Сладкий роман - Людмила Бояджиева

— А ведь можно было бы позвонить Скофилду…

Дикси глубоко вздохнула — увы, после её проделок у Эльзы ни Скофилду ни тем, кто давал ей маленькие рольки в кино она больше не нужна. Надо попытаться начать жизнь заново — стать официанткой в кафе, кассиршей или продавать цветы.

Полная того легкомысленного воодушевления, которым всегда сопровождался каждый новый этап в её жизни, Дикси предприняла попытку стать совсем другой — сыграть в реальности роль добропорядочной, аккуратной служащей. Но ничего из этого не вышло. Лола оказалась права: она вновь оказалась на диване, наслаждаясь полной апатией. Только вот тряпок Дикси не накупила и пошиковать не успела — деньги кончились намного раньше, чем попался солидный кавалер.

Дождливый март способствовал унынию. А наступившее затем яркое, весеннее оживление, не согрело её. Идущая за стенами дома жизнь, казалось, забыла про женщину, запершуюся в своей темной зябкой комнате. Все снова расцетало и радовалось, но без нее. Словно и не было никогда на свете синеглазой Дикси Девизо…

Она знала, что Чак Куин женился, но не оставил своих холостяцких привычек. Она пыталась разыскать его по телефону, плюнув на то, что нечем будет оплатить счет. Чакки был просто неуловим, снимаясь в разных частях земного шара. Наконец, в трубке, чуть замедленный отставанием спутниковой связи, зазвучал его голос.

— Привет, куколка. Слышал краем уха — ну и дала ты шороху! Не ожидал.

— Это от тоски по тебе.

— Ха! Убедительно, черт возьми! Я ещё и виноват… — Чак зло хмыкнул: — А у этого белобрысого парня, что так лихо трахал тебя, все неплохо получалось, правда?

— Выходит, ты видел фильмы?! — у Дикси оборвалось сердце. Этого она не могла предположить. Чарли не загонишь в кинозал даже на фестивальных просмотрах, а уж кассетами он и вовсе пренебрегал.

— Видел, да ещё как! Погодите вы, черти, дайте поговорить! — Крикнул он кому-то в сторону. — Я должен тебя поздравить?

— Вилли погиб. А у меня все нормально. — С трудом проговорила Дикси.

— Вот и отлично, детка. В общем — я не в претензии. Каждый зарабатывает, чем может. Извини, меня здесь рвут на части. Гуд бай, я позвоню тебе, когда буду в Париже…

Она слушала короткие гудки в трубке. Ни слез, ни отчаяния, ни злости. Вырвала из сердца и забыла. Даже совсем не больно. Каменная, холодная, совсем бесчувственная Дикси. Теперь можно достать журнал «Film» и спокойно прочесть бравурную статью про Алана Герта, cнявшего трехчасовой проблемный фильм. Много фотографий самого режиссера и кадров из его полу документальной ленты — беженцы, пленники, жертвы террористов, головастые дети со вспухшими животами. «Вечный ковбой» Алан Герт пытается оседлать строптивого коня…», «смелый выход героя ветеранов в мир жестокой правды…»

А вот и он сам — мужественное, загорелое лицо, жесткая выгоревшая шевелюра, прищуренные голубые глаза смотрят прямо в объектив.

— Ну, что Ал, ты тоже не пропустил горяченькие фильмы с Дикси или вовсе забыл про меня? Хотелось бы все-таки знать, что я значила для тебя, «жених»… — Дикси взяла листок с американским телефоном Ала, который с трудом разыскала накануне. Но длинный зуммер мог звучать в трубке бесконечно — никто не собирался откликаться на призыв Дикси. Никому не нужна. Никому. Ну что ж — так ещё проще уходить из этого мира.

Оставалось последнее — избавиться от следов опостылевшей жизни. Дикси составила короткую записку, в которой распорядилась передать унаследованную ею квартиру Алленов в фонд «Приюта», где умерла Сесиль. На этом деловая часть распоряжения имуществом заканчивалась. Распахнув шкафы, она вывалила на пол их содержимое, а затем рассортировала на три кучки — Лоле, в фонд беженцев, на помойку.

Все что предназначалось Лоле — самое лучшее из оставшихся вещей Дикси — поместилось в одном чемодане.

— Я уезжаю, старушка, хочу оставить дом пустым. Им займутся агенты, чтобы сдать в аренду. Не могу расплатиться с тобой, уж прости. Здесь в чемодане кое-что из моих тряпочек и кружевные скатерти бабушки — она ими очень дорожила. Прекрати делать страшные глаза: меня ждут в Америке, контракт подписан, а деньги в аванс дадут только на месте. Просто не верится — работа в Голливуде! — Дикси лихорадочно тараторила, боясь не справится с последней ролью.

— А куда тебе позвонить, если что, если вдруг со мной что-то случится? — Лола разрыдалась, содрогаясь всем телом. Ее вытянувшееся страдальческое лицо казалось даже красивым — туземное божество, отлитое из темной бронзы.

— Потом, потом, старушка. Я позвоню сама. Да иди же ты — у меня нет времени и столько дел…

… Не спеша, старательно, Дикси произвела ревизию шкафчиков в ванной комнате. Собрала в пластиковые пакеты то, что когда-то украшало её жизнь баночки крема, полупустые флаконы духов, шампуней, щеточки, заколки, зеркальца. В холодной опустевшей комнате осталось лишь полотенце и тюбик зубной пасты.

Значительно больнее было расставаться с милыми мелочами, оставшимися от прежних Алленов. Их Дикси не тронула — пусть дом останется таким, как был до нее. Вот только картины исчезли, и разбилась китайская ваза. А ещё пятна на стенах, прожженная дыра на ковре и расползшиеся от старости занавески… — это и будет память о Дикси. Дикси Девизо, которой, наверно, никогда и не было…

Однажды, в середине яркого, cолнечного апреля, Дикси выжала на зубную щетку остатки пасты и замерла, ощущая во рту знакомый мятный вкус. Чистить зубы в последний раз! Это так торжественно. Выжатый тюбик сигналил: время колебаний истекло, пора принимать решение.

Дикси пошла на кухню, оттягивая последний шаг.

«Ну вот! — она улыбнулась, вертя в руке пустую банку кофе. — Значит все решено за меня».

В шкафчике остался лишь один флакончик полный маленьких желтых пилюль: пропуск в небытие, а может быть — в вечность. Как знать, что ожидает там, за последним порогом.

Крупный пушистый шмель влетевший в кухонное окно, отчаянно бился в складках старенькой клетчатой занавески. Дикси пошире распахнула раму и впервые в жизни дотронулась до страшного насекомого: осторожно подхватив его, выпустила на волю. Шмель не ужалил и она слегка помахала левой рукой исчезнувшему в апрельской синеве счастливцу. Правая рука, крепко сжимала флакон с желтыми пилюлями, дарящими забвение.

В полутемном зале Лаборатории экспериментального кино накурено до рези в глазах. Кондиционеры задохнулись, а семеро мужчин едва живы, не скрывая отвращения друг к другу, а главное, к Шефу, восседавшему в центре. Заза сознательно позволил группе распоясаться — вволю курить и свободно выражать свое мнение по поводу перспектив Лаборатории. Иллюзия коллегиальности на первом этапе поможет добиться желаемого единства в финале — когда все они будут повязаны кровью. Вот тогда — то и припомнит им Заза сегодняшний боевой задор.