Игрушки 2 - Артём Рыбаков

— Товарищ комиссар, можно мы пленного на землю положим? Тяжело. А документы у нас есть, вы не сомневайтесь.

— Кладите. Только без глупостей!

Как нарочно в наушнике, вставленном в моё левое ухо, раздался голос Люка:

— Тоха, я вас вижу. Что за хмыри?

Входя в лес, я надел тангенту на палец, пропустив провод через рукав, так что теперь смог устроить для Люка маленький радиоспектакль.

— Алексей, давай опустим этого кабанчика вонючего, а потом покажи товарищу комиссару докУменты… — я нарочно исковеркал слово «простонародным» ударением.

— Ага, понял, — услышал я в наушнике. — Сейчас я их обойду!

Я снял с плеча «вертел», на котором висел немец, и, опуская ношу на землю, подмигнул напарнику. Зельц всё понял правильно, и молча потянулся ко внутреннему карману.

— А ну не балуй! — послышался окрик пограничника.

— Сержант, да ты же сам нас обыскал! — «искренне» возмутился я, поводя плечами, чтобы проверить, не потерялась ли метательная «игла», висевшая у меня между лопаток. «Вернусь, надо будет Лиду поблагодарить, за то, что чехол сшила и рукоятку шнуром оплела, — ни с того ни с сего решил я для себя. — Букет нарву!»

— Давайте, что там у вас! — требовательно протянул руку комиссар.

— Вот, — и Дымов, сделав шажок немного в сторону, отдал своё удостоверение.

«Ох, не зря с тобой Бродяга занимался, не зря!». Алексей, помня, науку старого опера, после передачи документов не остался стоять на месте, а маленьким шажком сместился ещё больше в сторону, уйдя с линии обстрела засады.

— Так, «оперуполномоченный Заславльского горотдела милиции ГУ РКМ», — вслух прочитал комиссар. — А не далеко вы от своего города забрались?

«Он что, дурак или издевается?» — только и подумал я, услышав подобное заявление.

— А вы, товарищ батальонный комиссар, не далеко от места постоянной дислокации оказались? Или это вы так наступаете? — непроизвольно вырвалось у меня.

На круглом и скуластом лице политработника заходили желваки, и он сказал, нет, скорее, выплюнул:

— Ах ты, гадина! — и потянулся к кобуре нагана.

Зачем, я так и не понял, поскольку у грозного политбойца в руках итак было аж два пистолета — мой и Зельца. Пришлось уворачиваться от излишне нервного комиссара. Ну, не совсем уворачиваться, но пистолеты я у него отобрал, одновременно прикрывшись его телом от засады и направив руку с зажатым в ней «браунингом» на пограничника. Хорошо ещё, что пистолет я нёс в положении «cocked’n’locked»,[43] как говорят американцы, то есть с патроном в патроннике, взведённым курком и поставленным на предохранитель. И как только пистолет оказался в моей руке, предохранитель я немедленно выключил. Погранец, как человек опытный, с одного взгляда оценил мой «заход», и стоял, не дергаясь.

Комиссар, возможно и побрыкался бы, но в его подмышку упирался жёсткий и некомфортный ствол «тридцать восьмого» «вальтера». В боевых свойствах которого я был совершенно не уверен. Нет, «П-38» — машинка, безусловно, хорошая, и, даже, с самовзводом. Но вот в наличии патрона в стволе я был не уверен, и использовал пистолет как инструмент запугивания и «боевой акупунктуры», давя на одну очень болезненную точку, расположенную именно подмышкой.

«Совсем я сегодня задолбался! И чего я такой резкий?» — мысленно корил я себя, включая тангенту. Хорошо, что оборудование у меня было своё, что называется, притёртое. Так тангента, надетая на указательный палец правой руки, совершенно не мешала мне пользоваться стрелковым оружием, к тому же её можно было включить, просто прижав палец посильнее к рамке пистолета.

— Саша, танцуем! — воззвал я к прячущемуся в кустах Люку.

Через пару секунд поодаль захрустели ветки, а затем строгий Сашин голос спросил:

— Ну что, военные, будем глазки строить или руки поднимать?

Комиссар, с которым я продолжал обниматься, задёргался, и мне пришлось посильнее надавить стволом «вальтера» на болевую точку. Ветеран политических баталий охнул и притих.

— Лёша, забери у товарища «наган», — попросил я Дымова.

Пока милиционер выполнял мою команду, Люк, угрожая немецким «эмпешником», выгнал из кустов на прогалину трёх бойцов.

— Ну что, товарищ батальонный, может, поговорим без экзальтации? — спросил я.

— Ладно, — голосом хриплым от сдерживаемого гнева, ответил мой визави.

— А вы, товарищ сержант, — обратился я к пограничнику, — будьте так добры, ручки за головой в «замок» сцепите! А то знаю я вас, резких.

Погранец в ответ криво усмехнулся, мол, кто бы про резкость говорил, но приказ выполнил.

Я, продолжая держать обоих на мушке, отошёл на пару шагов и попросил:

— Сядьте на землю!

Не то чтобы была большая вероятность, что они на меня нападут, но порядок надо соблюдать. Когда приказание было выполнено (а что ещё им оставалось делать?), я сказал, обращаясь к комиссару:

— Наши документы вы видели, теперь хотелось бы увидеть ваши.

Этот пожилой, много повидавший мужчина поморщился, а потом потянулся к нагрудному карману. Я покачал головой:

— Товарищ сержант милиции, заберите у гражданина документы.

Алексей забрал удостоверение «политмайора», как я обозвал про себя батальонного комиссара и протянул мне:

— Белобородько Василий Иванович, одна тысяча восемьсот восемьдесят девятого года рождения, — вслух прочитал я, — батальонный комиссар, 296-ой стрелковый полк, тринадцатая стрелковая дивизия.

Люк поднял руку, привлекая моё внимание.

— Да, слушаю вас, товарищ лейтенант, — после этих слов лица «пленных» смягчились.

— Товарищ старший лейтенант, — подыграл мне Саша, — а, может, потом поближе познакомимся с товарищами? Немцы слишком близко.

— Ну что, товарищ батальонный комиссар, готовы к нам в гости сходить? — задал я вопрос командиру окруженцев. — Тут недалеко — километров пятнадцать. И, не могли бы вы попросить ваших бойцов немного н а ш трофей понести? — и я кивнул на валяющегося на земле эсэсовца.

Белобородько встал и, машинально отряхнув брюки, требовательно протянул руку.

— Алексей, — обратился я к Дымову, — верни товарищу документы и оружие.

Получив назад своё имущество, комиссар поправил очки и, помолчав несколько секунд, спросил:

— А каких же это вы войск старший лейтенант… товарищ? — заминка перед последним словом была заметна, и весьма!

— Партизанских, — ответил я, протягивая Зельцу его «вальтер», а затем спросил в ответ: — Это весь ваш наличный состав?

Батальонный замялся, но его перебил сержант-пограничник:

— Нет, ещё три десятка человек, но они ослабли сильно, так что не стоит их так далеко таскать! — за что получил яростный взгляд от комиссара. — А вы, Василий Иванович, глазом на меня не сверкайте. Не видите, что ли, наши это люди? Я по ухваткам вижу…

Получив от меня благодарственный кивок, пограничник подхватил с земли свою винтовку и, обведя присутствующих повеселевшим взглядом, сказал:

— Сержант Нечаев к маршу готов!

Обратный путь занял у нашего небольшого отряда больше четырёх часов, и к памятному мосту мы вышли, когда солнце уже клонилось к западу. Это было нам на руку, поскольку переправляться через реку при свете дня было если и не самоубийством, то чем-то близким к этому.

Оставив наших спутников сторожить «языка», мы с Люком отошли в сторонку и, выйдя на связь, доложили командиру о результатах экспедиции.

— У нас всё более-менее тихо, — ответил Фермер. — Но реку форсировать раньше одиннадцати я вам запрещаю! Ждите сигнала от группы прикрытия. Как поняли?

Спорить с командиром в данной ситуации мы не собирались.

…Всю дорогу мы с окруженцами вели осторожные беседы, прощупывая друг друга. Нечаев оказался из Августовского погранотряда, а комиссар Белобородько был призван в тридцать девятом «на усиление» с должности второго секретаря одного из райкомов Московской области. Войну он встретил на границе в составе десятой армии, а последнюю неделю командовал сводным отрядом окруженцев, после того как предыдущий командир — подполковник-танкист, погиб, попав в засаду, устроенную немцами в одной из деревень.

Трое бойцов были из разных частей всё той же 10-ой армии.

Из рассказов окруженцев мы с Сашей выяснили, что примерно с неделю назад немцы начали активно зачищать окраины пущи, причем, судя по описаниям, применяя тактику «выжженной земли». Как сказал мне Нечаев:

— Мы уже дней пять, как к пустым деревням не подходим. Там или засада, или такое увидишь, что спать потом не получается! — при этом лицо этого весёлого и компанейского уроженца Забайкалья перекосила гримаса боли и ненависти.

Картина вырисовывалась, прямо скажу, ни разу не радостная.