Песнь Кали - Дэн Симмонс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Да, конечно. Все внутренние рейсы «Эйр-Индия» функционируют. Мы могли бы пересесть в Дели на «ПанАм» или еще на чей-нибудь трансатлантический маршрут там же или в Бомбее. Но мы пропустили сегодня утренний рейс на Нью-Дели, а на всех остальных предусмотрены жутко длинные промежуточные стоянки. Лучше подожду тебя, Бобби. Не хочу без тебя разъезжать по этой стране. Мне ее в детстве хватило.
– Ладно, сладкая моя.– Я обнял Амриту одной рукой.– Что ж, тогда попробуем попасть на утренний рейс «БОАК» в понедельник. Господи Иисусе! Полседьмого утра! Ничего, зато это будет полет с завтраком. Не возражаешь, если я все-таки выполню свой план насчет душа?
– Да,– сказала Амрита, беря ребенка на руки.– Я все узнала у работников «БОАК», и с твоим душем нет никаких проблем.
В тот день нас потянуло на осмотр достопримечательностей. Я засунул Викторию в детский рюкзак, и мы вышли в жару, шум и суматоху. И температура, и влажность болтались где-то в районе отметки «100». Мы более чем прилично позавтракали в заведении, именовавшемся «Шахиншах», после чего доехали на такси по Чоурингхи до Индийского музея.
У входа висело небольшое объявление: «„КАТЕГОРИЧЕСКИ ЗАПРЕЩАЕТСЯ ЗАНИМАТЬСЯ ЙОГОЙ В ПАРКЕ!“
Внутри стояла страшная жара, витрины покрывал толстый слой пыли, а в самом здании было на удивление безлюдно, если не считать шумной и противной группы немецких туристов. Меня мало интересовали антропологические залы на первом этаже, но в конце концов мое внимание привлекла археологическая экспозиция.
– Что там? – спросила Амрита, увидев, что я склонился над стеклянной витриной.
На этикетке рядом с маленькой черной статуэткой было написано: «Изображение богини Дурги в воплощении Кали. Ок. 80 г. до. н. э.». Ничего особо пугающего в ней не наблюдалось. Я не увидел никаких признаков петли, черепа или отрубленной головы. Одна рука держала нечто напоминающее сучок, другая – опрокинутую рюмку для яйца, в третьей руке был зажат предмет, который мог бы быть трезубцем, но больше напоминал открытый складной ножик, а четвертую богиня протягивала вперед – вверх ладонью, на которой лежал крохотный желтый пирожок. Как и у всех скульптурных изображений богини, что я видел в музее, у этой статуэтки была высокая талия, упругие груди и продолговатые уши. Лицо у нее было нахмуренным, многочисленные зубы – острыми, но я не разглядел ни вампирских клыков, ни высунутого языка. Ее головной убор составляли языки пламени. На мой взгляд, скульптура, обозначенная как «Дурга», выставленная в другой витрине неподалеку, имела куда более свирепый вид. У того, по всеобщему мнению, более добродушного воплощения Парвати, было десять рук, каждая из которых сжимала оружие, одно страшнее другого.
– Твоя подруга Кали не кажется такой уж ужасной,– заметила Амрита.
Даже Виктория высунулась из своего заплечного убежища, чтобы взглянуть на витрину.
– Этой штуковине две тысячи лет,– откликнулся я.– Возможно, с тех пор она стала более злобной и кровожадной.
– Некоторым женщинам возраст не идет на пользу,– согласилась Амрита и двинулась к следующей витрине.
Виктории, судя по всему, приглянулся бронзовый идол Ганеша – веселый бог благосостояния со слоновьей головой,– и в оставшееся время в музее мы занимались игрой, которая заключалась в том, чтобы найти как можно больше изображений Ганеши.
Амрита хотела бы посетить Мемориальный зал королевы Виктории, чтобы посмотреть реликвии колониальных времен, но времени уже не оставалось, и мы довольствовались тем, что проехали мимо на такси и показали ребенку впечатляющее белое сооружение, названное, как мы ей сказали, в ее честь.
В гостиницу мы бежали под проливным дождем, быстро переоделись, а когда вышли, то обнаружили, что нас ожидает машина Чаттерджи, а ливень закончился.
Впервые за несколько дней я надел галстук и, когда машина влилась в транспортный поток, чувствовал себя неуютно, дергал за узел и мечтал о том, чтобы воротник был посвободнее или шея потоньше. Белая рубашка с короткими рукавами уже взмокла на спине, и я вдруг обратил внимание, какими потертыми и замызганными выглядели мои старые добрые туфли. В общем, я чувствовал себя помятым, растрепанным и пропотевшим.. Я взглянул искоса на Амриту. Она – как и всегда – держалась хладнокровно и сдержанно. На ней было белое хлопчатобумажное платье, которое она купила в Лондоне, и ожерелье из ляпис-лазури, подаренное мной еще до свадьбы. Волосы ее, по всем законам, должны были свисать безвольными прядями, но вместо этого пышно и глянцево ниспадали на плечи.
Мы ехали около часа, и эта поездка напомнила мне, что Калькутта по площади больше Нью-Йорка. Движение было диким и суматошным, как всегда, но молчаливый водитель Чаттерджи выбрал среди этой сумятицы кратчайший маршрут. Мою тревогу по поводу безопасности движения не слишком-то успокаивали большие белые щиты с надписями на бенгали, хинди и английском, установленные в центре нескольких хаотических круговых развязок, которые мы проезжали: «БУДЬТЕ ВНИМАТЕЛЬНЕЕ ЗА РУЛЕМ! НА ЭТОМ УЧАСТКЕ ЗА ПРОШЛЫЙ ГОД ПОГИБЛИ … ЧЕЛОВЕК!». Пропуски были заполнены съемными табличками с цифрами, подобные которым можно увидеть на старых бейсбольных площадках. Самым большим числом, попавшим нам на глаза, было 28. У меня невольно возник вопрос, имеется ли в виду весь участок дороги или лишь несколько квадратных футов мостовой.
Кое-где мы проезжали по шоссе, зажатому с обеих сторон огромными чольями – невероятными трущобами с жестяными крышами, стенами из джутовых мешков и немощеными грязными улицами,– которые прерывались лишь серыми монолитами заводов, извергающих пламя и сажу в сторону муссонных облаков. Я обнаружил, что распространяющиеся философские мировоззрения – вроде экологии и контроля за загрязнением окружающей среды – являются роскошью, доступной лишь для наших передовых промышленных стран. Воздух Калькутты, и без того насыщенный запахами нечистот, паленого кизяка, миллионов тонн отбросов и постоянно горящих бесчисленных костров, становился почти непереносимым из-за примеси неочищенных автомобильных выхлопов и промышленных выбросов.
Сами заводы представляли собой гигантские скопления выветренного кирпича, ржавеющей стали, разросшихся сорняков и выбитых окон – картинки мрачного будущего, когда индустриальную эру постигнет судьба динозавров, но от нее останутся раскиданные окрест разрушающиеся остовы. Однако от большинства этих развалин поднимался дым, а из черных утроб выходили фигуры в лохмотьях. Я не мог представить себя работающим на каком-нибудь из этих зловещих заводов и живущим в одной из тех лачуг с земляным полом.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});