Сегодня и вчера - Евгений Пермяк

Закончив так, Петр Терентьевич сел в коробок и покатил в правление.

Дарья, постаяв у ворот, хотела было отправиться в телятник, зайти в правление колхоза. Но не с кем было оставить Сережу. Катя, ускакавшая на минутку, запропастилась на целые час, а старший внук Борис ушел до зари ловить большую, рыбу.

Из-за угла показался Трофим. Дарье, увидевшей его, неудобно было уйти, тем более что Трофим уже снял шляпу и пожелал ей доброго утра.

— Катерину жду, — объяснила Дарья свое появление за воротами, — Сережку не с кем оставить. Спичками поело твоей домны баловаться начал. Того гляди дом спалит.

Трофим расплылся в улыбке.

— На ловца и зверь бежит. Дозволь мне понянчить внука. За этим и шел. Не обижу. Не бойся. Прогуляю его по селу и, когда велишь, доставлю.

В это время распахнулось окно. Сережа, услышав голос Трофима, закричал на всю улицу:

— Гренд па! Гренд па! Лезь в окошко, я тебе настоящего ежика покажу…

— Здорово живем, Сережа! — поздоровался Трофим с внуком и поцеловал его ручку. — Тяжеловат я стал в окошки-то лазить. Давай лучше ты лезь ко мне. Бабушка-то никак согласна, чтобы я на реку с тобой пошел? Может, рака поймаем, а то, может, и матерую щуку вытянем…

Сережа прыгнул из окна на руки Трофиму:

— Давай поймаем.

Мальчик обнял Трофима за шею и прильнул теплой щечкой к его щеке. Дарья отвернулась, посмотрела украдкой на соседские окна и сказала:

— Часок-другой погуляйте. Я не против… Теперь уж не долго тебе жить здесь осталось.

— Восемь ден точно. На девятый выедем. Значит, дозволяешь. Спасибо тебе. — Трофим поклонился Дарье, снял с рук Сережу, оправил на нем рубашку, потом, кряхтя, нагнулся, завязал шнурок на его маленьком ботиночке и повел его за руку по залитой солнцем улице.

Все видели, как большой и толстый Трофим вел за руку маленького белокурого мальчика. Все знали, что этого мальчика зовут Сережей и он приходится родным внуком Трофиму. Знали, видели и не обсуждали. Не обсуждали не потому, что людям нечего было сказать и у них не было своих суждений… Нет. Видимо, в жизни есть явления, лучшим способом оценки которых бывает молчание.

Да и что тут скажешь. Хорошо это или плохо? Права Дарья, отпустившая внука с Трофимом, или нет? Сразу возникают тысячи «да», тысячи «нет» и столько же «но»… А может быть, и задумала что-то Дарья Степановна. Не зря же вдруг прикатила она в Бахруши. Ей виднее, как себя вести. Не зря во время войны она в председателях ходила и за ней шли.

А Сережа и не знал, что он стал предметом внимания многих людей, и весело заглядывал Трофиму в глаза, останавливался, рассматривая большого переползающего дорогу жука, или радовался щуке, которую они сегодня поймают с дедом. Да и Трофим не видел ни улицы, ни окон, ни глаз любопытных. Он шел за руку с самым дорогим, что у него есть на свете, с существом, для которого он, кажется, способен сделать все, даже, может быть, остаться колхозным сторожем при зерновом складе… Может быть… Пусть Трофим и сам знал, что он «человек минуты», но в эту минуту Сережа для него был единственной радостью и целью жизни.

Люди видели, как Трофим и Сережа, вернувшись, прошли на реку, где были пойманы плотвички, чтобы наживить их для поимки большой щуки. Люди слышали, как Трофим сказал Сереже:

— Пока ловится матерая щука, нам можно и пашню попахать.

И Сережа стал трактористом, а Трофим трактором. Мальчик с трудом вскарабкался на спину «трактора», ставшего на четвереньки, а вскарабкавшись, поворачивал его за уши то в одну, то в другую сторону и, наконец, направил в воду.

Трофим-«трактор» по локоть зашел в речку и «заглох».

— Зажигание подмокло, — сообщил он, перестав тарахтеть, как положено всякому трактору, когда он глохнет.

Люди видели, как «трактор», развалившись на песке, стал сушиться, а потом вдруг закричал:

— Сергунька, никак щука попалась!..

Трофим и Сережа кинулись к палке, воткнутой в берег. Шнур туго натягивался. Трудно было разобрать, кто из них больше рад удаче. Они оба кричали на всю реку…

Тейнер всегда появлялся неожиданно и вовремя. Он уже успел незаметно сделать съемки «трактора» и «тракториста». Теперь, боясь, что пойманная рыба сорвется, Тейнер предупредил с того берега, чтобы добычу вытаскивали медленнее.

До Тейнера ли было Трофиму! Он, не надеясь, сдержал свое обещание. Он подымется теперь в глазах внука на сто голов. А это сейчас для него самое главное.

«Только бы не сорвалась!» — думал он.

Трофим выматывал щуку, то опуская шнур, то выбирая его, Щука делала бешеные рывки, но Трофим еще мальчишкой ловил щук, знал повадки этой рыбы.

И вот щука показалась. Она делает последние попытки сорваться. Сережа визжит. Он забегает в воду, чтобы схватить рыбину, но ему страшно. Он боится ее.

Наконец щука на берегу. И откуда только набежали люди! Появился и брат Сережи, Борис, В его глазах радость.

— Вот это да!

Но его радость безразлична для Трофима. Этот одинаково родной для него внук чужд Трофиму. Потому что десятилетний Борис знает, что его дед — не дед, а серый волк, убежавший в Америку. И, наверно, ничто и никогда Бориса не сблизит с Трофимом. А Сережа еще мал, и его можно заставить полюбить деда. Ведь дети судят по тому, как к ним относятся, что и кто для них делает.

Щука билась и прыгала на песке. Трофим стеснялся при Сереже утихомирить ее ударом камня по голове. Сережа, следя за щукой, увидел кровь.

— Ей больно? — спросил он Трофима.

— Да нет, наверно, — ответил Трофим. — Она же рыба.

Но мальчик задал новый вопрос:

— А у нее в реке остались детеныши?

Трофим, заметя беспокойство Сережи, глядящего на тяжело дышащую щуку, мягко сказал:

— Да откуда же у нее детеныши! Она старая. Видишь, какая здоровенная… Разве что щурята-внучата остались в реке.

Сережа неожиданно вцепился в руку Трофима:

— Гренд па! Гренд па! Опусти бабушку щуку в реку!

Раздался веселый смех. Смеялся и брат Сережи, Борис.

— Это ты всерьез, Сережа? — шутливо спросил Трофим.

Спросил и увидел в глазах мальчика слезы. Трофим испугался. Он торопливо и осторожно снял рыбу с крючка и виновато сказал:

— Сейчас, Сереженька, сейчас…

Затем так же бережно он взял щуку и пустил ее в реку.

Сережа подбежал к Трофиму, обнял его ногу, затем тихо спросил:

— У нее заживет рот?

Трофим ответил:

— Завтра же здоровехонька будет. Карась-доктор пропишет ей что положено, — и живи себе щука сто лет.

Люди молчали на берегу. Молчал и Тейнер. А Трофим, подняв на руки Сережу, понес его, машущего ручкой щуке, уплывшей к своим щурятам.

Об этом было передано Петру Терентьевичу, и он сказал:

— И змею можно заворожить сладкой игрой на дудочке. Только она от этого не перестает быть ядовитой… — А потом, вздохнув, добавил: — Не надо было Дарье показывать ему Сергуньку. Эта тонкая струна не по Трофимовым ушам. И если уж Надежда признает своим отцом не его, а Артемия Иволгина, так Сергей-то уж никак не волчий внук. Ну, да что об этом говорить. Пройдет неделя, две после его отъезда, Сергунька и не вспомнит… Скорей бы только уезжал!

Этого хотелось не только Петру Терентьевичу. Но маленький Сережа неожиданно для всех стал едва ли не самой главной причиной событий, разыгравшихся в последние дни пребывания американцев в Бахрушах.

XLIII

Малозначащая история с поимкой и возвращением щуки в реку, удивительная привязанность Трофима к Сереже нашли отзвук в сердцах людей. Наметилось какое-то, хотя очень сдержанное, потепление к нему и в отношениях Дарьи Степановны.

— Есть, видно, в тебе еще какие-то стоящие остатки, коли ты старую щуку пожалел, — вспомнила Трофиму Дарья Степановна, когда они сидели на кладбище.

На кладбище заменялись кресты на дягилевских могилах и ставилась чугунная ограда.

— Теперь все по закону. Жаловаться им не на что, — радовался Трофим. — Кресты хорошие, с просмоленными комлями. Оградка просторная. Места много. И лежать им сухо на горе. Песок.

— Не сыро, — поддержала разговор Дарья. И спросила: — В Америке-то как насчет могильников? Тесновато?

— Да где как. Смотря по покойнику. Денежному человеку везде место найдут. Эльзу, например, я к Роберту в могилу положу. Он же ее венчанный муж, и ей как бы сподручнее лежать с ним рядом.

Дарья, не скрывая усмешки, будто рассуждая сама с собой, сказала:

— Это хорошо, когда человек знает, кому когда умереть, кого где похоронить. Много ли ей, твоей Эльзе, теперь?

— За семьдесят ей. Она ведь куда старше меня. Пускай семьдесят лет не велики годы, да она рано цвести начала. И цвела, себя не жалеючи. Не ходит уж.

Дарья, посмотрев на Трофима, заметила:

— Ты как о чужой о ней говоришь. Жена ведь…

— Оно, с одной стороны, будто и так, а с другой… Дослушай уж то, что я тебе на Митягином выпасе не досказал.