Дунайский лоцман - Жюль Верн

Когда в тайник погружали награбленные товары, часть балласта выбрасывалась, и осадка судна не изменялась, равняясь полагающимся семи футам.

Полиция могла обыскивать судно сколько угодно. Она могла измерять внутреннюю и наружную высоту шаланды, не находя никакой разницы. Даже измеряя глубину воды вокруг судна, нельзя было обнаружить подводный тайник с меньшим обводом и линиями, круто убегавшими вкось. Любые обследования приводили к заключению, что шаланда пуста и сидит в воде настолько, чтобы лишь сохранять равновесие.

В отношении бумаг были приняты все предосторожности. Во всех случаях, поднималось ли по реке или спускалось судно, оно или шло за товаром, или возвращалось в порт приписки, выгрузив товар. Смотря по обстоятельствам, оно принадлежало то господину Константинеско, коммерсанту из Галаца, то господину Венцелю Мейеру, предпринимателю из Вены. Документы, в изобилии снабженные казенными печатями, содержались в порядке, и никому не приходило в голову проверять их подлинность. Да и случись такая проверка, она лишь показала бы, что в указанных городах действительно живут некие Константинеско и Венцель Мейер.

В действительности владельцем был Иван Стрига. Тот самый один из наименее достойных обитателей Рущука, кто исчез из города после того, как тщетно пытался помешать свадьбе Сергея Ладко и Натчи Грегоревич. О Стриге шли дурные слухи, и людская молва обвиняла его во всевозможных преступлениях.

Тем не менее Иван Стрига обеспечил себе почти полную безопасность. Вместо того чтобы скрывать свое имя и внешность, как сделал бы обыкновенный преступник, он решил устроить так, чтобы жертвы и свидетели его знали. Разумеется, не собственное его имя. Нет, то, какое он с бесстыдной ловкостью оставлял позади себя, было имя Сергея Ладко.

Скрываться под чужим именем, совершая преступления,— давно известная уловка, но Стрига очень хитро выбрал себе псевдоним.

Имя Ладко, как и любое другое, могло создать путаницу на месте преступления и отвести подозрения от действительного виновника; но оно имело только ему свойственные преимущества.

Во-первых, Сергей Ладко не был вымышленной личностью. Он существовал, если только ружейная пуля, пущенная при отъезде из Рущука, не прекратила навсегда его существование. Хотя Стрига и хвалился, что уничтожил своего врага, в действительности сам этого не знал. Да это было и не важно. Если вздумают производить розыск в Рущуке и выяснится, что Ладко уже мертв, полиция не поймет, почему на него пало обвинение. Если же лоцман жив, следователи встретят в нем человека с такой безукоризненной репутацией, что дело, по всей вероятности, этим и кончится. Тогда, без сомнения, начнут искать тех, кто имеет несчастье быть его однофамильцем. Но, прежде чем просеют через решето всех Ладко в мире, много воды утечет в Дунае!

Если же случайно подозрения против Сергея Ладко пробьют броню его честности, это будет для Стриги вдвойне счастливый результат. Бандиту всегда приятно, когда вместо него судят другого; вдобавок, подмена будет еще приятнее и потому, что он питал к своей жертве смертельную ненависть.

Быть может, эти рассуждения были не вполне убедительны, однако отсутствие Сергея Ладко делало их логичными, ведь никто не знал о его патриотической миссии. Почему лоцман исчез незаметно? Местная бригада речной полиции уже начала задавать себе этот вопрос как раз в то время, когда Карл Драгош, думалось, открыл истину; а ведь известно: если полиция начинает задавать себе вопросы, она редко отвечает на них благожелательно.

Итак, картина выстраивается во всей драматической сложности. Длинная цепь преступлений, которые приписывают некоему Ладко из Рущука; исчезнувший из родного города лоцман с той же фамилией, которого в Рущуке начинают подозревать, правда, пока еще смутно; в это же время за сотни километров оттуда Ладко, обвиняемый Драгошем на основе серьезных улик, скрывается под маской рыболова Илиа Бруша; и, в завершение всего, Стрига, пользующийся после каждого преступления своим подлинным именем, чтобы свободно разъезжать по Дунаю, тогда как молва приписывает злодеяния ни в чем не повинному лоцману Ладко.

Итак, добычу упрятали в тайник. Шум погрузки слышал настоящий Сергей Ладко в том самом подводном трюме, куда не могла прийти никакая человеческая помощь…

Было около трех часов утра. Экипаж судна, утомленный тревогами этой и предыдущей ночи, крайне нуждался в отдыхе, но об этом не могло быть и речи. Стрига, желая поскорее удалиться от места ограбления, приказал немедленно пуститься в путь, пока не рассветало; приказ был выполнен безропотно — ведь каждый понимал его резонность.

Пока поднимался якорь и шаланду выводили на середину реки, Стрига осведомился о подробностях утренней операции.

— Он был совсем один,— ответил Титча.— Драгош сразу запутался в сеть, как простая щука.

— Видел он вас?

— Не думаю. У него были другие заботы.

— Не сопротивлялся он?

— Попробовал, каналья. Пришлось его пристукнуть, чтобы успокоить.

— Но ты его не укокошил? — живо откликнулся Стрига.

— Да нет! Только оглушил. Я этим воспользовался, чтобы связать его покрепче. Я еще не кончил упаковку, как он не мог бы позвать ни папу, ни маму.

— А теперь?

— Он в трюме, в том, понятно, что с двойным дном.

— Знает он, куда его перенесли?

— Ну, тогда он чересчур большой хитрец,— объявил Титча с грубым смехом.— Я ведь не забыл снабдить его ни затычкой во рту, ни повязкой на глаза. От них его освободили только в трюме. Там, если ему угодно, он может распевать романсы и восхищаться картинами природы.

Стрига молча ухмыльнулся. Титча продолжал:

— Я сделал все по твоему приказу, но куда это нас заведет?

— По крайней мере, приведет в расстройство бригаду, лишенную начальника,— ответил Стрига.

Титча пожал плечами.

— Назначат другого,— сказал он.

— Не спорю, но новый, возможно, будет хуже того, кого мы схватили. И, во всяком случае, мы попробуем договориться. В обмен на пленного потребуем паспорта, которые нам так необходимы. Очень важно сохранить его живым.

— Он жив,— заверил Титча.

— А подумал ты накормить его?

— Черт… — Титча почесал в затылке.— Совсем об этом позабыли. Но двенадцать часов воздержания никому не повредят, и я отнесу ему обед, когда мы тронемся… Если только ты не захочешь отнести сам и кстати посмотреть на него.

— Нет,— быстро возразил Стрига.— Я предпочитаю, чтобы он меня не видел. Я его знаю, а он меня нет. Это — козырь, которого я не хочу терять.

— Ты можешь надеть маску.

— Это не пройдет с Драгошем. Он не нуждается в том, чтобы видеть лицо. Он распознает человека по росту, ширине плеч и другим приметам.