Катрин (Книги 1-7) - Жюльетта Бенцони

Она начинала беззвучно рыдать, и крупные слезы бежали по щекам, скатываясь на зеленое платье. Потом она снова впадала в оцепенение, и это немое отчаяние было таким душераздирающим, что Сара предприняла попытку хоть как-то отвлечь ее от горьких мыслей.

– Напрасно ты терзаешься, Катрин, – произнесла она со вздохом, – это невозможно понять. Почему бы тебе не подождать спокойно до завтра, когда все разъяснится?

– До завтра? Что может принести мне завтрашний день, кроме муки? Да, да, я знаю, я чувствую это вот здесь, – сказала она, ткнув пальцем в сердце. – Я пытаюсь понять, что произошло, а не то, что будет. Отчего Арно переменился так резко и так внезапно? Он любил меня, я уверена в этом! О, как он меня любил! И вдруг отвернулся от меня, как от чужой. Мы были одна плоть и одна душа… а что теперь?

– Теперь, – ответила Сара невозмутимо, – ты начала выдумывать бог весть что. Разве супруг сказал тебе, что не любит тебя?

– Он показал мне это, что гораздо хуже!

– Тем, что едва не придушил Мари, которая осмелилась говорить гадости о тебе и Готье? Тем, что поднял всю крепость на поиски мерзавца Эскорнебефа? Тому, впрочем, опять удалось куда-то улизнуть… Это, по-твоему, не любовь?

– Он считает меня своей собственностью, вот и все!

Сара со вздохом поднялась и подошла к окну. Незадолго до того, как потушили огни, она увидела госпожу де Монсальви, которая спешила в часовню – вероятно, чтобы вознести последнюю молитву. С тех пор протекло уже три часа, и только теперь показалась высокая фигура старой дамы.

– Твоя свекровь вышла наконец из часовни, – промолвила цыганка. – И что она могла там делать все это время? О! Иди-ка сюда! Посмотри!

Катрин нехотя направилась к окну. Ничто не интересовало ее, и меньше всего она думала об Изабелле де Монсальви. Однако старая дама вела себя очень странно. Она шла пошатываясь, зигзагами, словно пьяная. Ее большой плащ хлопал на ветру, вуаль сползла с головы, но она ничего не замечала. Катрин увидела, как она поднесла руки к вискам, будто у нее внезапно закружилась голова. Когда она достигла стены, на ее морщинистое лицо упал луч света от очага, пробившийся сквозь витражи. Она была бледна как смерть, и глаза ее блуждали. Вцепившись в стену, она тяжело дышала. Очевидно, каждое движение давалось ей с огромным трудом.

– Тебе надо бы выйти к ней, – сказала Катрин, – должно быть, она больна.

Но старая графиня уже исчезла за дверью. Через несколько секунд в соседней спальне затрещала кровать и послышались звуки приглушенных рыданий. Катрин и Сара слушали, изумленно глядя друг на друга.

– Сходи к ней! – приказала Катрин. – Что-то случилось…

Сара безмолвно вышла, но вскоре вернулась. Лицо ее было мрачным, и глубокая складка перерезала лоб. На вопросительный взгляд Катрин она ответила, пожав плечами:

– Не хочет говорить! Видимо, слишком сильно испугалась за внука. Надеялась обрести утешение в молитве, но ничего не помогло.

Цыганка говорила почти шепотом, и они по-прежнему могли слышать, что происходит в соседней комнате. Изабелла де Монсальви все еще плакала, однако Катрин внезапно потеряла к этому всякий интерес. В конце концов, что ей до этих слез! Каждый за самого себя и Господь Бог за всех! С нее хватит и собственного горя. Она медленно повернулась и пошла в свой уголок к камину, заглянув по дороге в колыбельку Мишеля. Малыш спал ангельским сном… Катрин, почувствовав некоторое облегчение, вдруг подумала, что у нее есть выход. Если Арно откажется выслушать ее и не прогонит эту Мари, то она уедет, как пригрозила сгоряча. Она вернется к себе домой, в Бургундию!

Она сама удивилась, мысленно произнеся это слово. Бургундия! Слившись духом и телом с мужем, проникшись его мыслями и предрассудками, она стала смотреть на Бургундию как на вражескую страну… А ведь в этом краю жили ее мать, сестра, дядя Матье. Она не виделась с ними уже три года и внезапно ощутила, как ей их не хватает. Только они могли бы помочь в эту тяжкую минуту. В замке, овеваемом всеми ветрами, она вспоминала лавку на улице Гриффон, в тени дижонского собора Богоматери, деревенский дом, укрывшийся меж холмов, обсаженных роскошными виноградниками, серо-голубое небо Дижона, где облака мчались в сторону Соны, изменчивое небо Бургундии, к которому Дижон вздымал фантастическое нагромождение своих башен, остроконечных крыш и церковных шпилей. Черный, синий и золотой Дижон! Катрин закрыла глаза, и перед ней возникло кроткое бледное лицо матери, четкий профиль сестры Лоизы, монахини в монастыре Тара, красная добродушная физиономия дядюшки Матье с вечно сползающим набок капюшоном. Слезы хлынули из-под прикрытых век, и Катрин поняла, что хочет увидеть их всех как можно скорее. Материнские объятия спасут и укроют ее от тягот мира. О чем думала в этот час Жакетта Легуа, так давно не имевшая известий от дочери? Должно быть, молилась и плакала… А за спиной матери вдруг выросла высокая тонкая фигура герцога Филиппа, со сдвинутыми бровями и грозным взглядом. Он был справедливый человек, но надменность его не знала границ. Сумел ли он обуздать свою гордость? Или же ярость мужчины, оставленного женщиной, обрушилась на невинных? Молодая женщина надеялась на лучшее, однако сейчас ей хотелось знать это наверняка… Появились и другие фигуры: толстая Эрменгарда де Шатовиллен, устрашающая и великолепная в своих любимых пурпурных одеяниях, изящный Жак де Руссе, капитан гвардии, так нежно любивший ее, Ян Ван Эйк, художник, которому, казалось, никогда не наскучит писать ее… А затем из тени возникла хрупкая фигурка в шелковом синем халате, в огромном тюрбане, цветом и формой напоминающем зрелую тыкву, с угольно-черными глазами и белоснежной бородой – самого лучшего, самого дорогого друга, маленького арабского врача Абу-аль-Хаира… В его длинных рукавах всегда таился свиток с каким-нибудь философским изречением, он умел облечь в поэтическую форму каждый миг человеческой жизни. Что он сказал ей в харчевне на Фландрской дороге, когда она уходила, потрясенная и униженная, после первой встречи с Арно? Его слова поразили ее тогда, и, кажется, в них заключалась истина, верная и для нынешнего дня… Ах да! Он сказал ей: «Дорога любви залита кровью. Идущие по ней да приподнимут полы своих одежд…» Господи! Есть ли на свете более тяжкий путь, чем дорога ее любви? Сколько ран, сколько крови! И какой удар нанесет ей сегодня этот мужчина, ради которого она бросила все, которому отдалась слепо и беззаветно, но которого продолжает