На испытаниях - Ирина Грекова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Генерал Сиверс посмотрел на догорающий самолет и сказал:
- Вот за...цы.
21
Первое августа. Последний день командировки. Вылет в девять тридцать Москвы.
Майор Скворцов кончил укладывать вещи. Нехитрое дело: бритвенный прибор, эспандер, трусы, две колоды карт, одеколон, мыло - вот и все. Главное, ничего лишнего. Чемодан маленький, как портфель.
Не забыть побриться перед отъездом. Он позвонил на метео:
- Как у вас с погодой?
- Нормально. Пять - семь метров в секунду.
- Полеты разрешены?
- Так точно.
Значит, летим. Все в порядке. Времени вагон.
...В самолете будет холодно, я накрою ее и себя чехлом от мотора и будем сидеть плечом к плечу до самой Москвы. А дальше? Там видно будет.
Скворцов начал бриться. Он, не торопясь, взбил мыльную пену в тазике (он любил, чтобы много пены), намылился, взял бритву и провел по щеке. В дверь постучали.
- Войдите.
Вошла Лида Ромнич. Он вздрогнул и порезался.
- Вы? - сказал он, опуская бритву.
Она молча глядела на него. Какой же он странный - с пеной до самых глаз. А глаза - серьезные, в лохмах ресниц. Красивые. По пене - извилистая красная дорожка.
- Вы, кажется, порезались.
- Это ничего. Простите.
Он взял вафельное полотенце, вытер лицо, так и стоял, с полотенцем в руках.
- Павел Сергеевич, дело в том... Я сегодня не лечу. Прислали продление командировки. Сейчас еду в поле. Пришла попрощаться.
Он стоял, постепенно бледнея, и вдруг сказал:
- Любимая, что же нам-то с вами делать, а?
- А ничего, - быстро ответила Лида. - Ничего нам с вами делать не надо.
- Верно, - сказал Скворцов. - Делать нам с вами, пожалуй, нечего.
- Ну, вот. Мне сейчас пора ехать, и я вас больше не увижу, так давайте попрощаемся.
Он взял ее за руку и посмотрел в глаза.
- Нечего, нечего, - сказала она. - Нечего вам на меня смотреть.
- Ну, будьте здоровы.
- И вы.
Лида сбежала с лестницы, села в газик и хлопнула дверцей:
- На десятую, пожалуйста.
- А товарищ майор? - спросил Тюменцев.
- Он не едет. Он сегодня в Москву улетает.
- Как же так? А я не знал.
Тюменцев даже побледнел под своим пухом и повторил:
- Как же так?
- А вот так. Поедемте.
Тюменцев медлил, что-то искал у себя под ногами и вдруг спросил:
- А вы не имеете против, если я зайду с товарищем майором попрощаться?
- Пожалуйста. Я подожду.
Тюменцев постучался в номер.
- Войдите.
Майор Скворцов стоял с полотенцем в руках.
- А, это ты, Игорь. Так ведь еще рано. Через полчаса поедем.
- Товарищ майор, меня на десятую разнарядили. Вас, наверно, Букин повезет.
- А ты что?
- Проститься зашел. Извиняюсь, товарищ майор.
- Да, да. Проститься. Очень хорошо, что зашел. Садись, Игорь.
- Некогда, товарищ майор.
- Постой. Папиросы возьми.
- А как же вы, товарищ майор?
- Обойдусь. Бери, бери.
Тюменцев взял папиросы.
- Будешь в Москве - заходи, звони. Вот тебе адрес, телефон.
Тюменцев бережно сложил бумажку и сунул ее за борт пилотки.
- Разрешите идти, товарищ майор?
- Иди. Всего тебе. Будь здоров. Руку давай.
Они попрощались за руку. Тюменцев вышел.
По дороге на десятую площадку он был молчалив. Нет, не так хотел бы он попрощаться с майором. А как? Он и сам не знал. Он вел машину и придумывал варианты. Вот как он должен был сказать: "Товарищ майор, вы такой человек, прямо редкий человек. Если бы все люди у нас были такие, можно было бы строить коммунизм". А майор ответил бы: "Спасибо, Игорь. И я тебя полюбил. Хотел бы я иметь такого сына. Желаю тебе больших успехов в учебе и личной жизни". Нет, так бы майор не сказал. Он бы сказал по-другому...
И всю дорогу Тюменцев маялся, придумывая свой разговор с майором Скворцовым, но так и не придумал.
А Лида Ромнич смотрела в степь: она лежала кругом, истерзанная огнем и солнцем, расстрелянная, замученная, потерявшая облик земли.
Ефрейтор Букин довез его до аэродрома. Скворцов вышел из машины и присоединился к группе ожидающих. В центре ее стоял генерал Сиверс, а перед ним, навытяжку, - полненький капитан с красными ушами.
- Паа-слуш-те, капитан, - говорил Сиверс врастяжку, с каким-то даже гвардейским акцентом, - вы знаете, какая разница между мужчиной и женщиной?
Капитан, на мгновение озадаченный, что-то сообразил и расплылся:
- Знаю, товарищ генерал.
- Да нет, что за пошлость. Кроме той элементарной разницы, о которой вы сейчас подумали, есть еще одна, более существенная. Знаете вы ее?
- Никак нет, товарищ генерал.
- Так знайте. Разница в том, что мужчина застегивается слева направо, а женщина - справа налево. Теперь поглядите на себя и наглядно убедитесь, что вы - женщина.
Капитан уставился на свои двубортный китель, растерянно пошевеливая то правой рукой, то левой.
- Экой вы бестолковый, - сказал Сиверс и перестегнул ему китель на другую сторону. - Советую заучить, где правая сторона, а где левая. Поняли?
- Понял, товарищ генерал.
- И больше никогда так не застегивайтесь. Вы же называетесь: офицер. Уважение к форме - часть воинской доблести. Вам когда-нибудь говорили о русской воинской доблести?
Капитан оживился:
- Мы - наследники Суворова...
- Ясно. Идите и больше не грешите. Прощаю вас, наследник Суворова.
Капитан отошел. Началась посадка в самолет - на этот раз он был полупассажирский, отапливаемый, с четырьмя мягкими креслами в передней части салона. Сиверс немедленно сел в кресло. Скворцов остановился рядом.
- Здравия желаю, товарищ генерал. Разрешите сесть?
- Пожалуйста, буду рад. А, это вы, майор Скворцов, лихой стрелок по самолетам? Здравия желаю. Протоиерей энского собора благодарит причт за бравое и хватское исполнение обязанностей.
Скворцов сел.
- Ну как ваш раненый? - спросил Сиверс.
- Поправляется. Через неделю обещают выписать.
- Это вам посчастливилось. Могло быть хуже.
- Слава богу, обошлось. Даже в некотором роде все к лучшему. Лору Сундукову знаете? Сразу после госпиталя хотят расписаться.
- Это такая толстенькая?
- Да, она.
- Хорошая женщина. А знаете, о чем я сейчас думал? Вспоминал Державина. Помните оду Державина на смерть Суворова?
- Не помню.
- Надо помнить. Ода называется "Снегирь".
Что ты заводишь песню военну,
Флейте подобну, милый снегирь?
И дальше:
Сильный где, быстрый, смелый Суворов?
Северны громы в гробе лежат!
Отличные стихи. Какова аллитерация: "Северны громы в гробе лежат!" Тухачевского вот тоже нет. А какой был полководец!
Скворцов смутился, не зная, что отвечать.
Самолет взревел, двинулся по летной дорожке, некоторое время мягко подпрыгивал, потом оторвался от земли и полетел.
Сиверс сидел с закрытыми глазами. Два других кресла оставались свободными. На боковых сиденьях разместились попутчики-офицеры кругленький капитан, наследник Суворова, вероятно москвич (для здешнего полноват), и два других, без сомнения здешних, - оба коричневые, высушенные, с резкими белыми морщинами у глаз. Один постарше, угрюмоватый майор, а другой лейтенант, с белой улыбкой. Он никого из них не знал. Ну, и хорошо, что не знал. Хорошо, что один.
Скворцов взял газету, но ему не читалось. Моторы гудели, самолет подныривал и выравнивался, каждый раз чуть меняя тембр рева. За окнами была какая-то облачная чушь - смотреть не на что. Он опустил газету и стал думать. Мысли были очень длинные - каждая в час длиной.
Например, он думал об Игоре Тюменцеве, видел его лицо сзади вполоборота, когда он сидит за рулем: пушистую щеку и умный голубой глаз с девчачьими ресницами. Эх, нескладно получилось... Парень пришел попрощаться. Надо было поговорить, порасспросить... Он жалел, что так вышло, а главное, эта жалость длилась. Обычно он не думал много над своими промахами. Он как-то убежден был, что жизнь бесконечна и каждая ошибка исправима. А сегодня понял, и даже не понял, а кожей почувствовал, что жизнь конечна, очень даже конечна, и в ней всякое лыко в строку. Незаданный вопрос. Несказанное слово. Или сказанное, но не то.
Потом он стал думать про Теткина, который, слава богу, уже поправляется, а если бы погиб, то это была бы вина - ух, какая вина! И что, в сущности, результат для оценки вины не так уж важен - вина есть вина, и никуда не денешься. По смежности с Теткиным он вспомнил генерала Гиндина, лежавшего в том же госпитале, и от души пожелал ему здоровья и долгой жизни. Он еще не знал, что генерал Гиндин сегодня умер, и в Лихаревке сейчас только и разговоров, что об этой смерти.
И, конечно, больше всего он думал о Лиде Ромнич. Даже не думал, а просто представлял себе, как она стоит там одна на своих длинных ногах, становясь с каждой минутой все дальше и дальше, все меньше и меньше...
- Товарищ майор, вы не спите? - тихонько спросил голос.
Скворцов вздрогнул и открыл глаза. Над ним стоял круглолицый и красноухий, правильно застегнутый капитан.
- Мы тут пульку сообразили, просим вас четвертым, - шепотом сказал он, покосился на спящего генерала и плутовски прикрыл один глаз.