Суворов и Кутузов (сборник) - Леонтий Раковский

Сюда стремились «всякого рода и состояния» люди, хотевшие попасть добровольцами в армию. На прием к фельдмаршалу являлись и безусые чиновники, и студенты, и семидесятилетние отставные подпоручики и ротмистры, которые мчались в главную квартиру, как старые военные кони, услышавшие полковую музыку. Ветераны надоедливо рассказывали о своей прошлой боевой деятельности, а молодежь скромно вручала фельдмаршалу прошения, исполненные искреннего патриотизма и начинавшиеся примерно так:

«Россия, дражайшее Отечество наше, яко оскорбленная мать, простирая к верным сынам своим длани, требует от них помощи, защиты и отмщения столь лютому и коварному врагу за обиды, насилия и поругания.

Я не имею денег, чтобы оными пожертвовать, но имею жизнь и здоровье. Ваше сиятельство! Простите мое дерзновение, что смело прибегаю к Вашему покровительству…»

Михаил Илларионович был ко всем ним чрезвычайно внимателен: семидесятилетних бывших гусар он не пускал дальше Тарутина, а молодежь охотно принимал в армию.

Сегодня у фельдмаршальской избы столпились одни крестьянские зипуны и свитки. Среди мужиков замешалось несколько парнишек лет десяти – двенадцати.

Подписав поданные Коновницыным бумаги и сделав распоряжения по армии, Кутузов вышел посидеть на крылечке и побеседовать с посетителями – день был ясный.

– Ну, с чем пришли, друзья? – обратился к мужикам Михаил Илларионович, садясь на скамейку.

– К вашей милости, ваше сиятельство, – ответило несколько голосов.

– Говорите, я слушаю.

– Хотим спросить, да не знаем как, – смущенно почесал затылок длинный, худой мужик.

– Ну, чего боишься, говори! – подбодрил его фельдмаршал.

– Ваше сиятельство, а француза… бить можно? – выпалил худой мужик и словно испугался того, что сказал.

Михаил Илларионович с удивлением посмотрел на него:

– Можно ли бить врага, который разоряет нашу землю?

– Да… армии – дело другое, а вот нам, мужикам?

– Он нас, русских людей, не милует, а мы будем с ним стесняться? А почему нельзя бить врага?

– Да вить, ваше сиятельство, мы княжеские, – сказал старик, ближе всех стоящий к крыльцу, – мы княжеские, у нас у князя жена – французинка, а управитель – немец.

Михаил Илларионович невольно улыбнулся:

– Так что же с того?

– Как бы чего худого не вышло.

– Кроме хорошего, ничего не выйдет!

– Стало быть, можно? – чуть не крикнул худой.

– Не можно, а должно бить!

Толпа весело загудела:

– А я что говорил?

– Вот это хорошо!

– Только, ваше сиятельство, бить его без оружия несподручно: пока дотянешься до хранцуза топором аль вилами, он тебя издалека скорей пристрелит. Нам бы ружьецом разжиться…

– На всех вас у меня ружей не хватит. Дам сколько могу, а потом уж сами добывайте у французов! – сказал Кутузов.

– Добудем, батюшка!

– Премного благодарны! – ответили хором мужики.

– Только не забудьте присылать к нам гонцов, как у вас дела идут. Вы откуда?

– Из-под Вереи.

– Хорошо. Ступайте вот за полковником, – кивнул на Резвого Кутузов. – Он вам десяток ружей даст.

Резвой пошел к избе Коновницына, у которого в чулане складывалось трофейное оружие. Мужики повалили вслед за ним веселой гурьбой.

У крыльца стояли одни ребятишки.

– А вы чего ждете, воробьи? – спросил Михаил Илларионович, лукаво поглядывая на ребят.

Мальчики молчали, смущенно улыбались, робели.

– Они, верно, вместе с тятьками пришли, – высказал предположение Кайсаров, стоявший у двери.

– Ну, что же вы молчите? – допытывался Кутузов.

– Нет, мы сами, – наконец осмелел кареглазый паренек в новеньких липовых лаптях.

– Как сами?

– Одни пришли.

– Откуда?

– Из Матрениной.

– Это где же такая?

– Из-под Вереи.

– Ага. А зачем пришли?

– Нам бы ружьецо, дедушка!.. – ковыряя пальцем тесовую обшивку крыльца, сказал кареглазый.

– Хоть бы одно на всех, – поддержал просьбу второй мальчик.

– А что же вы с ним станете делать?

– Француза бить.

– Он нашу деревню пожег. Тетку Марью убил, – прибавил третий.

– И дядю Степана, – разговорился последний, четвертый мальчик, бывший меньше всех.

– А где же вы теперь живете?

– В лесу, у лисьих ям, знаете? – ответил маленький.

Михаил Илларионович смотрел на ребят, горько улыбаясь.

– Дедушка, дайте хоть этот… Как его, забыл… Такой… поменьше… – просил кареглазый.

– Пистолет, что ли?

– Ага, ага! Дайте!

– А вы стрелять умеете?

– Умеем! – уже хором ответили мальчики.

– Как думаешь, Паисий, придется дать? – посмотрел на Кайсарова Михаил Илларионович.

– Придется, ваше сиятельство: парни – бравые, – ответил Кайсаров, пряча улыбку.

– Тогда принеси им карабин и патронную суму, что давеча взяли у пленного конноегеря. Карабин стоит возле окна, в углу.

Кайсаров принес французский карабин и сумку с патронами, и передал Михаилу Илларионовичу.

– Тебе сколько лет? – спросил Кутузов у кареглазого паренька.

– В филипповки будет тринадцать.

– Ну вот. Я в четырнадцать лет взял ружье, а ты немного раньше. Ты парень храбрый, будь же таким всегда! Получай!

И Кутузов передал кареглазому пареньку карабин и патронташ.

Мальчик весь зарделся от радости:

– Спасибо, дедушка!

– Спасибо! – благодарили все остальные.

И, окружив счастливца, побежали к коновницынской избе, где полковник Резвой выдавал крестьянам ружья.

Михаил Илларионович сидел на крылечке, удовлетворенно думая: «Народ поднялся, в нем вся сила!»

Наполеона, видимо, тоже очень беспокоит русский народ, партизаны.

Недаром и Лористон так распинался о «варварской войне». Перед партизанской войной весь полководческий талант Наполеона становится бессильным. Так было в Испании, так будет и в России.

Надо окружить Наполеона в Москве партизанскими отрядами, чтоб он без нашего ведома не мог сделать ни шагу. И побольше тревожить его коммуникации. А чтоб руководить партизанами, надо немедля отправить небольшие военные отряды.

«Ты думаешь, голубчик, разбить нас в генеральной баталии, а вот мы тебя доконаем малой войной!» – подумал Кутузов, вставая.

VII

Каждый день, проведенный нами на этой позиции, был драгоценен для меня и для армии, и мы этим воспользовались.

Партизанская война, которую от Витебска вели своими силами и по своему разумению народы России, приняла в Тарутине более широкие и совершенные формы.

Фельдмаршал Кутузов мудро оценил все значение и мощь народного гнева. Александр I и русское дворянство боялись народа и не хотели давать ему в руки оружие. Ростопчин, только на бумаге, неискренне призывавший народ дать отпор врагу, продавал москвичам заведомо негодное оружие. Когда же пришлось уходить из Москвы, Ростопчин предпочел оставить врагу в Московском арсенале сто пятьдесят пушек и шестьдесят тысяч новых, совершенно исправных ружей и пистолетов, нежели раздать их народу.