека… А новое вино вкуснее, не то что тот глупый «Резинат». Пахнет смолой и медом и… такое густое.