Том 68. Чехов - Наталья Александровна Роскина

работал и существенно менялся в процессе своего творческого раз­вития». «Вообще же,— пишет далее Легра,— впечатление, остающееся после чтения произведений Чехова,— это впечатление о значительности таланта, который прояв­ляется, с одной стороны, в форме его сочинений, всегда тщательно обработанной, с дру­гой,— в остроте зрения. Творчество этого писателя представляет нам в сжатом виде бес­конечные типы современного русского общества от простых крестьян до литераторов, профессоров, представителей духовенства, купечества, мелких чиновников и т. п. Нель­зя сказать, что в этой пестрой галерее выделяются отдельные неизгладимо запоминаю­щиеся типы из различных классов общества; но взамен этой типической истинности, которую может нам открыть только гений в часы вдохновения, мы находим здесь не­посредственную историческую правду, очень мрачную в сущности по своим тенденци­ям, но представляющую нам по крайней мере увлекательную картину русской дей­ствительности и те полутона, которые с таким трудом удается уловить».

Вдумчивый и проницательный исследователь творчества Чехова, Иван Странник (псевдоним талантливой русской женщины А. М. Аничковой) в первой, посвященной Чехову главе книги «Современная русская мысль» («La pensee russe contemporaine»), вышедшей в свет еще при жизни Чехова, в 1903 г., пишет: «Пессимизм Чехова освещен зыбким светом надежды^...} Да, ныне все погружено в печаль. Но в нем живет смутная вера, что в отдаленном будущем все же наступит спасение человечества. И это­му гадательному идеалу приносит себя в жертву нынешнее поколение. К терпеливой и упорной деятельности на этом пути и зовет его Чехов, если не прямо, то косвенно (...) Писатель видит свою роль не в том, чтобы призывать массы к коллективному дей­ствию, он стремится пробудить добрую волю в каждом отдельном человеке. В любом из его произведений рассматриваются усилия человека на протяжении его жизни; и пусть эти усилия даже терпят неудачу, Чехов продолжает упорно верить в их плодотвор­ность — если не для сегодняшнего дня, то для грядущих времен.

Итак, единственно возможное средство— личная анергия. Утверждение собствен­ной личности необходимо не только для счастья, но и для достоинства человека, равно как и для прогресса».

Приведенное нами высказывание Ивана Странника вполне соответствует тому, что мы теперь знаем о самом Чехове. Непрестанные усилия, энергия, несравненное ду­шевное мужество, ясное и трезвое приятие жизни — все это как нельзя лучше харак­теризует и облик писателя, и то, что можно было бы назвать его философией. Но боль­шинство современных ему критиков не сумели разглядеть, какая глубина таится за простотой, за удивительной скромностью Чехова.

20 августа 1904 г., через полтора месяца после смерти Чехова, в распространен­ном еженедельнике «L'lllustration» появилась некрологическая заметка, автор которой писал: «Вместе с Горьким и Короленко недавно умерший Чехов был одним из самых славных представителей молодой школы в русской литературе; вместе с ними он служит решительным опровержением необоснованно распространившегося мнения, будто пос­ле Достоевского, Тургенева и Толстого русская литература оскудела талантами. Твор­чество Чехова богато и разнообразно. Он начал как автор юмористических рассказов,

веселых водевилей, грустных новелл и безнадежных драм. Наиболее известная из его книг носит название „Убийство"; это—жестокая картина жизни крестьян, поразитель­ное по глубине исследование веры и психологии народа. Существует прекрасный пе­ревод этой книги на французский язык. Он принадлежит Клэр Дюкрё и был опубли­кован издателями „Revue Blanche" с весьма любопытным предисловием Андре Бонье, в котором рассматривается творчество Чехова. Среди лучших новелл писателя следует назвать также „Учительницу" и „Студента"; эти новеллы представляют собой законченные произведения, проникнутые чисто русской печалью. У других пи­сателей пессимизм отличался большей силой и ожесточением, у Чехова же он весь

«ТРИ СЕСТРЫ» НА ФРАНЦУЗСКОЙ СЦЕНЕ (КАРТИНА ИЗ 4-го АКТА) Постановка Саши Пнтоева в «Theatre de l'Oeuvre» (театре «Творчество»), Париж, 1954 г.

 

проникнут фатализмом. Именно это и придает такое своеобразие его произведе­ниям; глубоко ошибались те, кто желал видеть в нем лишь подражателя нашему Мопассану».

Заметка эта подписана инициалами А. Б. Судя по ее содержанию и отдельным тек­стуальным совпадениям с предисловием к книге «Убийство», процитированным нами выше, она принадлежит перу Андре Бонье или же представляет собой изложение его предисловия.

В сентябрьской книжке журнала «Revue des Etudes franco-russes» за 1904 г. появи­лась статья о Чехове Дени Роша, одного из первых и лучших его переводчиков. Рассказывая о сильнейшем впечатлении, произведенном смертью Чехова в России, Рош писал: «Творчество Антона Павловича, так же, как и его нравственные качества (...) заслуживали той страстной любви, которую питала к нему русская публика (...) Чехов никогда не являлся неисправимым и закоренелым пессимистом. Он постоянно, вопреки всему сохранял своеобразие, добродушие, улыбку и верность далекому идеа­лу. Он исповедовал веру в лучшее будущее человечества: „Приложим наши силы в по­исках добра, наши сыновья будут счастливей, чем мы"».

Дени Рош завершает статью выразительными воспоминаниями о своей единствен­ной встрече с Чеховым. «Мы обменялись с Чеховым несколькими письмами, но никогда с ним не встречались: я жил в Париже, он -— в России. В прошлом году, приехав

в Москву, я узнал, что и он находится в атом городе, почти от всех скрываясь, отлучив­шись как всегда ненадолго из Ялты с тем, чтобы посмотреть в Художественном театре (иногда называемом театром Чехова) и свою жену, г-жу Книппер, и свои собствен­ные пьесы, в которых она играла. Он был очень болен, но все же назначил мне свида­ние. Что за горестное свидание! Впалые щеки (...) от тела осталась одна оболочка (...) Он кашлял почти при каждой фразе. И несмотря на все это — как он был мил. Как не­выразимо привлекателен (...) С какой добротой, с какой искренностью говорил он о своих новых произведениях, о том, что 0мне следовало бы прочесть", о том,что ему во­обще следовало бы сделать и что он „не смог" сделать, как увлекательно говорил об ин­тересовавшем меня русском искусстве, о своем друге Левитане, который работал поч­ти бок о бок с ним и которого он весьма высоко ставил; как охотно дал он мне ряд пре­восходных указаний, всю ценность которых я осознал, когда воспользовался ими. С ка­кой непосредственностью и любезностью готов он был помочь мне завязать нужные,но малодоступные знакомства, устроить мне возможность присутствовать на представле­нии одной из его пьес (...) Теперь меня изумляет то, как много им было мне сказано, а между тем я так недолго пробыл у него, какие-то краткие минуты, взволнованный со­стоянием, в котором его видел, терзаясь тем, что заставляю его тратить силы, опасаясь утомить его. Он был восхитителен в течение всей нашей встречи, незабываем... „ До сви­дания в Париже, весной, в нынешнем году", — сказал он, пожимая мне руку. В этом „До свидания,