Калямбра - Александр Покровский

И тут дверь штаба распахивается, и из нее сначала появляется полмайора, облепленного со всех сторон матросиками. Половина майора тужится, медленно выдавливаясь наружу, и пытается влезть обратно в штаб, но матросики упрямо выталкивают его наружу.

Вытолкнули, облепили его еще одним слоем матросов, как муравьи жука-геркулеса, распялили – руки-ноги в разные стороны – и понесли до машины. Перевалили в кузов и увезли (в гестапо, наверное).

Опять тишина.

Минут через десять из штаба вышли трое. Они подошли ко все еще лежащему на земле часовому киргизу, постояли над ним, потом взяли его за ноги и поволокли в штаб.

Так была отражена первая попытка захвата нас с суши.

На море всем объявили, что диверсанты плывут.

И они действительно приплыли.

Одного беднягу послали нас минировать, но он должен был на специальной торпеде приплыть к нам за пятьдесят километров, для чего он ее оседлал и поплыл, но торпеда сломалась через два километра, и остальные сорок восемь он тащил ее на себе, держа одной рукой и гребя другой.

Когда он подобрался к нашей базе, он уже не хотел никого минировать. Он хотел только, чтоб его из воды достали и чтоб отняли у него эту проклятую торпеду, в которую он так хорошо вцепился, что судорогой руку свело, отчего она никак от руки не отделялась.

Он высунул другую руку из воды и начал ею подавать сигналы на ту самую лодку, что он минировать приплыл.

Обрадованные вахтенные – им обещали за поимку его десять суток отпуска – тут же забросали его сверху камнями, которые в этой ситуации изображали гранаты.

Так была отражена попытка взять нас с моря.

ПРАЗДНИКИ

Настроение у лейтенанта Петьки Заморзина по случаю праздника было блестящее, красного дня, можно сказать, было настроение.

– Сейчас выпью! – думал со слюной Петька. – И в ДОФ, на танцы! Женщина по сути своей должна отдаваться! – вытянул он один из своих силлогизмов. – Женщина любит ушами. Мужчина должен эпизодически издавать чарующие звуки, чтобы приручить кобру! – силлогизмы цеплялись друг за друга, как влюбленные мухи, и лезли из Петьки на свет Божий.

Пока они лезли, рука Петьки Заморзина шарила в стенном шкафу в общежитии по улице Карла Маркса, дом 8. Рука Петеньки искала бутылку с веселящей жидкостью (он ее тут припас). С ее помощью Петенька должен был исторгнуть чарующие звуки.

Бутылка нашлась, но только она была совершенно пуста. Фонтан силлогизмов немедленно заткнулся.

Только теперь Петька заметил, что его сосед по панцирной койке, Мишка Туракин, неприлично лежит, мечтательно закинув взгляд в потолок, трогательно улыбается перекормленным идиотом и с минимальными экономическими затратами совершает редкие сосательные движения.

Мишка Туракин с давних пор находился под присмотром у самой Эволюции. В качестве юной почки на ее древнем стволе.

Всю эту сложную оранжерейность Мишки на флоте не сумели оценить и определили его существование одним словом – обормот.

– Скотина! – первое, что пришло на ум Петьке. – Высосал! Все высосал, сука-тарантул!

Теперь самое время заметить, что без слова «сука» флот был бы не флот.

Флотское слово «сука» отличает огромная универсальность. Пользуясь этой универсальностью, можно существенно расширить, раздвинуть границы окружающего животного мира. Например, в нем, в этом мире, может появиться "сука-тарантул".

В следующие двадцать пять секунд на блаженную физиономию Мишки обрушилась вся великая оздоровительная сила русского мата.

Последний кусочек фразы был самый безобидный и гласил: "Хрен что получишь!"

– Ладно! – успокоился наконец Петька и вынул из портфеля еще одну бутылку. – Я не такой гад, как некоторые. Выпьем, и на танцы!

Мишка, не снимавший улыбку с лица на протяжении всей проповеди, срочно отмобилизовал свое стокилограммовое сиськастое тело и украсил собой стол, и как только это случилось, несколько замусоленных сосулек, исполняющих обязанности волос на его голове, угрожающе зависло над стаканом.

– Ну что! – воскликнул сильно подобревший к Мишке Петька, когда бутылка свое откапала. – Ринулись? На половые подвиги!

Мишка резко склонил буйну голову на грудь и звякнул под столом воображаемыми шпорами.

Окрашенные в самцовские цвета, они надели шинели и, насколько позволяло выпитое, ринулись.

– Грустное, флотское, лейтенантское сиротство, – вздохнут одни.

– Бездуховность! – определят другие.

– Просто низкая личная индивидуальная ответственность! – изрекут третьи.

Выслушаем всех и продолжим. Итак, сироты из подъезда вышли.

– А чё мы пустыми и… дем? – спросила одна казанская сирота у другой голосом Петьки.

– А чё?

– Праздни-ик… же! – выговорила первая после короткой разминки с шипящими.

– Ну-у? – вопросила вторая, у которой до текущего момента было все в порядке с логикой.

– Давай с флагом пойдем! – скомплектовал все ж таки мысль Петька и указал на флаг, развевающийся над входом.

– С фла-гом? – в растяжку удивился Мишка.

Организация доставания флага была следующей: Мишка упал на четыре кости (на четвереньки), Петька сел на него сверху, Мишка встал, опираясь на торец здания, и с пятой попытки, разгоняясь и нападая на стенку с двухступенчатым селезеночным еканьем, они добыли флаг, слезли друг с друга и отправились в ДОФ.

Через двести метров под влиянием выпитого у обоих от многочисленных пут и наслоений освободилась извилина, заведующая пением в организме.

– Споем? – предложил Мишка, у которого освобождение произошло пораньше.

– Только революционные песни! – сразу отрубил Петька. – Мы же с флагом!

– Хрен с ним! – согласился Мишка. – Пусть будут революционные, но по теме!

Они шли и радовали гражданское население.

– Замучен тяжелой неволей! – плакали две луженые глотки, плавно переходя к сообщению о том, что "темные силы" их "злобно гнетут".

И, как это бывает в таких случаях, им не встретился патруль, хотя улицы города были засеяны патрулями чаще, чем минное поле минами.

Живые и невредимые друзья добрались до ДОФа.

И тут во весь рост встал вопрос с флагом.

– Я вот с такого карманного приучен к флагу! – заявил Петька – Я приучен уважать. флаги!

– Ну? – не понимал его Мишка, растерявший к тому времени способность к возражению.

– Воткнем назад! – решил Петька. – Падай на четыре кости!

И Мишка "упал на четыре кости", а когда, поелозив в снегу, он встал, на нем, как заправский кавалерист, сидел Петька с флагом.

Прогарцевав иноходью до ближайших знамен, они пристроили там свое полотнище.

В ДОФе навзничь рыдала музыка; в зале густел и клубился запах неухоженных лошадей и женщины подпрыгивали с обещающими блаженство лицами.

Но ни одна из них не выбрала себе на ночь ни Мишки, ни Петьки. Вечер грозил половой неустроенностью.

– Зажрались! – ответил сразу всем женщинам Петька, и друзья отправились домой, используя при движении противолодочный зигзаг.

– Ай биг ю паден! – орал по дороге Петька. Он уже находился в том состоянии, когда обычный человек говорит по-английски.

Дома они выпили совсем немного. Петька прислонил ускользающего Мишку к кровати, проверил его на устойчивость и сказал:

– Веди себя хорошо! А я ненадолго… тут… в один "Кошкин дом".

Целый час Мишка вел себя хорошо, пока ему до родовых схваток не захотелось излиться. Праздник зашевелился, запросился и начал из него выходить.

Поскольку идти по коридору было далеко, а графина под рукой не оказалось, то Мишка просто открыл окно и сейчас же заторопился, затоптался, застонал и наконец, переломившись наружу, облегченно чуть слышно завыл.

Проходящие мимо в тот миг смогли бы лишний раз убедиться в том, что ходить под окнами вредно.

Когда Мишка слез с подоконника, у него тут же прорезался половой инстинкт. Лейтенант русского флота в период гона! Он почувствовал себя могучим пещерным медведем.

Дверь оказалась запертой снаружи (Петька, зараза, постарался), а ключей не было.

Как Мишка ни бился, сломать дверь ему не удалось. Тогда он связал вместе четыре простыни, привязал их к батарее и, перекинув свое ставшее необычайно ловким тело через подоконник, принялся спускаться с четвертого этажа.

На третьем этаже первая от батареи простыня стала развязываться. Мишка скользнул вниз, но успел, пролетая, страстно обнять водосточную трубу.

Военно-морской флот почему-то любит водосточные трубы. Уж очень часто, пролетая мимо, он заключает их в объятья.

Но труба к объятьям подготовлена не была. Это был почетный правофланговый, пенсионер среди труб, и место ему было на свалке. Она мгновенно переломилась, и Мишка, скользнув ниже, попал одной ногой в прочный, как ошейник римского раба, держатель трубы. Его развернуло и брякнуло, но он не упал, а завис вниз головой, сжимая руками остаток водостока.

Руки у Мишки очень скоро разжались, и остаток трубы огромной сигарой медленно улетел в бездну – Мишка при этом висел, как летучая мышь.