"Спецназ древней Руси". Компиляция. Книги 1-10" (СИ) - Корчевский Юрий Григорьевич

— Вот там и станем, — заключил воевода. — А здесь сотни три-четыре оставим, чтоб в спину хакану ударили, когда время придёт.

— Кого оставим? — мгновенно напрягся Рогович.

У Волчьего Хвоста по челюсти заходили желваки, но он сдержался.

— Тебя оставим, — холодно ответил он. — А в нагрузку к тебе… Келагаст пойдёт.

Гюрята несколько мгновений сверлил взглядом невозмутимое лицо воеводы. И так не так, и этак не этак, — злорадно подумал Военег Горяич. — Боится, как бы я на сторону Кури не перешёл, с Отениной-то ратью. А наоборот переиграть, Отеню ему с собой оставить — так тогда как бы тот с тремя-то сотнями против одной его не сломил. Как ни крути, а придётся новогородцу смириться и довериться Волчьему Хвосту.

— Ладно, — процедил через силу гридень. — Так и сделаем.

— Куря подойдёт к Тясмину завтра к вечеру, — уверенно продолжил Волчий Хвост. — Кони у него устанут. А мы будем отдохнувшие. Ты, Рогович, с ратью подтянешься ближе, вёрст на десять, чтоб знамено видеть, коль что.

Тут у Гюряты возражений не было.

— Когда вся его рать в бой втянется, мы костёр зажжём подымнее. И тогда вам — в бой.

Потрескивая, горел костёр, разгоняя темноту. Ржали кони, слышались тихие голоса кметей. Несло запахом разогретых сухарей, жареного мяса и печёной репы.

— Биться будем? — негромко спросила отца Горлинка.

— Будем-то будем, да только ты не будешь, — усмехнулся воевода. — Ещё не хватало, чтоб моя дочь в моей рати в бой ходила.

— Тогда я к Отене, или к Люту в рать пойду, — возразила поляница. — За отцову обиду да не посчитаться… Не удержишь, отче.

— В моей рати ты биться не будешь! — отрубил воевода. — Волчий Хвост своего слова не меняет. А в остальном вольна есть.

Помолчали несколько времени.

— А с князем как после? — нарушила молчание Горлинка. — Воевать придётся?

— Скорее всего, нет, — подумав, сказал Военег Горяич. Дочь удивлённо вскинула брови, и воевода пояснил. — Служить надо не князю, а Руси, дочка. Я пото и пошёл к Владимиру на службу после того, как он Ярополка убил. А то, что на наш терем в Берестове напали — Владимир десять оправданий выдумает. Дескать пото напали, чтоб вороги лучше поверили в мой мятеж.

— Так то ж было уже после того, как ты Свенельда разбил! — возмущённо воскликнула поляница, стукнув кулаком по колену.

— Докажешь разве? — хмыкнул Волчий Хвост. — Дворы наши на поток не пустили, добро в целости. Кмети в киевском тереме у матери мало не одной половице ходят, сама говорила.

— Так они ж наших дворовых поубивали в Берестове!

— Так и ты не без крови от них оторвалась, — возразил Волчий Хвост. — Так на так выходит, девонька.

— И что? Так и спустишь Владимиру, отче?

— До поры, — коротко заметил Волчий Хвост, оглянувшись и чуть понизив голос.

Разговор сам собой угас.

Печенеги и впрямь показались на окоёме к вечеру второго дня. Завидя стан Волчьего Хвоста, замялись, начали растягиваться в ширину, словно готовясь к охвату. Только где там охватишь — с обеих сторон русскую рать сторожили густые дубравы, за коими лежал изгибом Тясмин — речка хоть и невелика, а всё с наворопа степной коннице не перемахнуть. Пугал Куря, вестимо, не знал, с кем дело имеет. Или знал?

Волчий Хвост в ответ растянул на пологом холме три ряда пешцев, ощетинясь копьями. Стена красных щитов нестройно шевелилась, потом вдруг как-то враз вытянулась и замерла. Колола глаза отблесками солнца на копейных рожнах.

Печенеги остоялись, бестолково толклись на месте. Видели, что мала рать против них, потому и соблазн велик смять её враз. Не впятеро ль меньше русских пешцев? А другояко, опаска с того же — что-то больно храбры лесные, нет ли подвоха какого?

Волчий Хвост несколько мгновений оглядывал печенежье войско. Немного ошиблись дозорные, неверно сочли — не пять тысяч было в рати Кури, сотен сорок — сорок две, не более.

— Коня подай! — велел Самовиту. Вскочил в седло, довольно усмехнулся — не стар ещё, не стар, воевода! И приказал. — Возволочите стяги!

В тылу урусов встал густой и высокий столб дыма. Над урусским войском взвились багряные стяги, и каган впился в них взглядом. И похолодел. Стяги были знакомы так, что он вдруг перепал. По-настоящему, так, как не бывало доселе никогда.

Волчий Хвост, Отеня-новогородец и Твёрд-радимич. И Ольстин Сокол.

Хуже этого быть ничего не могло.

Но урусов было мало. Очень мало.

И Куря решился. Глухо каркнул, сам мало разбирая свои слова — в горле стоял комок. Взмахнул саблей, указывая на русские сотни. И конная громада сорвалась с места и потекла к замершим красным щитам.

— Готовсь! — пронёсся над рядами выкрик Отени.

Печенеги налетали. Всадники росли, от топота конной громады ощутимо дрожала земля. Первый ряд наставил копья, уперев тупые концы ратовищ в землю, второй уложил копья первому ряду на плечи. Третий ряд поднял луки, и в грохоте копыт ясно был слышен дружный скрип тетив.

— Бей! — гаркнул Отеня, взмахнув рукой. Блеск нагого клинка был виден всем.

Отеничи бросали стрелы в надвигающийся конный вал без удержу. А расстояние стремительно сокращалось, и вот степная конница уже на рожнах длинных рогатин.

Налетели.

Врезались.

В рёв,

в звон и треск,

в рык и мат,

в конской ржание и хрип…

Бешеный натиск степной конницы заставил чуть попятиться пешие сотни Отени — печенеги число превосходили вдесятеро.

— Долго не простоят, — равнодушно заметил Самовит, глядя на то, что творится на склоне холма.

Волчий Хвост в ответ повёл плечом и разомкнул пересохшие губы:

— Как не умел Куря правильным строем воевать, так и не научился. Мало не всю рать в бой бросил. Ещё чуть выждем…

— Держись, братие! — орал новогородец, орудуя мечом. Отбросил иссечённый щит, как досадная помеха, перехватил рукоять двумя руками и развалил очередного степняка наполы. — Н-на!

А рядом ткал непроницаемые стальные тенёта заново откованный меч Твёрда — два побратима на этот бой стали рядом, в пешей рати, добровольно вывались принять на себя самый сильный удар печенегов.

Конные сотни Кури споткнулись на упрямых русичах, как на пеньке — ни вперёд, ни назад.

— Вперёд! — рявкнул Волчий Хвост, вырывая из ножен меч. Махальные за его спиной дали знамено второй конной рати — Люту Ольстичу.

Полтысячи конной кованой рати орущим и свястящим клином выкатились из дубравы, рванулись в левое крыло печенегам. Хлынули, рассыпаясь по широкой луговине, вытягиваясь длинным и жадным железным многоногим языком.

А из второй дубравы таким же потоком неслись жадные до боя «козары» Люта Ольстича. И сам юный гридень рвался во главе дружины — ещё раз помстить за тот степной разгром, давний уже, но оттого не менее памятный, когда они с отцом да с ратью прятались от Кури мало не по всему Дикому полю.

Твёрд рухнул на колено — степной всадник ударил его конской грудью в плечо. И тут же радимского кметя накрыла гулкая, лязгающая и орущая толпа, пронзила холодной острой сталью.

— Твёрде! — бешено заорал Отеня, рванулся к месту гибели друга, пробил сплетение человечьих и конских тел, расплеснул в стороны бешеный стальной водоворот, но мечевое лёзо увязло где-то позади, а из гущи боя вдруг высунулось копьё, воткнулось куда-то за пазуху.

Свои кмети выхватили новогородского гридня из вражьих рук, оттащили назад, а он хрипел, брызгая кровью:

— Твёрда! Твёрда мне сыщите!

А степняки вдруг поворотили назад, отходя прочь от остатков упёршейся Отениной рати.

Удар лесной окольчуженной конницы был страшен и неотвратим. Два лязгающих клыка вонзились в толпу степняков, и кованая рать рвала и грызла, отлетали в стороны изорванные ошмётки — трупы, раненые и искалеченные. С пронзительным жалобным ржанием бежали по полю злые степные кони с пустыми сёдлами.

Куря невольно застонал, созерцая мгновенное избиение его войска — отборные удальцы, юные баатуры Канглы-Кангара десятками гибли под урусскими мечами.