Кровавые Ангелы: Омнибус - Джеймс Сваллоу

— Обычное оружие не причинит вреда призраку варпа, — говорю я ему.

— Он достаточно материален, чтобы нас ударить, — отвечает Кастигон. — Он разбил металл и камень. Значит может быть разбит в ответ, — он поворачивается к Лпосу. — Рулевой, мы готовы.

— Секунду, капитан, — у нас никогда не бывало такой роскоши, как столь пассивный неприятель, по которому мы готовимся открыть огонь. Лпос пользуется возможностью несколько раз перепроверить расчеты и еще раз выровнять орудие. Когда он больше не находит ошибок, подает сигнал Кастигону.

Я чувствую подъем духа машины корабля. Он счастлив снова воспользоваться оружием. Нова-пушка — создание абсолютной мощи, потому что разрушает все с абсолютной эффективностью. Мы всего лишь его служители, пробуждающие его ото сна, когда нам снова становится нужен его божественный вздох.

— Огонь, — командует Кастигон.

Палуба содрогается. Весь корабль вибрирует от силы, выпущенной огнем нова-пушки. Орудие это почти столь же длинно, как корпус корабля. Отдача сотрясает «Проповедь». Эта пушка не создана для прицельного огня, но выстрел производится настолько близко к точке прямой наводки, как только можно, чтобы мы сами не пострадали в процессе. Вспышка снаряда пронзает пустоту, раня само пространство между нами. Она бьет «Помрачение Надежды» прямо в центр. Раздается блеск ослепляющей чистоты. Это все, чем в этот момент оправдывает свое имя орудие. Взрыв достигает «Кровавой Проповеди», но затихает. И все же, еще один удар взрывной волны сотрясает нас. Мы только что поразили, одним из самых мощных орудий в человеческой истории, «Помрачение Надежды».

И оно этого не заметило.

Темная безмятежность ненарушена. Корабль-призрак ровно дрейфует к Супплициум Терциус, неся с собой чуму окончательной ярости. На мостике и стратегиуме тихо, и мы все смотрим в будущее, омраченное «Помрачением Надежды». За часы один корабль уничтожил все человеческие жизни в системе. Он сделал это без оружия, без борьбы, без планов. Хватило просто его прохода мимо. А если призрак достигнет других, более заселенных систем? Или пересечет путь флота? Лучи заражения, видения ада: мой разум наполнен образами, как чума распространяет свое разъедающее влияние на всю галактику.

«Помрачение надежды» надо остановить. И раз ничто из вооружения «Кровавой Проповеди» не может этого сделать, то остается одна альтернатива.

— Я возглавлю абордажную группу, — объявляю я. — Корабль следует уничтожить изнутри.

— Разве можно ходить по призраку? — спрашивает Кастигон.

— Он достаточно материален, чтобы ударить нас, — эхом отзываюсь я.

— Если это источник заражения, — раздумывает Данталион, — то вход туда повлечет огромную духовную опасность.

— Особенно для Кровавого Ангела, — добавляю я. Изъян будет особенно мучителен в этой ситуации.

Капеллан кивает.

— Угроза кажется довольно прицельно направленной.

— Это не совпадение, — говорю я. — И это риск, который мы должны принять.

Кастигон кивает, но он все еще выглядит сомневающимся.

— Как вы планируете убить призрак? — спрашивает он.

— Узнаем по ходу действия, — я оборачиваюсь, чтобы уйти. — Разве один вернувшийся с того света не сможет уничтожить другого?

Мы не используем абордажные торпеды. Мы не уверены, что сможем пробиться сквозь оболочку корпуса призрака. Вместо этого к «Помрачению Надежды» мою команду везет «Кровавый Шип». Это будет обряд экзорцизма. На борту вместе со мной эпистолярий Столас, сангвинарный жрец Альбин, капеллан Данталион и технодесантник Фенекс. Сержант Гамигин тоже здесь. Он настаивал на своем участии, пусть даже миссия требовала других умений. Но у него достаточно веры, и, испытав прикосновение ужаса заразы корабля, теперь он жаждет отмщения. Я сижу в кокпите с пилотом Ориасом, когда «Кровавый шип» подходит к люку посадочного ангара боевой баржи. Дверь не открывается. Это неудивительно. Что изумляет, это то, как четче становятся детали корабля. Они становятся яснее не потому, что мы подходим ближе, а потому, что мы смотрим на них. Запечатанная дверь становится особенно материальной, какой не была еще несколько минут назад. Я замечаю боковым зрением, что все остальное все еще размыто.

Ориас замечает то же самое.

— Как такое возможно? — спрашивает он.

— Оно питается нашими воспоминаниями, — отвечаю я. — Мы знаем, как выглядят боевые баржи. Оно выстраивает себя, пользуясь нашим знанием.

Я чувствую, как гнев напрягает плечи Ориаса. Его негодование праведно. Мы видим чудовищное богохульство. И все же, мы кое-что узнали. Мы узнали, как работает наш враг.

А потом неожиданно появляется дверь. Дверь открывается. Ангар — прямоугольная пещера, тьма внутри темноты. Он ждет нас. Он приветствует нас. У нас есть что-то, что ему нужно. И это тоже ценное знание. Если у него есть потребности, то есть и слабости.

— Чертов корабль над нами издевается, — рычит Ориас.

— Он высокомерен, — отвечаю я. — А высокомерие — всегда ошибка, — покажи мне свою слабость, думаю я. Скажи мне, чего ты хочешь, и я разорву тебя пополам. — Заводи нас, — говорю я Ориасу. — Высади нас и отчаливай.

Несколько следующих минут кажутся кошмарно знакомыми. Транспорт входит в посадочный ангар боевой баржи. Я открываю стенной люк. Мы ждем несколько секунд, приготовив оружие. Ничто не материализуется. Мы просто смотрим в пустой ангар.

— Мне не нравится, когда из меня делают дурака, — рычит Гамигин. Его болтер движется туда-сюда, выискивая цель.

— Обуздай свой гнев, брат-сержант, — говорю я ему. — Заметь, как мало усилий надо этому кораблю, чтобы вызвать в нас ярость.

Мы высаживаемся. Банальность окружающего нас делает нас еще более настороженными, напряженными. Мы ничему не доверяем. Я первым выхожу на палубу, и то, что она не оказывается все-таки иллюзией без основания за ней, почти изумляет. Остальной отряд следует за мной. Мы отходим от транспорта и формируем круг, перекрывая все возможные подходы. Пустота полна молчаливого смеха. Мы игнорируем его. Наше улучшенное зрение прорывает тьму, но все, что мы видим, это обычная палуба и стены. Знакомство и понятность всего вокруг опасны. Все, что не кажется чуждым — это соблазн ослабить бдительность. А потом, когда Ориас уводит «Кровавый шип» из ангара, прочь от «Помрачения», темнота отступает. Расцветает свет. Он цвета гниения.

Свет идет не из биолюмов, хотя я и вижу их свисающими с потолка. Это не настоящий свет. Это призрак света, столь же фальшивый, как и все на этом корабле, воспоминание, выуженное из нашей памяти и использованное в постройке этого демонического парадокса. Когда мы продвигаемся через ангар к двери в переборке, пространство становится еще материальнее. Звон наших шагов становится громче, менее приглушенным, более уверенным. Видел ли я раньше металлические заклепки? Теперь вижу.

К тому моменту, как я достигаю двери, восстановление воспоминания о погрузочном ангаре боевой башни завершено. Я больше не замечаю новых, убедительных деталей. И теперь я вижу слабость существа. У призрака есть пределы возможностей. Ангар кажется настоящим, но он пуст. Нет ящиков с снаряжением, на палубе нет транспортников. Только пустота и пространство. «Помрачение Надежды» не может воспользоваться всеми нашими воспоминаниями.

— Я измерю тебя, — шепчу я кораблю. Спрашиваю себя, знает ли он, что впустил внутрь. Чувствует ли меня? Ощущает ли сожаление? Знает ли он страх? Я постараюсь, чтобы познал.

Когда мы выходим из ангара в главный коридор, начинается атака. Не физическая. Вокруг нет видимых врагов. Ничего, кроме пустого коридора и тусклого, болезненного серого света. Но теперь корабль охватывает нас, и не только пьет наши воспоминания. Он пытается скормить что-то нам. Напоить нас ядом. Отравить нас нашим проклятьем. Идти по коридору — словно идти в сердце самой ярости. Мы идем против урагана психической силы. Это замедляет наше продвижение столь же верно, как физическое препятствие. Словно толкаешься в ладонь огромной руки, руки, что обернулась вокруг нас, сплетая вокруг нас пальцы. Сжимает. Выжимает самоконтроль и здравомыслие. Вдавливает в нас неконтролируемый гнев, внутрь, внутрь, внутрь, пока мы не взорвемся, выпуская ярость в безумии берсерка.

Я ощущаю, как ярость шевелится в моей груди развертывающейся змеей. Но хладнокровная часть меня, которую я не осмеливаюсь назвать душой, удерживает змею. И это тоже измеряет силы корабля. У точности атаки все еще есть границы. Это не «черную ярость» я сдерживаю. Это слишком космический гнев. Он могуществен. Он вызван силами настолько мощными, чтобы материализовать воспоминание о боевой барже. Но он все же не до равен четкому существу нашего Изъяна. Это случится, не сомневаюсь… Но нам достает дисциплины подавлять гнев этого сорта.